Акты, фиксировавшие иммунитетные права феодалов и переход земель из рук в руки (жалованные, указные, купчие, данные, меновые, деловые, мировые, правые грамоты), имеют важное значение для изучения многих проблем социально-экономической истории Русского государства XV–XVI вв, особенно феодального землевладения. Их всестороннее использование стало непременным правилом в современных исследованиях по истории России XV–XVI вв. Однако до сих пор не решены многие важные источниковедческие проблемы, касающиеся этого рода актов. Пожалуй, основная из них – их репрезентативность, т. е. вопрос о том, насколько сохранившиеся источники отражают основные черты всей совокупности реально существовавших документов этого рода. Отсюда вытекает возможность или невозможность делать выводы исходя из сохранившейся совокупности источников данного типа, или привлечение их к исследованию чисто иллюстративно.

Настоящая статья не ставит своей задачей решить эту большую и сложную проблему. Ее цель скромнее – лишь наметить возможные пути ее решения и высказать некоторые предварительные соображения по этому поводу.

Следует подчеркнуть, что репрезентативность источников существует не сама по себе, а лишь относительно к целям исследования. Сохранившиеся источники могут оказаться достаточно представительными для решения одной группы вопросов и недостаточно репрезентативными – для другой. Но в любом случае репрезентативность связана, во-первых, со степенью сохранности дошедших до нас материалов, во-вторых, с тем, насколько возникшая в результате естественная выборка приближается к случайной, т. е., говоря языком статистики, насколько были равновелики шансы у всех членов не дошедшей до нас генеральной совокупности попасть в выборку.

Начнем с проблемы степени сохранности дошедших до нас актов феодального землевладения. В литературе наметились различные точки зрения на этот вопрос.

Более тонкие образцы изучения писцовых книг и пользования ими мы найдем у А. С. Лаппо-Данилевского. В своем первом крупном труде «Организация прямого обложения» А. С. Лаппо-Данилевский много уделяет места писцовым книгам, в этом труде определяется и отношение его к писцовым книгам как к историческому источнику. Первое, что бросается в глаза, это двойственность в его оценке. С одной стороны, «недостатки писцовых книг лишь в незначительной мере умаляют то громадное значение, какое они имели в XVI веке. «Вообще можно сказать, что народные переписи, производившиеся в Московском государстве с XV века до второй половины ХVII, за немногими исключениями, едва ли имели равные им правительственные предприятия в Зап. Европе в тот же период времени». С другой стороны, на десятке страниц перечисляются недостатки писцовых книг как исторического источника, и делается вывод: «писцовые книги не могли служить вполне точным и удовлетворительным источником сведений».

Лаппо-Данилевский—националист и патриот. XVII век выбран Лаппо-Данилевским для изучения как эпоха наиболее резкого развития национальных особенностей русского государственного строят. Этим он напоминает К. С. Аксакова; сходятся они и в восторженной оценке московских переписей. Но в то же время Лаппо-Данилевский историк-государственник, продолжатель Чичерина и Соловьева, сделавший от них еще шаг вперед в возвеличении роли государства.

В противоположность Соловьеву и Чичерину для Лаппо-Данилевского писцовые книги—один из важнейших источников, что, однако не мешает ему выдвигать длинную цепь аргументов против достоверности массового материала писцовых книг. Но время Лаппо-Данилевского в истории иное. Новое время выдвигает новые задачи. «Историческая наука, как мы понимаем ее современные задачи, ставит на очередь изучение материальной стороны исторического процесса, изучение истории экономической и финансовой, истории социальной, истории учреждений»— так определяется это новое Милюковым. Под влиянием этих выдвинутых временем, новых задач «государственник» Лаппо-Данилевский занимается вопросами истории государственного хозяйства. Отсюда и неизбежность обращения к писцовым книгам.

Писцовые книги он рассматривает как нечто цельное, более или менее законченно отражающее состояние хозяйства и положение населения Московского государства в различных его частях. Для него особенно ценны не отдельные показания, а общая картина. Для буржуазной историографии 90-х гг. единичные показания, которые так ценили Соколовский и др. его современники, мало убедительны, убеждают лишь общие данные, выраженные в средних отвлеченных единицах. Так, Лаппо-Данилевский считает крупным недостатком работ А. Никитского, что последний «метод средних величин и числовых отношений оставляет без всякого употребления ...»

«Изучение истории экономической, финансовой, истории социальной...» ставит по-новому вопрос об источниках. Ищут источник по экономике прошлого, источник с массовыми цифровыми показателями, которые в глазах буржуа придают необходимую солидную внешность научному исследованию.

В 70-х гг. в крупнейшем Московском университете не 6ыло профессоров-историков, осведомленных в вопросах экономических. В 90-х гг. мы этого уже не наблюдаем.

В связи с этими новыми требованиями писцовые книги среди исторических источников для эпохи ХУ—ХУП вв. не имеют конкурентов. Они являются неисчерпаемым источником для всякого рода цифровых показателей, писцовые книги становятся статистическим материалом.

В предисловии к Писцовой книге Н.-Новгорода, написанном А. Лаппо-Данилевским несколько позднее отзыва о работе Никитского, мы находим и прямое указание на то, что именно писцовые книги могут послужить необходимым для получения средних величин статистическим источником. Отмечая, что «по количеству довольно точных и разнообразных данных наряду с писцовыми книгами едва ли можно поставить какой-либо другой из современных источников», А.Лаппо-Данилевский указывает на важную для историка возможность, которую дают писцовые книги—«не довольствуясь одними примерами, из массы наблюдений выводить средние величины, обнаруживающие, хотя и более отвлеченные, но за то и более общие черты изучаемых явлений». В своих работах он, правда, нечасто пользуется материалами писцовых книг, сводя их в таблицы, которые обычно служат иллюстрациями к разбираемым автором явлениям.

В оценке писцовых книг как исторического источника к А. Лаппо-Данилевскому примыкает И. И. Миклашевский. Он согласен с отрицательной оценкой Лаппо-Данилевского, но в то же время видит возможность широко использовать этот источник. Миклашевский пишет: «Для изучающего писцовые и переписные книги теперь, так сказать, ретроспективно, эти недостатки значительно умаляются в своем значении. Для изучающего хозяйственный быт какой-либо части государства в XVII в. писцовые и переписные книги остаются главным и наиболее ценным источником сведений». Подобная оценка становится как бы формулою в большинстве работ буржуазной историографии по писцовым книгам. Диссертация И. Н. Миклашевского о хозяйстве южной окраины целиком построена на материалах писцовых книг. Основной прием — подсчет показаний писцовых книг в разных направлениях. Характер поселений, категории населения, численность и движение его, характер землевладения, обложение Зависимого населения—все это дается И. Н. Миклашевским в форме таблиц; на основе их и строится картина хозяйства изучаемой автором области. Однако привлечение богатого материала, огромный труд, потребовавшийся для составления таблиц, не привели автора к разрешению каких-либо важных, с точки зрения историка, проблем. Труд И. Н. Миклашевского «представляет нечто среднее между исследованием и статистическим описанием»— таков вполне справедливый вывод его рецензента Д. И. Багалея.

Нам важно отметить, что единичные показания отошли у Миклашевского на задний план.

Признание бесспорной необходимости оперировать сводными цифровыми показателями находит выражение в работах, специальная задача которых состояла в переработке малопоказательных сырых материалов писцовых книг в таблицы. Таковы работы Е. Щепкиной и И. Лаппо,^ появившиеся в начале 90-х годов.

Развивающаяся мысль заставляла и буржуазных историков с большей осторожностью решать общие вопросы методологии истории и отдельные методологические проблемы, выдвинувшиеся в 90-е годы на первый план. В таком направлении идет работа и над нашим источником. Впервые резко ставит вопрос о приемах разработки писцовых книг и их научной ценности Н. А. Рожков в статье «К вопросу о степени достоверности писцовых книг».

Появлению этой статьи сопутствовали занятия в архивах в период работы над книгой «Сельское хозяйство в XVI в.» Это тот период, когда Рожков, по собственному признанию, развивался в сторону марксизма. Н. А. Рожков выступает при поддержке некоторых молодых ученых, объединившихся в Археографической комиссии Московского Археологического общества. При постановке вопроса о достоверности писцовых книг Н. А. Рожков указывает, что он думает «о научной обновленности в сфере статистики с появлением земско-статистических комитетов», а не о фактической казенной статистике первой половины XIX в. Это характеризует симпатии Н. А. Рожкова. Его постановка вопроса полностью направлена против Лаппо-Данилевского и Миклашевского; заключительное замечание Н. Рожкова «о легких, но сомнительных победах над „невежеством" древнерусских писцов» указывает на остроту разногласий с указанными авторами. В противоположность им Н. А. Рожков находит в писцовых книгах все качества, чтобы расценивать их как достоверный статистический источник. Он отмечает ясность и простоту программы древне-русских описаний,—употреблявшиеся меры обладают, по его мнению, необходимым для точности качеством — определенностью. «Писцовые книги в достаточной мере удовлетворяют точности отдельного наблюдения, выставляемого современною статистическою теориею». «В общем писцовые книги достаточно достоверный источник» —продолжает Рожков.— «Их отличительные особенности... большая узость задачи, обеспечивавшая за то больший успех выполнения, ...и отсутствие правильной научной обработки собранного материала... дают нам надежную точку опоры в нашей работе». «Не будем же с излишним скептицизмом относиться к одному из важнейших источников нашей истории...» Работа Н. А. Рожкова «Сельское хозяйство Московской Руси XVI в.» является практическим приложением установок, выдвигаемых в статье. Мы видим в этой работе самое широкое использование материалов писцовых книг. Сведенные в таблицы, они служат опорою при доказательстве многих совершенно новых в то время точек зрения по отдельным проблемам истории Московского государства.

Бросается в глаза нагромождение таблиц, ссылок и цифровых показателей в процентах и абсолютных величинах. Но аргументация Рожкова, основанная на писцовых книгах, довольно часто не обладает достаточной убедительностью. Так напр., толкование термина «наезжая пашня», как показателя отхода от правильного севооборота, приводит автора к неправильному истолкованию цифр в таблицах, характеризующих сенообороты. В этих же таблицах термину «перелог» придано значение признака переложной системы, на этом строятся важные выводы автора об упадке земледелия и о переходе к переложной системе. Источник же говорит о большом количестве селений, превратившихся в пустоши, и писец эти запустевшие земли пишет в перелог до тех пор, пока эта земля не зарастет «лесом в бревно» или «лесом в руку» Запустение, сопровождающееся полным исчезновением населения в деревнях и селах, нет никаких оснований толковать как переход к переложной системе, этого не хочет говорить писец, он только, соблюдая интересы фиска, не перечисляет Запустевшую землю в разряд навсегда заброшенных. В другою месте Рожков уже сам дает правильное толкование этому явлению Показательным, но не в пользу Рожкова, является и прием при решении вопроса о системе хозяйства в пользу земледельческого или скотоводческого. В основу взято соотношение площади посева к площади сенокоса, как 10:1. У Рожкова как будто есть и документальные основания, устанавливающие норму подобного соотношения, но указ 1550 г., служащий этим основанием, истолкован Рожковым с привнесением произвольных пояснений, дополненных таким же необоснованным расшифрованием показаний писцовых книг о сенных покосах. Достаточно изучения небольшого числа данных писцовых книг о закосе, чтобы отвергнуть возможность какого-либо приближения к абсолютным цифрам,^ независимо от интереса к «угодьям», а практические возможности учесть «полянки», «росчисти», «россечи», «пожснки» и т. п., в угодьях сенокосных следует признать несравнимо меньшими, чем для учета и описания запашки, а отсюда необходимость особого обоснования тому, чтобы пользоваться соотношениями пашни и закоса.

Приведенные примеры отмечают отсутствие критики источника и его показаний. У А. Лаппо-Данилевского критика писцовых книг направлена к тому, чтобы выбросить этот источник, преодолеть его как преграду и очистить путь для поисков источников другого типа. В противовес такой критике, отрицательного свойства, должна быть противопоставлена критика, устанавливающая методы пользования источником. На основе оценки эпохи и окружения, создавших документ, на основе определения классовой его целеустремленности и отраженных в нем задач текущего момента, должен устанавливаться способ истолковании и понимания документа. Именно такая критика больше всего необходима в отношении писцовых книг. Н. А. Рожков в своей статье тоже говорит о критике писцовых книг— «надо обращать внимание на конкретные условия, под влиянием которых сложились дошедшие до нас отдельные списки разных писцовых книг», но он ограничивает содержание понятия «критики» внешнею критикою—происхождения документа, подлинности, доброкачественности его списков и т. п. При таком способе оценки источника, избавляющем исследователя от необходимости какой либо поверки его данных, Рожков оказывается в одном ряду с Соколовским.

Исследуя подход Рожкова к цифровому материалу, хочется напомнить яркие слова М. Н. Покровского: «Каленым железом нужно выжечь представление, будто материалистическое объяснение истории есть ее цифровое объяснение... Цифрами можно охарактеризовать лишь наиболее элементарные экономические процессы,... обобщения более высокого порядка даже непосредственно в истории хозяйства требуют уже анализа». Такого анализа цифр мы не находим у Н. А. Рожкова. Случаен и подбор его цифр. Количественные показатели внешнего порядка загромождают книгу; таблицы, цифры в тексте и вереницы ссылок, не определяют разрыва Рожкова с прошлым русской историографии. Признание решающей роли экономического фактора в историческом процессе, апелляция к показателям массового порядка и защита таких показателей, как единственно достаточных для исторического исследования, не могли не вызвать решительного отпора со стороны представителей реакционной и буржуазной историографии. В этом направлении и ставится вопрос об изучаемом нами источнике, и работа Рожкова подвергается резкой критике.

«В интересах науки и последователей г. Рожкова, число которых весьма значительно», выступает с подобной критикой В. И. Сергеевич. «Он (Рожков.) по мнению Сергеевича— не довольствуется обыкновенными способами исследования, он стремится достигнуть более точных результатов и выражает свои выводы в цифрах. Ему мало указать на нескольких примерах, каковы были, например, размеры господских запашек, он желает определить их абсолютные и относительные размеры».

В. Сергеевичем признание высокой ценности писцовых книг. Писцовые книги, по характеру освещаемых вопросов, оценены и признаны буржуазной историографией, но в то же время ее тревожит то, что разработка их может итти не только по линиям, приемлемым для буржуазных историков. Такую тревогу и недовольство Рожковым мы должны отметить и у крупнейшего из русских историков — В. О. Ключевского. Два случая имел Ключевский, чтобы более или менее полно высказаться о писцовых книгах,—это отзывы о работе Чечулина «Города Московского государства XVI в.» и о работе Н. А. Рожкова. Двенадцать лет отделяют друг от друга два эти высказывания.

В первом отзыве В. О. Ключевский признает большую ценность писцовых книг как исторического источника и отмечает необходимость особых приемов в изучении их материала: удачному выбору приемов разработки, искусству исследователя придается решающее значение. Тема о городах и городском населении заставляет признать недостаточность одних писцовых книг, чтобы получить ответ па все возникающие в данном случае вопросы. Ключевский особо подчеркивает необходимость использования числовых показателей, необходимость сведения в таблицы всех существенных данных писцовых книг: «Состав самых таблиц должен быть соображен с цельным составом писцовых книг, следовательно основан на изучении последних в полном их объеме.

Чечулину далеко не удалось овладеть богатым материалом писцовых книг, и труд его является малозначительным по результатам. В Ключевском это вызывает лишь желание подчеркнуть особые заслуги автора в преодолении трудностей при разрешении ряда частных, но важных вопросов по истории городов.

Иными настроениями веет от рецензии В. О. Ключевского на работу Н. А. Рожкова. Неоднократно указывая на то, что автор приступал к работе над источниками «с готовой схемой, построенной из общих политико-экономических и сельскохозяйственных представлений». Ключевский не одобряет общих ее установок я отмечает предвзятость и необоснованность выводов автора. «Автор усиленно искал осуществления этой (готовой, заранее созданной) схемы... вообще шел не от данных к выводам, а от предположений к данным».

Осуждение Н. А. Рожкова связано у Ключевского с изменениями его оценки писцовых книг как исторического источника. Давая достаточные указания по более простым вопросам, писцовые книги, по мнению Ключевского, оказываются неспособными отвечать на сложные проблемы истории. В писцовых книгах и отдельных грамотах, уцелевших от XVI в., исследователь сельского хозяйства находит дефектные, отрывочные данные, недостаточные для полного изучения предмета, и принужден рассматривать явления сквозь этот тусклый просвет, не дающий им всестороннего освещения».

Мы видим, как по сравнению с рецензией на работу Н. Д. Чечулина суживается здесь роль писцовых книг.

Эволюция во взглядах В. О. Ключевского на писцовые книги в сторону сужения их ценности и сведения ее до раскрытия лишь мелких частных подробностей народного хозяйства, требование более строгой критики писцовых книг и оправдания приемов пользования ими—говорят о тревоге за возможность слишком широких выводов на том, сравнительно новом, пути в разработке писцовых книг, по какому пошел Н. А. Рожков.

Более полная и законченная оценка методологических приемов, выдвинутых Рожковым постановкою вопроса о статистическом методе в применении к писцовым книгам, раскрывается в последующие годы. Рожков не был одинок. Рядом с ним вопрос о приложении статистического метода в истории поднимается и другими историками, при чем некоторые из них апеллируют к авторитету западно-европейской историографии.

Логическим завершением такого рода постановки вопроса о статистическом методе служит работа Н. Нордмана «Статистический метод в исследованиях древне-русского хозяйственного быта». Н. Нордман начинает с заявления о недостаточности существующих методов в исторических исследованиях о народном хозяйстве. «Неточности выражений,—заявляет Н. Нордман— и отсутствие указания «относительного веса» выводов и склонность распространять выводы за пределы рассматриваемого материала, без предварительного обследования этого приема, ведут к неточностям и противоречивым выводам... Уничтожить эти недостатки возможно лишь путем массового исследования данных обработки их статистическим методом».

Статья Г. А. Максимовича «К вопросу о степени достоверности писцовых книг». Выводы этой статьи ставят под сомнение все данные писцовых книг о сенных угодьях, а за ними и вообще данные об угодьях. Так порождаемая глубоко-критическим отношением к источнику непрерывная цепь мелких частных вопросов исключает возможность положительной работы над ним. Так, Н. Е. Носов говорит о «бедности и отрывочности имеющихся в нашем распоряжении грамот» и настаивает на том, что «нельзя характеризовать дошедшие до нас акты как основной комплекс действительно существовавших актовых материалов». Близко к этой точке зрения стоит Л. В. Черепнин, писавший, что до нас дошли (при отсутствии копийных книг) лишь «разрозненные остатки собраний подлинных актов». Принявший участие в обсуждении этой проблемы В. В. Дорошенко в основном поддержал Носова, считая, что невозможно изучать историю иммунитетных привилегий светских феодалов по сохранившимся грамотам.

Иные позиции занимает С. М. Каштанов. В своих многочисленных работах по истории феодального иммунитета он постоянно исходит из того, что до нас дошел не случайный конгломерат грамот, а комплекс, дающий возможность изучать определенные закономерности в выдаче иммунитетных грамот. С ним согласен А. А. Зимин, утверждающий, что «уже сейчас ясно, что до нас дошел не случайный комплекс актовых источников, а основная масса земельных актов, выданных монастырям-вотчинникам» –. С известной осторожностью подошел к этому спору С. О. Шмидт, ограничившись замечанием, что акты феодального землевладения «неравномерно распределены» между феодалами и территориями.

Вместе с тем обе точки зрения пока еще недостаточно аргументированы. Носов видит одно из оснований справедливости своего мнения в том, что, как ему представляется, нет пропорциональности между земельными владениями монастырей и количеством сохранившихся жалованных и указных грамот (другие разновидности актового материала он, ведя спор с Каштановым по вопросам иммунитетной политики, не рассматривает), хотя одновременно признает, что от крупнейших монастырей «дошло в целом значительно больше грамот, чем от монастырей мелких» – (а ведь это уже пропорциональность!). Весь ход рассуждений Носова направлен скорее на доказательство плохой сохранности документов светского феодального землевладения (факт достаточно известный), плохая же сохранность монастырских актов аргументируется Носовым недостаточно убедительно. Говоря о грамотах времени правления Елены Глинской, Носов отмечает, что они охватывают далеко не все монастыри и относятся в основном к новым приобретениям монастырей, аргументируя этим обстоятельством неполноту дошедшего до нас актового материала. Это, однако, не опровергает тезиса о том, что актовый материал монастырских архивов дошел до нас с большой степенью полноты. Вовсе не обязательно, чтобы за кратковременное правление Елены Глинской (всего четыре года) грамоты получили все монастыри или хотя бы их большинство, и притом на основные владения. Такая массовая выдача могла бы быть вызвана лишь всеобщим пересмотром жалованных грамот. Не прав Носов, когда утверждает, что архивы тех монастырей, грамоты которых от времени Елены Глинской не сохранились, просто пострадали в последующие годы. Если бы это было так, то стало бы непонятным отсутствие грамот Спасо-Евфимьева. Троицкого, Калязина, Спасо-Ярославского, Соловецкого монастырей, наличие всего одной грамоты из архива Кирилло-Белозерского монастыря, хотя материалы перечисленных монастырей хорошо сохранились.

Вместе с тем и Каштанов ограничился в споре с Носовым лишь обоснованием полноты сохранности иммунитетных грамот.

Думается, что изучение степени сохранности актов феодального землевладения и хозяйства не может ограничиться лишь какой-то одной группой разновидностей этих документов, так как прежде всего необходимо выяснить, какова вообще сохранность архивов феодалов XV–XVI вв. Сейчас эта задача представляется более выполнимой, чем еще несколько десятилетий назад. Выход в свет серийных публикаций актов XV–XVI вв дал в руки исследователей надежный материал для суждений о количестве дошедших до наших дней актов и об их видах и разновидностях. Исследования Л. В. Черепнина, С. М. Каштанова и Л. И. Ивиной о копийных книгах, работы С. Н. Валка и М. Н. Тихомирова о древнейшей истории русского акта, изучение С. М. Каштановым и Н. Е. Носовым иммунитетных грамот–, труды С. Б. Веселовского, Л. В. Черепнина, А. А. Зимина, А. И. Копанева, Ю. Г. Алексеева и многих других историков по истории феодального землевладения – значительно облегчили пути дальнейших изысканий в этой области. Давно известна резкая разница между сохранностью документов светских и духовных феодалов. Можно предположить, что начало небрежному хранению документации у светских феодалов было положено во второй половине XVII в., когда запись вотчины в писцовых книгах стала основным и достаточным документом на право владения земельной собственностью. В связи с этим уменьшились материальные стимулы к сохранению такого рода документации. Уже к моменту отмены местничества в 1682 г. от этих актов осталось немного: среди документов, представленных в Разрядный приказ как основание для включения в родословную книгу, чрезвычайно мало земельно-имущественных документов, причем это только иммунитетные грамоты XVIII–начало XIX в., когда, по словам А. С. Пушкина, «русский ветреный боярин считает грамоты царей за пыльный сбор календарей», привели к тому, что у нас вне монастырских архивов сохранились считанные акты светского феодального землевладения XV–XVI вв.

Эта специфичность сохранности актов светского феодального землевладения приводит к тому, что их невозможно использовать для общих статистических выкладок. Те акты, которые дошли до нас, относятся, как справедливо отметил Носов, главным образом к тем феодалам, положение которых в силу различных причин оказывалось неустойчивым и вынуждало дарить или продавать свои вотчины, в монастыри". У нас не сохранилось в актовом материале почти никаких данных о землевладении многих крупных феодалов XVI в.– Воротынских, Шуйских, Захарьиных-Юрьевых. Нам известна вотчина князей Трубецких в Волокном уезде, но мы ничего не узнаем из актов об их владениях в Трубчевске, который оставался родовым гнездом этой княжеской семьи –; крайне неполны и связаны в основном с земельными спорами с Троице-Сергиевым монастырем наши сведения о вотчинах князей Оболенских. Зато значительно лучше мы представляем себе по актовым материалам историю землевладения Белозерских князей, чьи вотчины в большом количестве переходили в руки Кирилло-Белозерского монастыря.

Стародубских князей, значительно пострадавших от опричных опал, и т. д. Возможности реконструирования землевладения большинства светских феодалов – лежат за пределами актового материала. Значительную помощь окажут здесь писцовые книги 20-х годов XVII в., часто дающие указания на прежних владельцев. Быть может, наступит время и для изучения ретроспективных замечаний и включенных актов XVI в. в столбцах Поместного приказа XVII в. не только по Новгороду и Пскову ведь основанные на материалах столбцов по этим уездам разыскания В. И. Корецкого и Л. М. Марасиновой – показали, какие ценные источники можно извлечь из этого фонда. Кроме того, межевые книги и акты из монастырских архивов дают важные сведения о самом существовании тех или иных вотчин и поместий, если они граничат с монастырскими землями, по не о размерах этих владений.

Если документы светских феодалов недостаточно репрезентативны в силу плохой сохранности для изучения географического размещения вотчин отдельных феодальных родов, то некоторые другие вопросы, о чем будет сказано ниже, могут быть изучены даже и на основании таких разрозненных и неполных документов. Но прежде необходимо остановиться на степени сохранности документов монастырских архивов. Дело в том, что большинство документов монастырских архивов составляют грамоты, являющиеся одновременно актами монастырского и светского землевладения. Документы, фиксирующие передачу земель светских феодалов в монастыри, нельзя считать только актами монастырского землевладения, они также и источники по истории обычного вотчинного землевладения.

Значительное количество документов монастырских архивов сохранилось в списках в составе копийных книг актов XVI– XVIII вв. Какова степень полноты, с которой представлены реально существовавшие акты в этих документах? Носов, соглашаясь с тем, что многочисленные копийные книги Троице-Сергиева монастыря включают практически все документы троицкого архива, утверждает, что копийные книги Симонова, Кирилло-Белозерского и Иосифо-Волоколамского монастырей и митрополичьего дома далеко не полны, и ссылается при этом на исследование Л. И. Ивиной и предисловия к II тому АСЭИ и 1 и II томам АФЗиХ". Однако из названных трудов нельзя извлечь столь категорических выводов. Ивина говорит лишь о гибели при пожаре части актов до 1448 г. и о некоторых случайных пропусках малозначительных документов –. И. А. Голубцов в предпосланных II тому АСЭИ «Археографических сведениях о печатаемых актах)) подробно говорит о находящихся в хранилищах копийных книгах Кирилло-Белозерского монастыря, но ни словом не упоминает об их неполноте –. Это и понятно: до нас дошло пять составленных в разное время копийных книг Кирилло-Белозерского монастыря, в том числе рукописи А 1/16 и А 1/17 из собрания Санкт-Петербургской духовной академии (ОРГПБ), содержащие сотни актов более чем на 1,5 тыс. листах фолио, исписанных мелкой скорописью XVII в. Они никак не могут быть заподозрены в значительных пропусках. Черепнин говорит об утрате подлинных (а отнюдь не копий) древнейших актов митрополичьего архива, известных только благодаря копийной книге, но далее действительно отмечает, что основная копийная книга митрополичьего дома (прочие либо списки с нее, либо охватывают лишь определенные уезды или приписные монастыри) содержит в основном акты до времени правления митрополита Даниила.

«Более поздние грамоты, – пишет Черепнин, – имеются в указанном сборнике далеко не все, в виде случайных и неполных приписок на пустых листах копийной книги митрополита Даниила среди более ранних документов». Однако Черепнин не приводит аргументов, подтверждающих значительные пропуски актов в копийной книге митрополичьего дома. Во всяком случае ясно, что большинство актов (все документы до 1539 г. и определенная часть более поздних) вошло в эту книгу. Что же касается Иосифо-Волоколамского монастыря, то Зимин в своем предисловии подчеркивает, что «использование материалов копийных книг XVI–XVIII вв. дает основание утверждать, что в данную публикацию вошли... все (за единичными исключениями} акты XV–XVI вв., хранившиеся там в XVIII в.–, и ни слова не говорит о пробелах копийных книг.

Создавая книги копий земельных актов, монастырские власти были кровно заинтересованы в том, чтобы в них с исчерпывающей полнотой были представлены материалы монастырского архива: ведь именно в тщательности хранения документации состояло одно из преимуществ монастырей при судебном разрешении земельных споров. Поэтому можно с уверенностью говорить о том, что сохранность копийных книг – это сохранность основной массы документов монастырского архива, реально существовавших к моменту составления книг Так как при составлении новых копийных книг обычно использовались и старые копийные книги и в них включались не только списки с подлинников, но и списки со списков, то с большой долей вероятности можно полагать, что сохранность копийных книг – это сохранность вообще основной массы документов монастырского архива.

С. Б. Веселовский и вслед за ним Каштанов отмечают и доказывают своими исследованиями достоверность писцовых книг, что из 400 монастырей XVI в., указанных в них (книгах) только небольшую часть составляли крупные земельные собственники. По подсчетам Каштанова, лишь от четвертой части из этих 400 монастырей сохранились иммунитетные грамоты, причем автор считает, что из остальных трех четвертей большая часть не получала иммунитетных грамот и привилегий, так как это были слишком слабые и небольшие монастыри, что в известной степени подтверждается и самими книгами. Однако это вполне вероятные, но достаточно общие рассуждения.

В настоящее время известны следующие включающие материалы XVI в. писцовые книги владычных кафедр и монастырей митрополичьего (патриаршего) дома–, Новгородского дома св. Софии –. Троице-Сергиева монастыря Симонова монастыря–, Московского Богоявленского монастыря, Лужецкого Можайского монастыря, Савво-Сторожевского монастыря–, Иосифо-Волоколамского монастыря, Амвросиева Дудина Нижегородского монастыря –, Суздальского Спасо-Евфимьева монастыря–, Троицкого Макарьева Калязина монастыря–, Юрьева Новгородского монастыря, Данилова Переславского монастыря, Спасо-Ярославского монастыря, Кирилло-Белозерского монастыря–, Богоявленского Кожеозерского монастыря–, Спасо-Преображенского Пыскорского монастыря–, Соловецкого монастыря –, Велико-Устюжского Михайло-Архангельского монастыря. У нас нет данных сводного характера о землевладении монастырей за XVI в., однако так как в результате законодательных ограничений в конце XVI – первой половине XVII в приостановился рост земельных владений духовных феодалов то можно использовать данные XVII в. для приблизительной оценки доли тех или иных монастырей в общем количестве земель, принадлежавших церкви. К такому приему прибегал и Веселовский, писавший, что, «поскольку рост монастырского землевладения вообще остановился с конца XVI в., данные о дворах 1678 г. дают довольно верное представление об удельном весе старых монастырей... Эти данные показательны и для более раннего времени, так как владения этих монастырей, как и большинства старых монастырей, сложились в большей части к концу XVI в. До нас дошли три росписи дворов, находившихся в собственности разных землевладельцев, в том числе и духовных феодалов: 1645/46–1646/47 гг.– от декабря 1661 г и от декабря 1678 г. Росписи 1645–1647 и 1661 гг. связаны друг с другом и дают в большинстве случаев одинаковые или близкие цифры, но в росписи 1661 г. пропущены владычные кафедры. Из-за близости этих двух росписей привожу в таблице данные только одной из них – более ранней и более полной.

Итак, как видно из данных табл., в руках монастырей, писцовые книги которых сохранились до наших дней, в XVII в. было сосредоточено немногим менее двух пятых земельной собственности церкви.

Для XVI в. эта доля была, вероятно, несколько больше, так как во вновь осваиваемых районах создавались новые монастыри, а вклады в старые монастыри были запрещены, и рост их землевладения почти остановился. Кроме того, нужно учесть, что многие из старых монастырей были расположены в уездах с преимущественным развитием поместного землевладения, где не было или почти не было вотчин: в Нижегородском, Свияжском, Казанском и других средневолжских уездах, в южных районах, близких к засечной черте, и т. д. Акты этих монастырей ограничиваются в основном жалованными, указными и правыми грамотами и, естественно, менее многочисленны, чем у монастырей–

Таблица

Доля владычных кафедр и монастырей, копийные книги которых сохранились, во владычно-монастырском землевладении

Монастырь, кафедра

Число дворов по росписи

1640-е годы

1678 год

Патриарший (митрополичий) дом

6481

7128

Новгородский дом св. Софии

1432

694

Троипе-Сергиев монастырь

16839

16813

Симонов монастырь

2407

2638

Московский Богоявленский монастырь

115

141

Лужецкий Можайский монастырь

77

---------------------

Савво-Сторожевский монастырь

240

622

Иосифо-Волоколамский монастырь

1104

1394

Суздальский Спасо-Евфимьев

Монастырь

2033

2886

Амвросиев Дудин Нижегородский монастырь

696

---------------------

Троицкий Макарьев Калязин монастырь

1411

1935

Юрьев Новгородский монастырь

535

389

Данилов Переславский монастырь

318

450

Спасо-Ярославский монастырь

3819

3879

Кирилло-Белозерский монастырь

3854

5530

Велико-Устюжский Михайло-Архангепьский монастырь

402

------------------

Соловецкий монастырь

560

-------------------

ИТОГО

42323

44499

ВСЕГО ДВОРОВ ЗА КАФЕДРАМИ И МОНАСТЫРЯМИ

109167

114461

ДОЛЯ КАФЕДР И МОНАСТЫРЕЙ КОПИЙНЫЕ КНИГИ КОТОРЫХ СОХРАНИЛИСЬ, %

38,78

38,9

расположенных в старинных районах вотчинного землевладения. Поэтому можно с уверенностью утверждать, что архивы монастырей и кафедр, писцовые книги которых дошли до нас, составляют не менее 40% всей совокупности актов землевладения и хозяйства духовных феодалов.

Возникает вопрос, какова сохранность монастырских архивов в тех случаях, когда до наших дней не дошли копийные книги? Естественно, степень сохранности материалов в разных монастырях была разной и зависела от разнообразных и трудноучитываемых причин: пожары, аккуратность хранителей, полнота, с которой документы были сданы в XVIII в. в Коллегию экономии, пригодность помещения для хранения документов и даже отношение к древностям (причем не к царским и патриаршим грамотам, не к златотканым ризам, а к невзрачным купчим и .данным) у монастырских властей в XIX–XX вв.– ведь немало погибло в эти времена исключительно из-за невежества монахов.

Могли быть отдельные монастыри, акты которых вообще не сохранились; могли встречаться монастыри, акты которых дошли до нас полностью. В большинстве случаев должны были, естественно, действовать и благоприятные и неблагоприятные факторы, взаимно уравновешивая друг друга. Так как мы не знаем размеров утраченного, то для того, чтобы не установить, но хотя бы приблизительно оценить процент сохранившихся актов, существует единственный путь – выяснить процент дошедших в подлиннике актов монастырей, копийные книги которых сохранились. Конечно, это достаточно скользкий путь хотя бы потому, что в монастырях, копийные книги которых дошли до нас, вероятно, вообще бережнее относились к хранению архивов. Считаю необходимым подчеркнуть во избежание недоразумений, что речь ниже идет не о точных вычислениях, заведомо невозможных, а лишь о путях приблизительной оценки.

Можно на примере показать, что иной раз и при неблагоприятных условиях сохраняется немало документов из монастырского архива. Копийные книги Чудова монастыря не сохранились, архив разрознился довольно давно: документы Чудова монастыря встречаются не только в фондах Коллегии экономии, но и в различных коллекциях. Это свидетельствует о том, что документы чудовского архива обращались на антикварном рынке начиная с XIX в. до наших дней.

Различные формы разрешения вопросов, связанных с освоением писцовых книг как источника и именно с определением их места в историческом исследовании, с установлением приемов их разработки, отмечают отдельные важнейшие этапы в развитии буржуазной историографии.

Однако особое внимание к писцовым книгам, специальное изучение их оказались недостаточными для окончательной оценки нашего источника. По пятые важнейшие вопросы остались неразрешенными: не разрешен вопрос о степени достоверности данных писцовых книг, об установлении приемов разработки писцовых книг, не разрешен и вопрос о статистическом методе. Бесспорным может считаться, что писцовые книги— источник чрезвычайной сложности и безусловно большой ценности.

Писцовые книги искусственно вырваны из ряда других многочисленных актов московского приказного делопроизводства;

в порыве националистических восторгов некоторые историки их выделяют в особый разряд творений, переросших эпоху. Между тем длинная цепь других «книг»—дозорных, сыскных, оброчных, ясачных, даточных, отписных, отдельных, селидьбенных,

отвозных, записных, строельных, засечных, деловых, меновных, межевых книг, составляющих неразграниченное целое с переписными и писцовыми, эта цепь через «грамоты»—межевые отдельные, ободные, сыскные и т. п.—сливается в единый общий ряд источников, вышедших из московских приказных канцелярий.

Писцовые книги, в числе других свойств, — крепостные акты на сельское население Московского государства, они закрепляют успехи наступления на этом участке; бесспорно первостепенную роль играют они и на другом участке агрессии — на участке колониальных захватов и эксплуатации. С этих сторон не раскрывалось, а замалчивалось содержание писцовых книг.

Слабо затронуты и богатейшие материалы по городам: на городских переписных и писцовых книгах резче всего заметен разрыв между большими тратами сил по публикации документов и малой степенью последующей разработки их.

Писцовые книги—многообещающий источник, особое внимание к нему буржуазной историографии является в этом случае хорошим поручительством. Очередная задача—привести в движение этот важнейший фонд; писцовые книги должны быть в постоянном обороте при всех работах по Московскому государству, они должны быть на постоянном учете исследователя при разработке всякого вопроса, к этому обязывает и охват писцовыми книгами всех важнейших сторон социально-экономических взаимоотношений населения и исключительная полнота территориального охвата.

В связи с этим выдвигается задача приведения их в состояние наибольшей доступности для научной разработки и, именно, не только публикации, а критики их, анализа содержания и классификации, т. е. задача изучения их как источника.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Зимин А.А. Хронологический перечень актов архива суздальского Спасо Ефимьева монастыря. М., «Наука», 1970 с. 518

2. Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых людей М., «ОГИЗ» 1977 с. 219

3. Валк С.Н. Начальная история древнерусского акта М., 1937 «Наука» с. 412

4. Кобрин В.Б. Две жалованные грамоты Чудову монастырю М., «Издательство академии наук» 1962 стр. 289-322

5. Ивина Л.И. Копийная книга актов Симонова монастыря. М., «Наука» 1974 с. 344

6. Носов Н.Е. «Новое» направление в актовом источниковедении. М., «Наука» 1970 с. 273

7. Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы М., «Наука» 1962 с. 512

8. Кобрин В.Б. К вопросу о репрезентативности источников по истории феодального землевладения в русском государстве XV-XVI вв. М., 1973 «Наука» с.395

9. Кочин Г.П. Писцовые книги в буржуазной историографии Л., 1936 «издательство академии наук» с.21