"Материнская дипломатия" Екатерины II

М. Петрова

В отечественной историографии давно сложился, прямо скажем, малопривлекательный и даже откровенно негативный образ Екатерины II-матери. Это касается не только ее сложных, неоднозначных отношений со старшим сыном Великим князем Павлом Петровичем, имевших отчетливую политическую подоплеку, но и с младшим - внебрачным - Алексеем Григорьевичем Бобринским, родившимся 11 апреля 1762 года.

Практически все исследователи, лишь слегка перефразируя друг друга, пишут о равнодушии Государыни к Алексею, о чисто формальном исполнении ею своих материнских обязанностей, о том, как в 1782 году Екатерина отправила сына в многолетнее, затянувшееся не по его воле путешествие, а затем в 1788 году определила на постоянное проживание в далекий Ревель"

Все указанные факты действительно имели место, и перечень этот можно продолжить. В частности, напомнить, что Августейшая мать не сдержала обещания ввести Алексея по достижении им 30-летнего возраста во владение "сколоченным" ею для него огромным состоянием. Кроме миллионного капитала, положенного императрицей в Сохранной казне, специально учрежденной для этого в Воспитательном доме в ноябре 1772 года, оно включало имения в Тульской губернии и под Москвой в общей сложности на 16 тысяч душ крепостных, дворцы, там построенные, а также "Штегельмановский дом" на Мойке в северной столице. Приобретенный когда-то у придворного купца Штегельмана и подаренный Г.Г.Орлову, дом после смерти графа был выкуплен у его братьев, отремонтирован на сумму 100 тысяч рублей, записан на имя А.Г.Бобринского и оставлен ждать своего хозяина.

Возникает естественный вопрос: почему всего этого Алексей при жизни матери так и не получил, живя только на проценты со своего капитала" Как ни странно, никто из исследователей даже не задался таким вопросом, ограничиваясь голыми констатациями. И напрасно, поскольку именно здесь, на наш взгляд, неожиданно выявляются далеко идущие замыслы императрицы относительно Алексея и, главное, обнаруживаются подлинные мотивы ее династической политики.

Как мы знаем, Государыня - вполне в духе времени - была истовой "законницей". Ее законотворческая деятельность хорошо известна. И в нашем случае Екатерина решила проложить Алексею путь "наверх" исключительно на законном основании. С самого начала речь шла не о троне, а лишь о месте, максимально приближенном к нему. Но и это было непросто из-за постоянной угрозы, исходившей от вечного политического конкурента Екатерины - Великого князя Павла Петровича, максимальное понижение политических акций которого являлось для нее насущнейшей задачей.

В сентябре 1773 года Павлу исполнялось 19 лет. По законам Пруссии, в состав которой входило унаследованное им от отца герцогство Голштиния, он обретал статус совершеннолетнего и мог вступить во владение своим наследством, что должно было существенно укрепить позиции Его Императорского Высочества, за спиной которого сразу замаячила бы огромная тень Фридриха Великого. Соответственно активизировалась бы и поддерживавшая Павла партия канцлера Н.И.Панина, воспитателя наследника российского престола, известного своими пропрусскими настроениями. Случись такое, Екатерина вряд ли усидела бы на троне.

Предвидя подобный оборот дела, Екатерина II еще в 1765 году начала переговоры с Данией об обмене Голштинии на датские владения в Германии - Ольденбург и Делменгорст. Получив десять лет назад от своего мужа - голштинского принца и одновременно наследника русского престола Петра Федоровича - рескрипт, дававший ей полномочия на ведение всех дел по Голштинии, Екатерина Алексеевна, конечно, прекрасно знала о двухмиллионном долге, висевшем на герцогстве еще с 1720 года. А поскольку ни Петр Федорович, у которого просто не было таких денег, ни Елизавета Петровна, начавшая вскоре войну с Пруссией, ни тем более сама Екатерина, став императрицей, не собиралась гасить этот долг, то он все время возрастал из расчета наиболее тогда распространенных пяти процентов годовых. Не составит большого труда подсчитать, сколь огромная сумма набежала к 1773 году, то есть за 50 с лишним лет, и какое иго брал на себя (и возлагал на Россию) Павел, принимая столь убыточное наследство.

Формально именно долговая проблема стала отправной точкой "Голштинской истории": под предлогом освобождения страны от готового свалиться на нее финансового бремени Екатерина жертвует Голштинию Дании, которая, в свою очередь, обязуется выплатить все долги "Герцогскому Дому", "нажитые как до, так и после 1720 г.". Это и было зафиксировано в так называемом "Запасном трактате", "апробированном и ратифицированном" 22 апреля 1767 года1. Согласно "Трактату" в обмен на "великокняжеские части в Голштинии" Дания отдавала под юрисдикцию России Ольденбургское и Делменгорстское графства, также освобождая их от всех долгов. Для того чтобы выдержать эквивалентность обмена, Ольденбург и Делменгорст "возвышались в Герцогство". Таким образом Россия в лице Павла Петровича навсегда освобождалась от голштинского долга, за что и следует ему быть благодарным "Всеавгустейшей Государыне Матери своей".

"Трактат" состоял из множества "Артикулов" (статей) и преамбулы, где излагались "побудительные причины" к его заключению. Разумеется, "главный предмет натурального союза" - не "голштинское дело", хотя именно оно фигурирует в титуле, а исключительно стремление сохранить "тишину и спокойство во всех северных областях", постоянно нарушаемых Швецией и Францией. Теперь они убоятся "союза и беспрерывной дружбы между Россией и Данией" и оставят "северные области" в покое.

Забегая вперед, скажем, что исторической наукой этот договор оценивается не очень высоко, так как Россия-де в результате мало что выиграла, а территориально даже и проиграла. Но, надо полагать, Екатерина Великая была не настолько глупа, чтобы, инициируя подготовку (на которую ушло два года!) и подписание столь важного документа, заложить туда свой заведомый проигрыш. И, значит, истинный смысл "Трактата" следует искать не во внешнеполитической, а в иной сфере. В отличие от наших предшественников, изучавших "Трактат" с точки зрения его внешнеполитического значения для России, мы попробуем взглянуть на него, так сказать, в династическом ракурсе.

При первом же знакомстве с текстом сразу бросается в глаза, что полный титул Павла Петровича называется неоднократно и даже очень часто, а вот имя цесаревича, Великого князя, наследника, Его Императорского Высочества не упомянуто ни разу - в отличие от имени "датского принца Фридриха". Если учесть, что при заключении международного договора каждое слово скрупулезнейше выверяется, "пропустить" имя Великого князя и престолонаследника никак не могли просто случайно. Следовательно, сделали это сознательно - возможно, под таким предлогом: всем и так хорошо известно, как зовут единственного сына Екатерины II. Но, обезличив титул, Государыня тем самым дает нам повод задуматься: носители его приходят и уходят, а сам-то титул остается! И уже не отделаться от подозрения: что, если "Трактат" заключался не только и даже не столько ради погашения государственного долга, в данном случае явившегося лишь ширмой, скрывающей совсем иные устремления" Подозрение это находит обильную пищу уже при чтении преамбулы. Здесь сквозь довольно расплывчатый и зыбкий политический декор "побудительных причин" вдруг проступает нечто очень четкое: статус будущего владельца двух герцогств, в обрисовке которого чувствуется твердая рука дальновидного политика - и который, кстати, мало вяжется с личностью Павла Петровича!

Поскольку в 1760-е годы Екатерина еще не была столь сильна, чтоб действовать напрямик, она пока соглашается на признание "особы Российского Цесаревича и престола наследника" навсегда ваззалом Германской Империи и Императора", но тут же выговаривает ему право "при каждом случае по спорным германским делам или же по одной Голштинии" быть вовлекаемым во многие хлопоты", то есть участвовать в решении внутригерманских дел и даже влиять на них, чему и "подвергает Его Императорское Высочество подобное ваззальство", а "отдаленность места" не имеет значения. Иными словами, указанное право сохраняется за российским цесаревичем независимо от того, где он находится - в Пруссии или в России.

Разумеется, Его Императорское Высочество берет на себя заботу о "прочном пристроении" и "щедрейшем попечении" младшей линии Готторпского Дома", оставаясь "навсегда" его главою, обязанным обеспечивать Российской империи "на Имперских собраниях Голос" надежный". Итак, везде и во всем искать выгоду для России - вот что в первую очередь предполагает политический статус русского владетельного герцога. Но именно это как раз решительно противоречит характеру Павла Петровича, питавшего известное расположение ко всему прусскому. На роль представителя России во враждебной ей Пруссии он явно не годится. Между тем очевидно: новообретенный русский державный форпост на далеком Западе страны можно передать только в руки соратника и единомышленника, "своего человека", беззаветно преданного "матушке Императрице". Но тогда что же: начав переговоры с Данией, Екатерина II уже на стадии ратификации "Запасного трактата" - а то и раньше - выводила Павла из игры" Как же это возможно, если предметом переговоров являлось не что иное, как его отцовское наследство" Оказывается, возможно.

Что, если, затеяв "Голштинскую историю", Государыня попыталась разыграть многоходовую комбинацию, в которой политическое ослабление Великого князя Павла Петровича - не цель, а всего лишь средство для достижения цели" Какой же глубины должен быть замысел, если борьба за власть - не более чем почва для его реализации"

Похоже, Екатерина деперсонифицирует титул нового владетельного герцога для того, чтобы распространить действие договора только на лицо, которое официально объявит наследником престола "действующий" Государь (в нашем случае - Государыня). Дело в том, что когда "Трактат" подписывался, в России еще не было закона о престолонаследии. Он появится много позже, уже в царствование Павла I. Пока же этот важнейший государственно-династический вопрос "висел в воздухе", чем и намеревалась воспользоваться Екатерина II, надеясь со временем издать соответствующий закон, основанный на идее Петра I о праве Государя самому назначать себе преемника. Прецедент, созданный великим предшественником императрицы, полностью развязывал ей руки.

Хорошо известно, что Екатерина II с самого начала лелеяла мысль о смене наследника, все больше надежд в этом смысле связывая с еще не родившимся внуком, которого мечтала воспитать в близких ей умонастроениях и принципах. Можно себе представить разочарование, постигшее императрицу 15 апреля 1776 года - в день смерти первой жены Павла Наталии Алексеевны, так и не разродившейся младенцем, и, напротив, ее ликование, когда вторая сноха Мария Федоровна 12 декабря 1777 года подарила ей внука Александра. Вот тут-то, казалось бы, все и сошлось. Ан нет! По мере углубления в текст "Трактата" ясности в интересующем нас вопросе отнюдь не прибавляется - наоборот. Наконец, и вовсе оказываемся в тупике, дойдя до "Артикула XXVII" "О соглашении Датского принца Фридриха на установленную размену и об уступке графств Ольденбургского и Делменгорстского свойственнику Его Императорского Высочества".

Что же получается" Его Императорское Высочество, не успев заполучить вновь приобретенные земли, тут же должен уступить их какому-то свойственнику" А с чем же он сам тогда остается" Лишь с номинальным титулом герцога" Кто же, в таком случае, будет субъектом изложенных в преамбуле договора прав и обязанностей реального владетельного герцога" Неужели тот самый "свойственник"" А как же Павел" А Павел, судя по всему, вообще оказывается не у дел!

Кстати, имя "свойственника" в тексте документа также не названо. Но тут логика железная: на момент подписания "Трактата" Павлу исполнилось всего 13 лет и говорить в отношении его о каком-либо "свойстве" было явно преждевременно.

Отметим для себя на будущее и то, что в преамбуле речь идет об "уступке" графств "свойственнику младшей линии" Готторпского Дома, тогда как в "Артикуле" "младшая линия" отсутствует. Случайный недосмотр" Исключено. Значит, опять же, сделано с умыслом, дабы обеспечить себе в дальнейшем свободу для некоего маневра. Ибо преамбула - всего лишь свод "побудительных причин" к действию, а конкретнее действия определены и регламентированы "Артикулами".

Екатерина II, к тому времени существенно поднаторевшая в вопросах юриспруденции, без сомнения, отлично знала, что делала, "вчистую" освобождая "свойственника Его Императорского Высочества" от груза "младшей линии". Свойственники - это или жены родных братьев, или мужья родных сестер. В тексте Договора фигурирует именно женская ипостась родства ("свойственник", а не "свойственница"). В материалах эпохи царствования Екатерины II мы не обнаружили никаких указаний на то, чтобы муж одной из сестер сначала Наталии Алексеевны, а затем Марии Федоровны фигурировал в качестве свойственника, которому Павел Петрович во время царствования своей матери официально уступал бы свое новообретенное герцогство. И тогда возникшее у нас вначале подозрение едва ли не превратилось в уверенность: глубинная стратегия "Трактата" действительно преследовала интересы не Павла Петровича, а кого-то другого. А от Великого князя по достижении им совершеннолетия требовалась всего лишь подпись под договором. Чтобы ее заполучить, Екатерина пустила в ход главный козырь - долговой вопрос. Если Павел Петрович имеет средства, чтобы заплатить многомиллионный голштинский долг, - ради Бога. В противном случае говорить не о чем. В государственной казне таких денег нет: только что закончилась Польская война (1768-1772), второй год продолжается мятеж яицких казаков, пылают первые костры пугачевщины, к тому же Россия уже пятый год воюет с Турцией, и конца-края этому не видно...

В итоге сопротивление Павла все же удалось сломить. В мае 1773 года в Царском Селе он подписал свое, скажем так, добровольное отречение от наследственной Голштинии ради приобретения Россией Ольденбурга и Делменгорста. Территориально они уступали Голштинии, но зато были свободны от всех долгов. (Если это не прямая выгода для отечества, то что же тогда" Хотя бы уже поэтому негативно оценивать "Трактат" не совсем справедливо.) Происшедшие затем события не только раскрывают подлинный смысл вступившего в силу Русско-Датского Договора, подписанного в том же году в Копенгагене, но и выявляют в нем "Артикул XXVII" как один из ключевых. Но все по порядку.

Итак, Екатерина переиграла своего политического конкурента и обеспечила себе оперативный простор для достижения намеченной цели, контуры которой стали вырисовываться не сразу, а только через 20 лет. За это время много воды утекло. За плечами Екатерины - победоносное завершение войн с Турцией и Швецией, разделы Польши, присоединение Крыма и начало освоения Новороссии, эффективные государственные реформы. Слава ее гремит по всей Европе. Императрица стала настоящим политическим зубром, способным бороться с целыми государствами, не то что с отдельными людьми. Поэтому Павел у себя в Гатчине уже давно сидит тихо. Любая его попытка заявить свою волю пресекается матерью незамедлительно. Великий князь, хотя и числится наследником престола, никакой роли в жизни государства не играет.

Тем временем подрос потаенный сын императрицы Алексей Бобринский, в 1782 году окончивший 2-й Сухопутный шляхетский кадетский корпус. Современники свидетельствуют: именно в годы пребывания здесь Алексея корпус переживал период наивысшего расцвета. "Воспитание в нем, - писал адмирал П.В.Чичагов, - было столь же тщательное и совершенное, насколько оно возможно в какой бы то ни было стране"2. Как только Алексей покинул свою альма матер, Екатерина утратила к корпусу всякий интерес, и он скоро превратился, по замечанию того же Чичагова, "в казармы"3, и если раньше уровень подготовки кадетов был едва ли не "фельдмаршальский", то теперь "самое большее, что из них выходит, - капралы и барабанщики"4.

Алексей завершил учебу с малой золотой медалью, что, согласно Уставу Кадетских корпусов, давало ему право на трехлетнее путешествие по Европе. Именно здесь наша история делает совершенно неожиданный поворот.

Путешествовать тогда было очень даже модно, при этом все дороги вели исключительно в Европу. А вот Алексей, в отличие от других, отправился сначала по России, исколесив ее в течение года вдоль и поперек - от Петербурга, Пскова и Новгорода до Астрахани и Малороссии, от Екатеринбурга и Тобольска до Могилева и Киева. На первый взгляд поездка носила чисто ознакомительный характер, однако слишком уж много места в ее программе занимало изучение географии и экономики страны, культуры и истории населяющих империю народов. Алексея и трех его однокашников сопровождал университетский профессор Н.Озерецковский. Невольно задаешься вопросом: а зачем, собственно, все это 20-летнему гвардии поручику? Неужели военное поприще могло потребовать от него столь обширных познаний? И вообще, откуда сама идея такого необычного по тем временам путешествия - необычного не только по содержанию, но и по форме, поскольку предполагало два этапа: сначала Россия и только потом Европа? Считалось, что эта идея принадлежит тогдашнему директору Кадетского корпуса, ближайшему соратнику Екатерины II И.И.Бецкому, поскольку именно от Бецкого Алексей перед отъездом получил детальную инструкцию и подробный план, расписанный по годам, месяцам и даже дням. На самом же деле ее впервые высказал Дени Дидро - имея в виду, однако, вовсе не Алексея Бобринского! Еще в 1773 году, находясь в России в качестве официального гостя императрицы, Дидро порекомендовал ей отправить Великого князя в длительную поездку с целью основательного изучения прежде всего своего отечества, а затем уже европейской культуры, экономики и политики. ?Проезжая по различным странам Европы, он в состоянии будет быстро схватить все то, что в нравах, обычаях, законах, науке и художестве их населения окажется приложимым к благу родного народа?5. Впоследствии полученные знания станут Великому князю - уже как императору - хорошим подспорьем в осуществлении государственного управления. Государыня любезно поблагодарила философа за совет, которому последовала, впрочем, только через девять лет, причем в предложенное Дидро путешествие отправился не Великий князь Павел Петрович, а Алексей Бобринский. Правда, в 1781 году цесаревич все же посетил Европу, но то был просто ?круиз?, не имевший ничего общего с планом Дидро.

Поскольку Алексей Бобринский ?с младых ногтей?, как известно из его Дневника, особого рвения к наукам не проявлял, неожиданно пробудившийся у него интерес к ?медицине и? метеорологии, геодезии и минералогии, ювелирному делу, химии и ботанике, финансам и управлению государством, военному делу?6 мог появиться только во время инициированной Дидро поездки. ?Он покупает многочисленные карты частей света, коллекционирует древние манускрипты, интересуется вопросами изменения границ государства, читает философов, учит наизусть стихи? 7 Расширение научного и культурного кругозора, безусловно, похвально само по себе. Но к чему человеку, чья стезя - военная служба, осведомленность, скажем, в вопросах государственного управления или ?изменения государственных границ?? Да полно, только ли военная карьера была суждена Алексею Бобринскому? Простой перечень событий говорит красноречивее всяких слов. В 1773 году достигший совершеннолетия Павел официально согласился на ?голштинский размен?. В 1774 году Алексей поступает в Кадетский корпус. В 1781 году Павел с женой инкогнито вояжирует по Европе. В 1782 году чета ?князей Северных? возвращается в Россию - и тогда же, окончив Кадетский корпус, в свое путешествие отправляется Алексей, проходя, в соответствии с программой Дидро, ?университеты? поистине государственного мужа: экономика, политика, финансы, охрана рубежей, военное дело. Невольно напрашивается мысль: Павла и Алексея, при сохранении внешнего статус кво, в сущности поменяли местами!

Есть основания полагать, что, провожая в путь младшего сына, Екатерина уже тогда знала: увидятся они не через три года, как было условлено, а гораздо позже, и под разными предлогами постоянно продлевала пребывание Алексея в Европе, придерживаясь какого-то своего графика. Вспомним, что императрица обещала дать Алексею ?свободу? (ввести во владение имуществом) в 1792 году. Судя по всему, именно эта дата и определяла для нее продолжительность странствования Алексея - или, скажем точнее, отсутствия его в Петербурге. Но в 1787 году на Екатерину внезапно свалился огромный долг Бобринского, чьи материальные возможности все время отставали от потребностей. Алексею было велено немедленно возвращаться в Россию. В Петербург его не пустили, а определили на жительство в Ревель, учредив над ним опеку.

Обо всем этом императрица немедленно поставила в известность Павла Петровича. Однако умолчала о том, что поселила ?заблудшую душу? в предварительно отремонтированном дворце Екатеринентале, равно как и о миллионном состоянии Алексея, которое пыталась спасти. Писала Екатерина без всяких сентиментов, отчужденно (?Бобринский промотался?), по-канцелярски строго и лаконично, об опеке - особенно подробно, желая внушить цесаревичу, что Алексей де-юре человек не самостоятельный и, следовательно, де-факто для Павла не опасный. Так Бобринский надолго застрял в Эстляндии в ожидании вожделенного 1792 года.

Кстати, почему-то именно в 1792 году, не раньше и не позже, императрица поспешила ?наладить дело, близкое моему сердцу?8. У Амалии-Фредерики, принцессы Баденской, были две дочери: Луиза-Мария-Августа 13 лет и Фредерика-Доротея-Вильгельмина 11 лет. А у русской монархини - любимый внук Александр. Ему едва исполнилось 14 лет, но это не помешало Августейшей бабушке начать приготовления к его женитьбе. Нас здесь, впрочем, интересует не бракосочетание Александра, а нечто другое. Обратимся к ?Инструкции?, написанной в мае 1792 года собственноручно Государыней и адресованной ее полномочному посланнику во Франкфурте-на-Майне графу Н.П.Румянцеву9.

Из документа видно, что Амалия Баденская соглашалась не только прислать своих малолетних дочерей в Россию на попечение Екатерины, но и оставить их - обеих! - здесь навсегда, и потому о ?перемене вероисповедания? говорится как о деле давно решенном. А ведь бабушка и внук еще не видели даже портретов девушек, не то что их самих. Более того, Амалию настойчиво убеждают: независимо от выбора Александра вместе с невестой Екатерина и ее сестру постарается ?устроить в свое время?. Такое впечатление, что императрице необходимо не столько женить Великого князя, сколько заполучить и вторую Баденскую принцессу, которая ?не лишится возможности устроиться, как приличествует ее рождению?. Екатерина будто боится, как бы не приглянувшуюся Александру девушку не потребовали назад домой, и в самом конце ?Инструкции? еще раз заверяет: жить сестры будут в ее дворце, ?из которого одна, как я надеюсь, не уйдет, а другая - не иначе, как прилично выйдя замуж?.

Странное впечатление производит эта равная заинтересованность Екатерины в обеих принцессах: одна из них словно оставлялась про запас, ?на вырост?. Значит, она уже кому-то предназначалась. Доподлинно известно, что этот кто-то был не Константин Павлович - ему бабушка приискала невесту из другого герцогского дома. Ситуация окончательно запутывается, когда вскоре после свадьбы Александра, состоявшейся в сентябре 1793 года, сестра его нареченной, за которую так билась императрица, вдруг почему-то покидает Россию. Отсюда можно сделать вывод: где-то что-то у Екатерины сорвалось. Попытаемся выяснить, где и что.

Итак, осенью 1792 года Великий князь Александр сделал свой выбор. Его невестой стала старшая из сестер принцесс Баденских Луиза, принявшая в крещении имя Елизавета. А вскоре по Ревелю, где проживал отставной бригадир Алексей Григорьевич Бобринский10, поползли слухи о намерении Государыни женить его на немецкой принцессе. Из всего евельского общества лишь сам Алексей Григорьевич ни на йоту не поверил этим слухам. Уж он-то лучше других знал о неприязни, как ему казалось, к себе императрицы, сначала ?сославшей? его в длительное путешествие, а затем в эту дыру, постаравшись максимально отдалить от себя. Так Бобринский и говорил коменданту ревельской крепости барону Вольдемару Унгерн-Штернбергу, в семействе которого находил неизменно радушный прием, но не только это влекло его в дом барона. Там был магнит посильнее: дочь Унгерн-Штернберга Анна Владимировна - ласковая, душевная, участливая. С ней Алексею Григорьевичу было легко и спокойно. Анна - вот единственный на всем белом свете человек, которому он нужен. Ведь даже родная мать от него отказалась. Сколько раз он просил разрешения приехать в столицу - и всякий раз получал отказ! Ему отказали даже в законном праве служить. Не помогло и обращение к тогдашнему канцлеру А.А.Безбородко. Примечателен ответ императрицы на ходатайство канцлера. Записка эта никогда не публиковалась, поэтому приводим ее полностью с сохранением авторской орфографии.

?Письмо, писанное к Вам от отставного бригадира Алексея Григорьевича Бобринского, я читала, сей молодой человек не имеет в свете, чтоб он не писал, не единого злодея, а по причине почти бесчетных им в Париже наделанных долгов я, вызвав его оттуда, приказала ему ехать в Ревель и жить там, дабы здесь либо на Москве не намотал более. Капитал же его не малой, но плату его долги поручила в управление Завадовскому (опекуну Бобринского. - М.П.), и то единственно для того, дабы с меньшою тратою для нево же приступлено было к уплату. Следовательно, что не сделано мною, все сделано в его пользу, но ему не по нраву. Впрочем, служить и не служить он волен, и ежели установится и уверена буду, что долги заплачены, то и капитал ему отдать не долго?11.

Екатерина еще не раз будет говорить о долге Бобринского как о главной причине его фактической ссылки - аргумент, надежно усыпивший бдительность и Павла, и двора, что позволяло ей беспрепятственно продвигаться к намеченной цели. А введенный в заблуждение Алексей рвался в Петербург. Но если сначала им двигало естественное стремление воссоединиться с матерью, то теперь он желал встретиться с ней, чтобы получить благословение на брак с Анной. Еле дождался Алексей 1792 года, с наступлением которого ему была обещана ?свобода?. Однако императрица о своем обещании даже и не вспомнила. Между тем Анне исполнилось 23 - где гарантия, что родители уже не подыскивают ей жениха?! А тут еще эти слухи о высокородной немецкой невесте Бобринского. Неспроста семейство барона заметно охладело к нему.

Алексей в лихорадочной тревоге начал буквально бомбить Петербург умоляющими письмами. В конце концов он достучался: уже едва ли не неожиданно для себя получил разрешение приехать - и в январе 1793 года на всех парусах понесся в столицу. На полпути его встретил выехавший навстречу опекун Петр Васильевич Завадовский. От Завадовского и получил огорошенный Алексей официальное подтверждение ревельских слухов: в Петербурге его действительно ждет невеста - принцесса Фредерика!

Вот зачем Екатерине так понадобились сразу обе дочери Амалии Баденской! Расчет простой. Женившись на Фредерике, Алексей приобретал статус члена Императорской фамилии, что после смерти Екатерины обеспечивало ему надежную защиту. Но главное - в этом случае Александр и Алексей, как мужья родных сестер, становились свойственниками! Еще до обручения внука в августе 1792 года Екатерина в одном из писем своему зарубежному корреспонденту М.Гримму сообщает о скорой женитьбе и о последующей коронации Александра, фактически объявив его новым престолонаследником. А теперь вспомним ?Артикул XXVII?, согласно которому Ольденбург и Делменгорст уступаются ?свойственнику Его Императорского Высочества?. При удачном раскладе единственным таким ?свойственником? оказывается Алексей! В согласии же Александра на ?уступку? Екатерина, надо полагать, не сомневалась ни секунды.

Вот она - конечная цель замысла! Не ради Павла затевался весь этот ?размен?, и уж тем более не ради него закладывалась в ?Запасной трактат? статья XXVII: уже тогда, в 1765-1767 годах, Екатерина продумывала стратегию обеспечения достойного будущего своему младшему сыну, который и должен был стать тем самым ?своим человеком?, что обеспечит России ?на Имперских собраниях Голос? надежный?.

Теперь становится понятной и спешка со второй женитьбой Павла: императрице срочно понадобился внук для окончательного разрешения вопроса о престолонаследии, теснейшим образом увязанного с другим, не менее существенным вопросом жизнеустроения Алексея.

Здесь, как видим, Екатерина не останавливается ни перед чем, откровенно жертвует интересами и Павла, и Александра - лишь бы ее младший сын стал владетельным герцогом и тем самым ровней великим князьям, получив в одночасье сразу все: права, положение, состояние, наконец, власть. Ради этого Алексею можно и пострадать, а ей - внешне бестрепетно снести его страдания. Уж она-то знала: будет и на их улице праздник.

Но, как говорится, люди предполагают, а Господь располагает. Тщательно разработав свою грандиозную комбинацию и неуклонно осуществляя ее в течение 30 с лишним лет, Екатерина в конце концов споткнулась на ?человеческом факторе?.

Узнав от Завадовского о намерении Государыни женить его на Баденской принцессе, Алексей, не в силах отказаться от Анны, впервые в жизни решился ослушаться матери. С полдороги он возвратился в Ревель. Гениальный ?Голштинский план? рухнул. Напрасными оказались все жертвы, принесенные Екатериной, а также муки, на которые она обрекла своего потаенного сына - и свое материнское сердце.

Ничего этого не ведал и не мог ведать Алексей Бобринский, а потому решил, что именно императору Павлу I обязан благами, после смерти императрицы посыпавшимися на него как из рога изобилия: Алексей Григорьевич Бобринский стал 35-м по счету графом Российской империи, получил свободу передвижения, вступил в права владения своим состоянием и даже вернулся на военную службу, да еще с повышением в чине.

Правда, получил Алексей Григорьевич далеко не все, что ему причиталось. Он так и не узнал, например, о существовании голландских облигаций на сумму 180 тысяч рублей, выкупленных для него матерью буквально в последние дни ее жизни. Огромное гдовское имение (24 тысячи душ), приобретенное Екатериной для семейства Бобринских в связи с рождением у них первенца, Павел передал Алексею лишь через полгода после своего воцарения, причем урезав его аж в 60 раз. Наконец, многомиллионный капитал, переведенный Екатериной для младшего сына в Английский банк, так и остался синей птицей, которую Бобринские пытаются поймать вот уже два века.

Но ведь Павел мог вообще ничего не дать Алексею - более того, поступить с ним не лучше, чем в свое время Екатерина поступила с Иваном Антоновичем или с княжной Таракановой. Павел же не только не тронул Алексея, но, можно сказать, облагодетельствовал и, что особенно существенно, публично объявил его своим братом. Словом, Алексею было за что благодарить Государя, в честь которого он даже назвал одного из своих сыновей.

А Екатерина в памяти Бобринского и его потомков сохранила лишь то, что лежало на поверхности. Остальное она унесла с собой в могилу.

Список литературы

1. РГАДА. Ф. 15, оп. 1, ед. хр. 163.

2. Чичагов П.В. Записки адмирала // Альманах "Великороссы". Вып. II. М., 1992.

3. Там же.

4. Там же.

5. Д.Дидро и Екатерина II. Их беседы, напечатанные по собственноручным запискам Дидро. СПб., 1902. С. 49.

6. Бобринский Н.Н. Сын Великой Екатерины // Дворянское собрание. 1994. N 1. С. 183.

7. Там же. С. 183-184.

8. Записки Императрицы Екатерины II. М., 1989. С. 703.

9. Там же.

10. На протяжение всех лет разлуки императрица не забывала регулярно повышать Алексея в чине. Он не прослужил ни одного дня, но к 1790 г. был уже бригадиром.

11. РГАДА. Ф. 10, ед. хр. 120, л. 88.