Вариативность развития Западной Европы в послевоенный период

Введение

Актуальность.

Актуальность избранной темы обусловлена необходимостью определения основных направлений решений проблемы альтернативности исторического процесса, которая обрела ныне особую актуальность как в силу злободневно-политической значимости, так и благодаря внутренним потребностям развития исторической науки, обществоведения в целом.

В настоящее время возникла необходимость выявить единое направление изучения альтернатив прошлого. Такой подход является чрезвычайно важным и актуальным для дальнейшего развития исторического познания вообще и контрафактических исторических исследований – в частности.

Среди главных недостатков вариативных версий исторических событий можно выделить первоначальную “заданность альтернативы”. Обычное научно-историческое исследование идет от частного к общему, то есть ученый, перелопатив груду материалов и источников, либо подтверждает (опровергает) уже имеющиеся предположения, либо приходит к новым выводам и на основе добытой информации выстраивает теорию. Авторы же научно-исторических альтернатив повторяют этот путь с точностью до наоборот. Сначала у них возникает некая теория, под которую начинают подгоняться доказательства. В принципе, в таком подходе нет ничего крамольного. Ведь корнем любой исторической версии является постулат “а что, если бы?” Однако слишком часто авторы исторической истории откровенно, подстраивая в подтверждение своих гипотез одни исторические факты и намеренно игнорируя или даже извращая другие.

Обращаясь к истории послевоенной Европы, нам необходимо для анализа возможных вариантов того или иного исторического развития воспользоваться именно альтернативностью, как инструментом, позволяющим наиболее адекватно проследить основные направляющие факторы на стыке экономики, социологии, права, и определяющим тот или иной тип дальнейшего развития.

Степень изученности проблемы.

Первым известным альтернативно-историческим предположением отметился еще древнеримский историк Тит Ливий в своем эпическом трактате “История Рима от основания Города”. В книге IX, написанной около 35 г. до н.э., несколько страниц были посвящены гипотетическому походу Александра Македонского на Рим в 323 г. до н.э., который, по Ливию, закончился бы полным разгромом великого завоевателя. Несмотря на явную пристрастность, некоторые предположения историка звучат довольно здраво. Однако это был всего лишь эпизод, витиеватый пассаж внутри вполне традиционного исторического труда.

В 19 веке появился термин “альтернативный мир”, который впервые употребил английский критик и писатель Исаак Дизраэли в работе “The Curiosities of Literature”, чуть позже он развил идею в сборнике рассказов “Of a History of Events Which Have Not Happened” (“Об истории событий, никогда не происходивших”, 1849). Однако первым автором полноценного научного альтернативно-исторического труда стал знаменитый британский историк Джордж Тревельян. Правда, произошло это еще в относительно молодые годы ученого, когда он победил в одном конкурсе с работой “Если бы Наполеон выиграл битву под Ватерлоо” (1907), и на тот момент эта статья не привлекла особого внимания

Обобщающих историографических работ по изучению проблемы альтернативности в отечественной исторической науке до сих пор не имеется. Некоторых авторы даются весьма краткие обзоры по нескольким работам. Между тем, критическая масса авторских публикаций по теме альтернативности достигла такого предела, что требуется специальное исследование в этой области.

В отечественной исторической науке накоплен достаточно обширный и самобытный опыт по изучению проблемы альтернативности, который нуждается в обобщении, творческом осмыслении и развитии. Здесь прежде всего необходимо рассмотреть вклад методологов М.Я. Гефтера, А.Я. Гуревича, И.Д. Ковальченко, М.А. Барга, Б.Г. Могильницкого, П.В. Волобуева. Из новейших работ выделяются исследования С.А. Экштута и Л.И. Бородкина. Рассматривались также работы А.Д. Сухова, Е.А. Никифорова, И.К. Пантина, С.Б. Переслегина и многих других.

Привлечены также работы зарубежных авторов, обращавшихся к проблеме альтернативности в истории: М. Блока, А.Дж. Тойнби, К. Поппер, Е. Анксель, и др.

Несмотря на солидную историю развития, новое направление научного анализа еще окончательно не сформировалось не только в отечественной науке, но и за рубежом. Нет не только выверенной методологии, но даже общепризнанного названия.

Огромная работа по осознанию альтернативности исторического процесса осуществлена П.В. Волобуевым, М.Я. Гефтером, А.Я. Гуревичем, И.А. Желениной, И.Д. Ковальченко, Б.Г. Могильницким, С.А. Экштутом и другими. Были поставлены задачи – исследовать возможные варианты – альтернативы социального развития; обосновывалась необходимость изучения исторических ситуаций прошлого под углом зрения неиспользованных возможностей и вариантов развития. В результате проведенного анализа констатирована многовариантность исторического процесса, раскрыты ее предпосылки и природа; рассмотрено соотношение альтернативности и многовариантности, проблемности и альтернативности. Волобуев обосновал два уровня альтернативности в общественном процессе: обще-социальный и конкретно-исторический (по мере удаления от базиса и перехода в сферу политической и особенно идеологической надстройки возрастает и вариативность развития, а, следовательно, и спектр возможностей выбора).

Многое для изучения нелинейного характера исторического процесса сделано представителями системного подхода. Характерная черта современного состояния изучения проблемы эволюции общества с этой точки зрения заключается в признании, что вектор социальных изменений определяется состоянием системы в данный момент времени; взаимосвязями между компонентами системы, управляющими параметрами и случайными событиями. Все четыре фактора (но особенно – четвертый) приводят к тому, что в развитии общества возможно резкое изменение стереотипа поведения. В результате по следствиям нельзя однозначно указать причину. Причинно-следственные связи столь сложны и удалены по времени, что невозможно осуществить «прямую линию свершающегося прогресса», поскольку малозначительное событие, свершившееся в отдаленном прошлом способно кардинально изменить будущее (бабочка Брэдбери). Тем самым представление об истории как присущей ей цепочке причинно-следственных связей, выявленных и проанализированных историками и философами, становится уже недостаточным

Механизм альтернативности – это определенный тип «ответов» на «вызов» истории. Если возможности цивилизации исчерпаны, то “запускается «аварийный механизм» выбора новой альтернативы, связанный с определенным риском”. Смысл альтернативной ситуации заключается в том, что господствующему общественному порядку, исчерпавшему свои потенциальные возможности и не способному вследствие этого найти надлежащий ответ на вызов времени, а иногда и не замечающему этот вызов, противостоит иная альтернатива, представляющая такой ответ.

Подавляющее большинство исследователей отмечают, что понятие альтернативы “сопряжено с критическими «точками», в каких совпадают, скрещиваясь и сталкиваясь, разномасштабные, разноуровневые детерминанты процесса и где разрешающую роль способны играть величины, на первый взгляд незначительные и случайные, своего рода спусковые крючки эпохальных перемен”. “Альтернативы – неотторжимое от истории свойство «ветвиться», попадая как бы ненароком в ситуации мировых развилок, где происходит смена направления, «вектора» развития“. Отсюда берет начало представление о невозможности навязывания обществу пути развития, о необходимости осознания и реализации их собственных тенденций развитии. Таким образом, проблема альтернативности – не что иное, как проблема способности общества к саморазвитию, а, следовательно, к устойчивому поступательному движению.

Нам необходимо понять, альтернативна ли история или в ней жёстко господствует "тяжёлый рок". И первым шагом на пути решения данной проблемы выступает как раз не что иное, как анализ конкретных исторических ситуаций на предмет обнаружения в них возможностей иного, не реализовавшегося хода событий. Ведь практика, как известно, является критерием истины. Полезно «поковыряться» в ней и с такой целью, чтобы попытаться обнаружить практические подсказки для выработки ответа на указанный вопрос. Если вдруг окажется, что в истории возможны варианты, то это будет серьёзнейшим свидетельством в пользу того, что нас (как и человечество в целом) ждёт весьма неопределённое, непредсказуемое будущее.

Однако в целом, следует признать, что главным недостатком и проблемой современной исторической науки остаётся обособленность разработанных теоретических подходов в области выбора варианта от конкретно-исторических процессов. Чаще всего исторические события выступают в лучшем случае иллюстрацией теоретических концепций многовариантности.

Исследователи отечественной истории в гораздо большей степени уделяют внимания проблеме выбора варианта развития в переломные моменты истории (Зимин, Волобуев, и др.). Изучение всеобщей истории в этом смысле значительно отстаёт, в лучшем случае отечественные авторы рассматривают данные сюжеты при анализе революционных ситуаций (например, Барг).

Целью настоящей курсовой работы является попытка выявить основные тенденции европейской истории второй половины XX века с точки зрения нелинейных подходов к истории.

Задачи исследования вытекают из вышеуказанных целей и могут быть определены следующим образом:

1. Определить сущность альтернативности в историческом процессе.

2. Выявить характерные черты механизма выбора варианта в конкретной исторической ситуации.

3. Определить набор возможных сценариев развития Европы после Второй мировой войны.

4. Рассмотреть процессы послевоенной интеграции и создания Европейского Союза как одного из вариантов.

Методологическая основа исследования.

При написании дипломной работы был использован системный подход в анализе исторических явлений и событий в сочетании с основными положениями теории альтернативности в социальных процессах.

Объект и предмет исследования

Объектом является исторический процесс

Предметом являются вопросы проблемы выбора вариантов развития послевоенной Европы.

Альтернативность в истории как подход к анализу вариативности развития послевоенной Европы

1.1 Понятие и сущность альтернативности в историческом процессе

История - это наука о прошлом человеческого общества, его развитии, закономерностях и особенностях эволюции (то есть изменений, преобразований) в конкретных формах, пространственно-временных измерениях. Содержанием истории вообще служит исторический процесс, раскрывающийся в явлениях человеческой жизни, сведения о которых сохранились в исторических памятниках и источниках. Явления эти чрезвычайно разнообразны, касаются развития хозяйства, общественной жизни страны, деятельности исторических личностей.

Вопрос о сослагательном наклонении в истории (о несостоявшейся истории, о виртуальной истории) не стоял до недавнего времени так значимо, как сейчас. “История не знает сослагательного наклонения” – категоричность этой фразы изначально отбивала желание спорить (особенно на школьном уроке). На самом деле это конструктивный как для науки, так и для обучения аспект исторического познания - вопрос об альтернативных ситуациях в историческом развитии. Актуализированная в последнее время проблема об альтернативах в истории на самом деле никогда не уходила с исторической арены. И если в прошлом в историческом образовании строгого взгляда и голоса учителя было достаточно, чтобы покончить с альтернативностью раз и навсегда (что, правда, не означает покончить с пытливой мыслью учащихся), то в науке было большое искушение исследовать потенциально существовавшие тенденции, но так и нереализованные в свое время.

Альтернативность развития событий в историческом прошлом является не только аналитическим ходом мысли и исторической рефлексией, но и обозначает особые конкретно-исторические явления. Идея альтернативности играла важную роль в развитии советской методологии истории, эта важность остаётся актуальной и в современный период. Главной особенностью изучения проблемы альтернативности является её междисциплинарный характер, требующий синтеза самых различных концепций и методов и глубокой методологической рефлексии.

Проблема альтернативности исторического развития неотделима от проблем социальной модернизации. От оценок исторического выбора прошлого в историческом сознании современников, зависит их поиск вариантов будущего развития. Очевидно, также, что модернизационные процессы в политике, экономике, культуре в целом влияют на изменения и теоретических подходов и языков историописания, продуцирующих саму проблему альтернативности в истории.

Изучение проблемы альтернативности требует обращения к нетрадиционным подходам. При создании систематизированной теоретической базы изучения альтернативности истории наиболее важными для методологического анализа явились категории "свобода воли", "историческая случайность", "историческая возможность", "историческая вероятность", а также анализ проблемы соотношения выбора историка и выбора субъектов исторической деятельности.

Аргумент, что «всё в истории могло быть только так, как и было», не имеет сколько-либо веских оснований и чаще всего является заблуждением или непониманием существа проблемы. Использование идей антиномизма И. Канта показало равнодоказуемость тезиса и антитезиса антиномии свободы и необходимости. Последовательное понимание позитивистского абсолютного детерминизма, в свою очередь, показало равнонедоказуемость этих тезисов. Выводы, сделанные в рамках философской традиции интуитивизма А. Бергсона, Н.О. Лосского, С.А. Левицкого и экзистенциализма в лице С. Киркьегора, М. Хайдеггера, Ж.П. Сартра доказывают сущностную первичность человеческой воли в актах выбора альтернатив действий.

Результатом поиска связи метафизических смыслов свободы воли и её конкретно-исторического изучения стал вывод, о том, что индикатором свободы воли могут служить колебания субъекта выбора между равноценными в его восприятии альтернативами своего поведения. Поэтому исследование исторических альтернатив необходимо начинать с изучения сомнений при принятии решений субъектами исторического действия, со споров между людьми, преследующими одинаковые цели, их сожалений о сделанном. На свободу воли влияет скорость развития событий. В сознании субъекта в момент неизбежности действия может перевесить ценность той альтернативы, которая в действительности оказывается невыгодной и вредной для этого субъекта. Но невыгодность и вредность часто можно оценить только после того, как альтернатива реализовалась. Именно такие закономерности порождают понятие «исторической ошибки» и мотивы «суда над прошлым» в историческом исследовании.

Необходимо отметить, что важной категорией для понимания альтернативности является историческая случайность. Часто историки используют некорректные определения понятия «историческая случайность», с чем связана неадекватное понимание альтернативности в истории. Под корректностью определения понятия подразумевается логическая непротиворечивость и отсутствие избыточности по отношению к другим понятиям. Согласно определению случайности как пересечения разных причинных рядов, любое историческое событие становится случайностью. При этом исчезает смысл использования понятия «случайность» - оно становится полностью избыточным. Что касается природных, физических и физиологических явлений, то остаётся только принять их как неизбежную по отношению к ходу истории данность. Наличие исторических альтернатив допустимо устанавливать только для тех ситуаций, которые зависели от сознательного выбирания человеком (или группой людей) своих действий. В зависимости от точки наблюдателя, событие может выглядеть как случайное или как неслучайное. Диаметрально противоположные оценки современниками и историками одного и того же события показывают относительность и субъективность понятия историческая случайность. Определение исторической случайности как незначительного события, имевшего значительные последствия, также признано некорректным. Недостаточность "незначительных поводов" самих по себе для масштабных исторических процессов, и достаточность для этих процессов "созревших условий" однозначно доказывают, что незначительные события не могут быть причиной возникновения альтернатив масштабным историческим процессам. Определение случайности как события, чьи причины в принципе невозможно установить, так как этих причин громадное множество, все они незначительны и действуют одновременно и быстротечно, в историческом исследовании не применимо практически. Корректным представляется следующее определение исторической случайности: случайным будет такое влияние одного событие на другое, которое, во-первых, являлось результатом акта свободной воли какого-либо субъекта, но не являлось его целью, во-вторых, не являлось устойчивой, повторяющейся связью.

При поиске определения понятия «историческая возможность» достаточно функциональным для использования в эмпирическом конкретно-историческом исследовании является следующее определение: возможность – это такое состояние (или такая ситуация), когда имеется одна часть детерминирующих факторов, но отсутствует другая их часть. Имеющуюся часть детерминирующих факторов можно определить как условия, благоприятствующие реализации возможности, а отсутствующую часть опосредованно установить через реально существующие условия, которые не благоприятствуют или препятствуют реализации возможности. В классификации исторических возможностей были рассмотрены обратимые и необратимые возможности. Обратимость может быть формальной, абстрактной и конкретной. Обратимость и необратимость – две диалектически неразрывно связанные характеристики для каждой конкретной исторической возможности. Обратимость победы одних социальных сил и тенденций, одновременно может означать необратимость сохранения преимуществ и превосходства противостоящих социальных сил и тенденций. Историческая обратимость порождает новую альтернативность новых событий, а не сохраняет изначальную безальтернативность прежних событий.

Историческая возможность не существует вне исторического сознания. В связи с этим при изучении исторических альтернатив прошлого первостепенное значение приобретает анализ соотношения выбора историка и выбора субъектов исторической деятельности. В качестве исторических альтернатив должны рассматриваться не наши модели «переделанного» прошлого, а варианты действия, которые моделировали в своих намерениях и желаниях исторические деятели или люди, составлявшие социальные группы. Исследовательское поле при изучении исторических альтернатив будет представлять собой пересечение этих вариантов действий, то есть то, как планировали действовать одни индивиды, при условии определённых действий, планируемых другими индивидами или их группами. Если мы не в состоянии установить из-за недостатка источников, что представляла собой вышеуказанное пересечение вариантов планируемых действий, то допустимо исходить из правдоподобности гипотез относительно желаний и поведения субъектов исторической деятельности. Правдоподобность таких гипотез связана в частности с учётом времени, когда о возможности и вероятности событий, рассматриваемых в качестве альтернатив, преждевременно выносить суждения. Преждевременность связана с тем, что не существует субъектов выбора изучаемой альтернативы, либо эти субъекты ещё не рассматривали анализируемые историком исторические возможности в качестве альтернатив своих действий. В правдоподобных гипотезах историк также не рассчитывает на то, что участники исторических событий станут принимать только оптимально верные решения, так как людям всегда свойственно в чём-то ошибаться из-за недостатка информации и из-за иррациональных мотивов поведения. Будет ошибочным также пытаться судить о мотивах поведения людей исторического прошлого, беря за основу мотивы поведения современных людей. Чтобы избежать этого необходимо по мере возможности восстанавливать ментальность эпохи, в которой развёртывалась та или иная историческая альтернатива.

При изучении соотношения выбора историка и выбора субъектов исторической деятельности в контрфактическом моделировании установлено, что в большинстве гипотетических допущений в контрфактической модели истории, как правило, будут нарушаться несколько взаимосвязанных принципов системного анализа: целостность, эмерджентность и открытость систем. Построить адекватную модель несостоявшейся истории невозможно ни математическими методами (из-за недоопределения всех переменных), ни литературно-художественными приёмами (из-за того, что контекст причинно-следственных связей в исторической ситуации разрушается требованиями развития литературного сюжета по авторскому замыслу). Однако контрфактическое моделирование имеет определённую научную значимость и практическую продуктивность. Они состоят в освобождении от историографических штампов и стимулировании аналитического подхода к описательным историческим данным. Тем не менее, обращаться к несостоявшейся истории нерационально, если не в полной мере изучена состоявшаяся история. Изучение альтернативности исторического развития в пределах состоявшейся истории подразумевает изучение исторических вероятностей.

С точки зрения обыденной логики (здравого смысла): чем больше благоприятствующих факторов, и меньше препятствующих, тем вероятнее событие. Этой логикой осознанно или неосознанно руководствуется каждый историк. Но более перспективным представляется включение элементов математической логики в обыденную логику. Такое включение продиктовано следующими соображениями. Если в повседневной жизни мы имеем дело с непрерывно меняющимся потоком информации о событиях и с возможностью влиять на события, то от исторического прошлого сохранилась уже неизменяемая статичная информацию о событиях, на которые мы уже не сможем повлиять. Поэтому мы можем формализовать данную информацию и производить над ней логические операции, не опасаясь, что внешние силы нарушат логику этих операций.

Для вычисления математической вероятности каких-либо элементарных событий базовым является принцип, что вероятность вычисляется при равности всех прочих неучитываемых условий данных событий. Для исторических событий мы заведомо предполагаем, что условия реализации разных возможностей скорее всего нельзя считать равными. Аналогам принципа «при прочих равных условиях» для нашей методики предлагается считать принцип: «вероятность устанавливается при данном объёме известной информации». Основой для такого принципа послужило то, что мы не можем предугадать, приведёт ли открытие новых источников или применение новых методов анализа источников к увеличению количества известных благоприятствующих исторической альтернативе факторов или, напротив, к увеличению количества известных препятствующих факторов.

Сразу оговоримся, что вычисление вероятности в предлагаемой методике не столько цель, сколько средство построения систематизированной картины исторической ситуации.

На первом этапе построения вероятностной картины исторической ситуации предлагается использовать классическую или элементарную концепция вероятности. Прежде всего, необходимо установить конкретно-историческое содержание и количество событий благоприятствовавших и событий препятствовавших осуществлению какой-либо исторической альтернативы. Соотношение благоприятствовавших и препятствовавших факторов сравнивается отдельно для разных уровней исторической масштабности.

Границы между уровнями должны быть размыты. В каждом конкретном спорном случае, при решении к какому уровню отнести то или иное событие, по-видимому, стоит учитывать размеры влияния на все остальные события.

Важно подчеркнуть, что присвоение событию статуса исторического или неисторического не зависит от его масштабности, а только от того, включено ли это событие в деятельность и духовный мир человека.

Для каждого уровня исторической масштабности вычисляется вероятность осуществления исторической альтернативы, в случае решающего влияния на это осуществление событий именно данной масштабности. Вероятность вычисляется как отношения суммы благоприятствующих факторов к сложению всех учитываемых факторов. По соображениям корректности нулю может быть равно только одновременно и количество благоприятствующих, и количество препятствующих факторов, но не одно из них в отдельности. Произведение вероятностей для всех уровней исторической масштабности означает вероятность того, что все перечисленные события могли бы совместно произвести решающее влияние на реализацию исторической альтернативы. Эта вероятность будет мала, так как главное решающее влияние, делающее альтернативу либо неизбежной, либо невозможной, оказывают, скорее всего, события какого-то одного уровня исторической масштабности.

Сравнение всех полученных вероятностей даст информацию об общей вероятности осуществления исторической возможности. Чем больше вероятностей, близких к единице, тем больше общая вероятность осуществления исторической возможности.

Обращение к концепциям вероятностной логики необходимо потому, что историк, рассуждая о возможном, невозможном или неизбежном, неявно и иногда неосознанно использует процедуры некоей вероятностной логики. Эти процедуры можно сделать явными с целью усовершенствовать их, либо доказать их неправомерность применительно к изучению истории. Деконструкция вероятностной логики в историческом познании позволяет выявить несколько типов исторической вероятности.

Частотная (статистическая) вероятность связана с повторяемостью в истории. Эта повторяемость может проявляться, в том, что процессы, происходящие в одной стране, повторяют и подтверждают то, что происходит в другой стране, а также в том, что процессы, происходившие в прошлом, могут нести информацию об аналогичных процессах происходивших позднее. Использовать частоту повторяемости однотипных исторических событий в разных регионах и социальных системах при вычислении вероятности исторического события мы будем иметь основания, если примем постулат о том, что человечество – это единая система. В этом, и только в этом случае корректно будет рассматривать повторение в историческом прошлом как одинаковые «исходы» для разных «испытаний» с одним и тем же объектом. Если же мы примем положение, что каждая цивилизация или этнос – это независимые системы, имеющие свои особые закономерности развития, то о повторяемости в истории можно будет говорить только как о цикличности в пределах одной цивилизации, этноса или государства. При рассмотрении повторяемости в истории следует учитывать, что в социальном познании практически невозможно использовать строгую аналогию, которая требует точного совпадения сравниваемых признаков и независимости признаков от специфики сравниваемых объектов. Поэтому историку в поиске аналогичных исторических альтернатив приходится ограничиваться нестрогой аналогией.

Статистические законы, не показывая необходимости возникновения объясняемого события, не могут объяснить и того, почему произошло именно это событие, а не какое-либо иное. Восполнить эти недостатки может индуктивная вероятность гипотез или степень их доказательности и подтверждаемости. Индуктивная вероятность интерпретируется как степень разумной субъективной уверенности. Использование индуктивной вероятности в связано с использованием при объяснении событий априорных «нормативных», «обобщающих» и «охватывающих» социологических и исторических закономерностей. Недостатком является то, что использование индуктивно-статистических закономерностей предполагает возможность неограниченного увеличения длины ряда повторяющихся исходов, в то время как повторяемость типически схожих исторических явлений и событий имеет ограниченные эпохальные рамки и хронологически фиксирована. В ходе анализа частотного понимания исторической вероятности было доказано, что она может иметь нелинейный характер, то есть увеличение числа повторений аналогичных исторических событий может привести к уменьшению вероятности следующего повторения.

В частотном и индуктивном подходах к вероятности не предусматривается изменение величины вероятности одного и того же события во времени в зависимости от изменения условий. Этот недостаток преодолевается в использовании классического определения вероятности. Особенностью изменения во времени вероятности исторической возможности часто является её нелинейный характер. Иногда, чем больше вероятность события в начале альтернативной ситуации, тем меньше она может быть в конце и наоборот.

Такое положение вещей обусловлено спецификой исторической вероятности. Субъекты исторического действия сами оценивают шансы достижения своих целей. С этой точки зрения начало и завершение альтернативной исторической ситуации, допустимо сравнить с началом и исходом испытания, в котором объект над которым производится испытание, одновременно является "измерительным прибором", измеряющим вероятность альтернативных исходов собственных превращений.

Различные факторы, влияющие на одно и то же историческое событие неравнозначны по своему влиянию. Частично, данное нарушение корректности измерения вероятности можно уменьшить, используя так называемый принцип индифферентности: «равно принимать в расчёт равноценные предложения». В отношении исторической вероятности использование принципа индифферентности будет означать раздельный учёт событий с разным количеством участников (точнее с разнопорядковым количеством - несколько человек, несколько десятков человек, несколько сотен и т.д.), деятелей с разной степенью активности или влиятельности, мотивов с разной степенью важности и т.д.

При установлении силы влияния одного события на другое встаёт проблема ценностного измерения событий. Ценностное измерение исторических событий опосредуется полнотой информации о них, правдоподобностью и убедительностью объяснения влияния каких-либо условий на изучаемую историческую возможность. Степень уверенности субъекта в осуществлении события характеризует субъективная вероятность. Учёт субъективной вероятности должен быть направлен на изучение лакун в описании прошлого. В связи с этим поставлена задача создания карт плотности известной информации для пространственно-временных точек и причинно-следственных цепочек исторического прошлого.

Обращение к теории нечётких множеств и лингвистических переменных (Л. Заде) позволило сделать вывод, что конкретно-историческое событие может быть описано только как нечёткое размытое множество мелких событий. При этом количественная обработка исторической информации и результаты этой обработки могут и должны описываться на естественном литературном, но строго структурированном языке.

Обращение к теории марковских процессов (А. А. Марков) показало, что историк может неосознанно руководствоваться немарковской логикой, если будет рассуждать о прямой причинной связи между событиями, далеко отстоящими друг по времени. Опровергнуто предположение о продуктивности использования в историческом исследовании логики немарковских процессов (зависимости вероятности события не только от начальных условий, но и от вероятностей предшествующих событий). Память об историческом прошлом не может выступать аналогом немарковских цепей, поскольку представления о вероятностях осуществления уже произошедших событий непостоянны.

Вектор социальных изменений определяется состоянием системы в данный момент времени; взаимосвязями между компонентами системы, управляющими параметрами и случайными событиями. Все четыре фактора (но особенно – четвертый) приводят к тому, что в развитии общества возможно резкое изменение стереотипа поведения. В результате по следствиям нельзя однозначно указать причину. Причинно-следственные связи столь сложны и удалены по времени, что невозможно осуществить «прямую линию свершающегося прогресса», поскольку малозначительное событие, свершившееся в отдаленном прошлом способно кардинально изменить будущее (бабочка Брэдбери). Тем самым представление об истории как присущей ей цепочке причинно-следственных связей, выявленных и проанализированных историками и философами, становится уже недостаточным.

Рождение альтернативы, ситуации выбора, может быть связано как с внешними по отношению к данной социальной системе причинами (природными или социальными), так и внутренними детерминантами или их комбинациями. По справедливому наблюдению Н.С. Розова социально-значимые события, создающие ситуацию выбора, можно разделить на чисто природные (к примеру, стихийные бедствия, такие как ураганы, землетрясения, наводнения), социально-природные (экологические изменения вследствие человеческой жизнедеятельности) и чисто социальные (разного рода столкновения между индивидами и группами, географические и научные открытия, появления, превращения и исчезновения вещей и процессов, значимых для функционирования технологий, социальных форм, образцов и ментальностей): «Все остальные сущности (системы) в рамках модели составляются только из указанных первичных – базовых сущностей, их комбинаций и процессуальных изменений. В то же время нет ограничений на появление новых отношений и структур. Нет ограничений также на появление новых потребностей и ценностей, новых культурных образцов, технологий и социальных форм».

Вариативность реальности, окружающей человека наряду с ветвлением времени в будущее означает, что «ход Истории имеет альтернативы, и в каждой точке ветвления человек имеет возможность совершить выбор. В этом также заключается один из смыслов случайности будущего в противоположность предопределенному будущему, где не может быть ни случайности, ни выбора».

Вообще говоря, категория случайности традиционно занимает важное место в структуре современного философского знания. К индетерминистам в понимании общественного развития можно отнести К. Поппера, Д. Белла, Ч. Пирса, Т. Парсонса и др. Для них характерно отношение к случайности как к «определенному углу зрения, одному из подходов к действительности».

Существует достаточно много классификаций случайности по разным основаниям. А.С. Богомолов, к примеру, предлагает различать следующие виды случайности: 1) беспричинность; 2) отсутствие цели (наличие только действующих причин (толчок, давление и т.д.)) – спонтанность; 3) судьба как стечение обстоятельств (закономерное, роковое или случайное); 4) совпадение – пересечение причинных рядов.

Иного подхода придерживается О.Б. Шейнин, представляющий случайность как: 1) нечто возможное; 2) уклонение от законов природы; 3) отсутствие предназначения, цели; 4) пересечение цепей событий; 5) нечто равномерно возможное; 6) неустойчивость движения; 7) результат действия сложных причин; 8) результат действия незначительных причин, приводящих к значительным последствиям; 9) «неустойчивость, при которой незначительные причины приводят к существенным последствиям и к невозможности предсказания».

Что касается роли и места случайности в выборе варианта, то наиболее адекватным представляется подход, представленный синергетикой, базирующийся на представлениях о генезисе внутреннего развития на основе спонтанного порядка и равновесия в системе, а также природе хаоса с его двойственностью созидания и разрушения.

Случай в синергетике – это прежде всего начало самоорганизации – флуктуация – малое воздействие «на выходе» системы, дающее, как правило, большие последствия. «Именно случайности способствуют, таким образом, появлению новых структур, форм, вещей и явлений как в природных, так и социальных системах». Случайность как атрибут точки бифуркации – фактор коренного и сущностного, качественного изменения динамики развития системы. «Точки бифуркаций … дробят однозначный ход явления, превращая его в «дерево возможностей»… На «дереве возможностей» реальный путь развития системы из прошлого до настоящего может быть нарисован сплошной неразветвленной линией, возможные, но не реализовавшиеся пути – пунктиром. А вот из настоящего в будущее ведут только разветвляющиеся пунктирные линии». С позиций синергетики правомерно рассматривать случайность как «скрытые параметры», она может выступать в роли элемента энтропии, хаоса в отрицательном значении, «шум», противоположность детерминированного поведения. При этом случайность как деструктивный элемент сам по себе не приводит к деградации, хаосу, нестабильности, но стоит у истоков выбора, альтернатив, которые позволяют человеку развиваться.

Как справедливо заметили В.А. Шуков и Г.Н. Хон, случайность «является обязательным фактором развития, основой разнообразия и, следовательно, неизбежным условием творческого новообразования, поскольку она и только она доставляет материал для выбора возможных путей развития, т.е. оказывается свободой».

С точки зрения системного похода исторический выбор Европы может быть определен как деятельность элементов или подсистем общества, направленная на изменение отдельных характеристик (или их сохранение в условиях вероятного изменения), приводящая, в конечном счете, к перерождению самой системы, переходу ее в новое состояние. Само понятие исторического выбора вне контекста многовариативности теряет смысл.

В процессе своей трансформации общественная система в силу своей сложности и специфики способна существенно снизить энтропию на стадии неравновесности, взамен этого породив неопределенности другого порядка.

Механизм выбора варианта помимо наличия необходимости изменения системы и объективных условий для реализации программы включает в себя необходимость понимания (осознания) этой необходимости обществом, без чего невозможно формирование собственно субъекта выбора и выработка возможных стратегий.

Наличие соответствующим образом интерпретированного исторического опыта других народов является одним из важнейших элементов выбора стратегии развития, в значительной мере облегчающего элите, ответственной за принятие решения, транслирование этого решения в массы. Существующие ограничения в его использовании лишь подчеркивают значимость проблемы учета многообразия (различия форм политических проявлений; полиморфизм социально-экономической жизни и мультикультурность социума) для возможной нейтрализации элементов «несовместимости» еще на стадии выработки варианта, когда и происходит рефлексия социального опыта, его анализ и систематизация.

Познание вариабельности социального развития и механизма осознанного выбора способствует более полному использованию цивилизующего потенциала опыта прошлого в настоящем и будущем.

1.2 Механизм выбора варианта исторического развития

В результате изучения проблемы альтернативности был сделан вывод – возрастающая альтернативность истории – ее важнейший закон.

Исследователи отмечают, что понятие альтернативы “сопряжено с критическими «точками», в каких совпадают, скрещиваясь и сталкиваясь, разномасштабные, разноуровневые детерминанты процесса и где разрешающую роль способны играть величины, на первый взгляд незначительные и случайные, своего рода спусковые крючки эпохальных перемен Альтернативы обладают неотторжимым от истории свойством «ветвиться», попадая как бы ненароком в ситуации мировых развилок, где происходит смена направления, «вектора» развития. Отсюда берет начало представление о невозможности навязывания обществу пути развития, о необходимости осознания и реализации их собственных тенденций развитии. Таким образом, проблема альтернативности – не что иное, как проблема способности общества к саморазвитию, а, следовательно, к устойчивому поступательному движению.

При этом альтернативы складываются только тогда, когда в действительности содержатся существенно отличные возможности перехода к новому и когда имеется субъект выбора – общественные силы, ведущие борьбу за реализацию предпочтительных возможностей (или, по крайней мере, не препятствующие этой реализации). Одни объективные предпосылки еще не создают альтернативы. По мнению И.Д. Ковальченко, для ее возникновения необходимо наличие субъективного фактора, т.е. определенных общественных сил, которые деятельно стремятся претворить существенно отличные возможности в реальность, что неизбежно приводит к столкновению разных общественных сил, к их борьбе. Борьбе за реализацию той или иной возможности предшествует ее выбор, сделанный на основе анализа исторической действительности. Другой вопрос: насколько этот анализ адекватен. Как заметил В.А. Черняк, в историческом развитии выбор той или иной возможности осуществляется в процессе практически-эмпирического, обыденного познания действительности. Выбор, таким образом, осуществляется не отдельными личностями или узким их кругом, но широкими кругами исторических субъектов, целыми классами и социальными слоями.

Ситуация выбора возникает в тот момент исторического развития, когда происходит переход от данной реальности к новой реальности, от данной качественной сущности к новой, и эта новая сущность может иметь разные формы или достигаться разными путями. Это положение должно предохранять от необоснованного расширения круга исторических альтернатив.

При этом даже осознанная пассивность, возникающая вследствие отчуждения от пропагандируемых интересов (нашедшая свое выражение в поговорке «паны дерутся, а у холопов чубы трещат»), также может выступать как разновидность волевого акта. Происходит своеобразная передача права решения, права выбора постольку, поскольку не очевидно влияние этих решений на интересы классов и социальных слоев.

В широком смысле всякое сознательное социальное действие «обеспечивается» субъективным фактором. Конкретно же роль субъективного фактора проявляется прежде всего в выборе определенной возможности и в организации людей по осуществлению этой возможности, что в свою очередь в принципе связывает проблемы социального выбора с проблемами управления. Механизм принятия решений выступает как фактор структурирования общества, позволяющий выделить следующие уровни:

1) принятия решений и выработка (поиск) модели;

2) понимания и пропаганды возможного варианта;

3) усвоения и осуществления (активной реализации или несопротивления) избранной модели.

Об исключительно важной роли управления в процессе организации и функционирования социальных систем свидетельствует то обстоятельство, что дающая санкцию на оформление управляющей подсистемы сословная стратификация возникает, как правило, раньше, чем классовая. Наряду с усложнением социально-экономических отношений одним из главных факторов, обусловивших возникновение исторически первых государств, стало усложнение функций управления обществом. Потребовалось создание особого, привилегированного сословия, которое осуществляло управленческие и организаторские функции (монополизируя их фактически до момента возникновения буржуазных государств). Интересный пример дает в этой связи деятельность князя Владимира, консолидировавшего государство путем ликвидации племенной системы управления, включая разрушение старых племенных градов и создание новых административных центров.

Проблема факторов выбора в значительной степени связана с идеей закономерности и каузальности исторического процесса. Как причины, движущие силы процесса определения будущего пути развития факторы представляют собой элемент исторической причинности. Речь идет не об упрощенном детерминизме, для подтверждения которого часто ссылаются на известную формулу Л.Н. Толстого из «Войны и мира»: «… событие должно было свершиться только потому, что оно должно было свершиться». И не о волюнтаризме, которого не удалось избежать даже детерминисту П.Гольбаху, заявлявшему, что «излишек едкости в желчи фанатика, разгоряченность крови в сердце завоевателя, дурное пищеварение у какого-нибудь монарха, прихоть какой-нибудь женщины – являются достаточными причинами, чтобы заставить предпринимать войны, чтобы посылать миллионы людей на бойню, чтобы разрушать крепости, превращать в прах города, чтобы погружать народы в нищету и траур, чтобы вызвать голод и заразные болезни и распространять отчаяние и бедствия в длинный ряд веков».

Влияние природных условий, состояния общества и самого человека на исторической развитие настолько очевидно, что задача социально-философского анализа в настоящее время заключается, как представляется, не в обосновании этой очевидности, а должна быть сведена к обнаружению и систематизации как факторов изменчивости, содействующих изменениям социальных систем, так и факторов устойчивости, препятствующих наступлению таких изменений. Взаимопереплетение этих факторов, изменение их соотношения является объектом исследования многих отраслей обществознания.

Любая возможность предстает как порождение определенной необходимости, как особая, специфическая форма проявления необходимости. При этом историческая необходимость не осуществляется автоматически, она реализуется в деятельности конкретных личностей, социальных групп, масс и в реальной жизни предстает в виде конкретных процессов, явлений, ситуаций. Реальная историческая практика дает тому массу примеров. Следовательно, историческая необходимость реализуется как вероятностный процесс.

Вследствие противоречий, столкновения различных сил и тенденций внутри данного общества рождаются различные возможности. Нельзя не согласиться с Марксом, утверждавшим, что человечество всегда действует в пределах объективно возможного: «Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления».

Новая необходимость, прежде чем стать действительностью, существует вначале в виде возможности: «В развивающейся действительности ввиду ее сложности, динамичности, противоречивости и многосторонности имеются не одна, а несколько возможностей (поле возможностей)»^. Каждая из них представляет собой потенциальную возможность или тенденцию развития (явлений, процессов). Возможность, таким образом, ограничивает набор сценариев общественного развития, выводя за рамки те, которые по тем или иным причинам не имеют шансов на реализацию.

Определенную правоту подобных суждений может подтвердить пример процесса объединения русских земель в XIV-XV вв. Его историческая необходимость и даже неизбежность подтверждается фактической параллельностью формирования двух государств, включавших в себя практически все земли, населенные восточными славянами, – Руси Московской и Руси Литовской. Внешнее сходство государств (русский язык как официальный, унаследованная от Киевской Руси титулатура и т.д.) дополнялось тем, что оба центра объединения ставили перед собой практически идентичные задачи, претендуя при этом на исключительность (чего стоит, к примеру, упорное нежелание Литвы признать за Иваном IV право на царский титул). Т.е. тенденция создания единого восточнославянского государства проявляла себя в двух возможностях. В то же время, несмотря на зависимость земель Северо-Восточной Руси от Орды и ее наследников, активно пытавшихся вмешиваться во внутренние дела русских княжеств, вариант создания единого русско-ордынского государства с центральной властью в повестке дня не стоял.

Впрочем, и шансы каждой из возможностей превратиться в действительность имеют лишь вероятный характер. При этом, как полагает П.В. Волобуев, сами возможности не равновелики, не равновероятны, не равноценны. Вероятность осуществления какой-либо из возможностей, ее реализации находится в прямой зависимости от степени содержащейся в ней необходимости. Из множества возможностей история отдает приоритет главным, ведущим тенденциям, «неизбежно порождающим новое и ускоряющем ход событий, весь процесс общественного развития».

Однако подобный подход, несмотря на его несомненные достоинства, по сути сводит проблему факторов выбора к соответствию предлагаемого варианта исторической необходимости. При этом в рамках классической методологии не определены критерии соответствия исторической необходимости сформировавшегося и реализуемого варианта. В особенности если реальная историческая практика дает примеры успешной реализации нескольких возможностей, вызванных одной и той же необходимостью.

В качестве примера можно привести альтернативу, ставшую актуальной для русских земель к середине XIII в.: или вынужденный союз с Западом для отражения угрозы с Востока, или столь же вынужденный альянс с Ордой против экспансии Запада. Оба варианта продиктованы стремлением сохранить самостоятельность русских земель путем весьма значительных уступок. В западнорусских землях был воплощен в жизнь первый вариант, что в итоге нашло свое отражение в факте создания Великого княжества Литовского. Александр Невский положил начало реализации в северо-восточных землях Руси второго варианта, установив достаточно тесные отношения с Батыем (даже побратавшись с его сыном Сартаком). Как отмечалось выше, оба варианта оказались применимы для выполнения поставленной задачи настолько, что в итоге привели к формированию двух полноценных государственных образований и распаду единой восточнославянской общности на три самостоятельных народа.

Таким образом, более или менее надежный результат анализа жизнеспособности возможности достижим только при использовании ретроспективного подхода, когда линия развития завершена и возникновение новых возможностей исключено. Это ставит в исключительно выгодное положение историческую науку, хотя мало что дает представителям иных обществоведческих дисциплин. В политической практике историческим объявляется едва ли не любое действие власти, ссылающейся на волю народа и объективную закономерность. Тем самым достигается легитимизация действий власти.

Впрочем, ретроспективный анализ общественного развития несет в себе не только возможность проверить истинность представлений о необходимости через конкретную историческую практику. Вполне реальной опасностью может стать искушение с позиций победителя объявить состоявшееся событие единственно возможным, закономерным и неизбежным. Представляется, что именно с подобной сложностью сталкиваются исследователи, пытающиеся понять причины возвышения Москвы в XIV в. Попытки объяснить феномен превращения Москвы из маленького удела в глухом лесном краю в центр крупнейшего государства в Европе как закономерный через ее исключительно выгодное положение выглядят весьма малоубедительными. Историческая необходимость здесь проявилась в появлении центра, лидера, сумевшего возглавить процесс. То, что им стала Москва – всего лишь одна из вероятностей, реализовавшаяся, возможно, вследствие субъективного фактора (прежде всего удачной политики потомков Даниила Александровича, избежавших дробления земель княжества на уделы и сделавших упор на развитие военно-служилого сословия, что в свою очередь и предопределило победу в дальнейшем крепостнических отношений). Роль же Москвы как центра антиордынского сопротивления и вовсе не выдерживает критики.

Думается, к тому же ряду примеров можно было бы отнести и тезис о закономерности принятия Русью христианства по восточному образцу. Ссылки на тесные экономические и культурные отношения с Византийской империей носят достаточно гипотетический характер: измерить тесноту этих связей, сопоставить с отношениями с другими государствами практически невозможно. Между тем ни одно из государств-ближайших соседей Руси православия не приняло (хазары – иудаизм, волжские болгары – ислам, поляки, чехи и венгры – христианство западного толка). Скорее напрашивается предположение об использовании религиозного аспекта для обозначения самоидентичности Русского государства (косвенными подтверждениями этому могут служить принципиальное нежелание обратиться в христианство видевшем в Византии врага Святослава и сильное влияние относительно удаленной Болгарии на процесс христианизации восточнославянских земель).

К тому же, как отмечает Г.Герц, в реальной исторической практике «могут осуществиться менее вероятные и могут не осуществиться более вероятные возможности». Попытку сослаться на наличие неких «определенных объективных условий», обязательных для такого торжества нелогичности, вряд ли можно считать вполне удовлетворительной, ибо не определен перечень этих условий, механизм их воздействия на процесс выбора. Признание же возможности формирования и реализации варианта, противоречащего исторической необходимости, поступательной направленности общественного развития (пусть даже в виде частной и кратковременной случайности), и вовсе противоречит известному положению Ф.Энгельса, что «возможность выступает как особая, специфическая форма проявления необходимости».

Следовательно, мы оказываемся перед дилеммой: либо согласиться, что возможность и необходимость не имеют столь жестко детерминированной взаимосвязи, диалектика их отношений носит гораздо более сложный характер; либо отказаться от линейного представления о необходимости как основной детерминанте единственного вектора развития, признать, что под необходимостью мы понимаем доминирующую тенденцию, одну из нескольких или многих. В реальной жизни выбирать приходится людям, субъективные представления которых о, говоря словами В.И.Ленина, «идущем в действительности развитии» могут быть не просто различающимися, но порой диаметрально противоположными.

К тому же не всякая возможность превращается в действительность. Нереализованный вариант теряет, по мнению П.В. Волобуева, шанс на актуализацию. Схожей точки зрения придерживается М. Эпштейн, считающий, что историческое событие есть «модальный сдвиг бытия, реализация одной из возможностей при исключении других». Выдвинутое же Гегелем положение о «возможности» как низшей в сравнении с категорией «действительность» (поскольку то, что не стало действительным, не объективировало себя, не может обладать высоким онтологическим статусом) подводит к пониманию бытия как наличного, действительного, реализовавшегося, а историю – как процесса смены одной действительности другой, как процесса, сущностно определенного движением «разумной» необходимости, которое которую и имеет смысл познавать историку. В целом, подобное отношение к возможности сохранилось и в диалектическом материализме.

Требование оставаться «на почве фактов» естественным образом трансформируется в лозунг «История не знает сослагательного наклонения», делая задачу анализа отвергнутых возможностей (а, следовательно, и поиск причин победы реализовавшегося варианта) в лучшем случае второстепенной.

Насколько правомерно и корректно измерение вероятности уже произошедших в прошлом событий? Прошлое есть данность, в которой уже нет места возможному. Однако, если вдуматься, применение понятия вероятности в историческом исследовании не имеет в себе ничего противоречивого. Историк, спрашивающий себя о вероятности минувшего события, по существу лишь пытается смелым броском перенестись во время, предшествовавшее этому событию, чтобы оценить его шансы, какими они представлялись накануне его осуществления. Так что вероятность – всё равно в будущем. Но поскольку линия настоящего тут мысленно отодвинута назад, мы получим будущее в прошедшем, состоящее из части того, что для нас теперь является прошлым.

Говоря о вероятности, нельзя не затронуть теорию вероятности, а значит и проблему использования математических методов в исторических исследованиях. Упоминание неоправдавшихся надежд, возлагавшихся в своё время на квантитативную историю или клиометрию, стало ныне уже общим местом. Обратимся здесь вновь к мнению М. Блока, он писал: «Мы не можем избавиться от наших трудностей, переложив их на плечи математиков. Но, так как их наука находится в некотором роде на пределе, не достижимом для нашей логики, мы можем хотя бы просить её, чтобы она со своих высот помогала нам точнее анализировать наши рассуждения и вернее их направлять».

Заметим, что для математической теории вероятности вопрос о том, как именно были определены вероятности основных исходных событий, не играет роли, в то время как для историка это – решающий вопрос. Содержание теории вероятности составляет совокупность правил, позволяющих по основным вероятностям находить вероятности других событий, зависящих от основных, подобно тому, как предмет геометрии состоит из ряда правил, позволяющих вычислять некоторые расстояния, углы, площади и т.д. по другим, исходным расстояниям или углам, предполагающимся известными. Поэтому здесь речь пойдёт об использовании концепций вероятностной логики, а не аксиом и методов математической теории вероятности. Основанием для такого обращения к иной дисциплине послужило следующее предположение: доказывая, что одно событие было более возможно, чем другое, или, что определённое событие стало невозможным или неизбежным, историк неявно и иногда неосознанно использует процедуры некоей вероятностной логики. Эти процедуры можно сделать явными с целью усовершенствовать их, либо доказать их неправомерность применительно к изучению истории.

При установлении того, благоприятствуют или препятствуют одни исторические события осуществлению других, а также при установлении силы влияния одного события на другое, неизбежно встаёт проблема ценностного измерения событий.

Ценностное измерение исторических событий опосредуется полнотой информации о них, правдоподобностью и убедительностью объяснения влияния каких-либо условий на изучаемую историческую возможность. Степень уверенности субъекта в осуществлении события характеризует субъективная вероятность. Уже у Лейбница имеется достаточно чёткое определение вероятности или правдоподобности как меры нашего знания. Здесь вероятность выступает как мера субъективной уверенности, определяемой имеющейся в распоряжении данного человека информацией (или, наоборот, отсутствием сведений о каких-то обстоятельствах, существенно влияющих на наступление или ненаступление данного события), а также психологическими особенностями человека, играющими важную роль при оценке им степени правдоподобия того или иного события.

Находя лакуны в описании прошлого, не позволяющие построить математическую модель процессов, можно создать своеобразную карту плотности известной информации для пространственно-временных точек и причинно-следственных цепочек исторического прошлого. Направлять усилия историков следовало бы туда, где информационная плотность минимальна. Такая стратегия приоритетов в исторических исследованиях актуальна в ситуации современного информационного кризиса, когда в гуманитарных науках нарастает неконтролируемый лавинообразный поток дублирующейся, компилятивной информации.

Если классическая и частотная вероятность представляет собой определённое число, то об индуктивных и субъективных вероятностях говорят только на уровне «больше – меньше». Здесь имеется аналогия с числовыми и порядковыми шкалами в теории измерений

Существуют различные мнения по ряду вопросов вероятностной логики, в частности, такому важнейшему вопросу, как возможность приписывать высказываниям точные числовые значения Д. Пойа, например, считает, что такое приписывание принципиально невозможно. По его мнению, мы можем говорить лишь о большей или меньшей вероятности гипотезы в сравнении с другим, но не о точном числовом значении этой вероятности. С помощью исчисления вероятностей можно выяснить лишь направление вероятности вывода, то есть её уменьшение или увеличение.

Попытка подсчитать количественное значение вероятности социального (или исторического) события была бы, по меньшей мере, некорректной. Устанавливать вероятность исторического события или вообще проводить какие-либо вычисления по данным об историческом прошлом не должно означать стремление писать историю на формальном языке математики. Математическая обработка исторической информации и результаты этой обработки могут и должны описываться на естественном литературном, но строго структурированном языке.

Таким образом цель построения формулы исторической вероятности для каждого конкретного исторического события (процесса или явления) состоит в том, чтобы построить такие структуры нарратива и найти такие основания для систематизации исторических фактов, которые приблизились бы к наиболее адекватному отражению динамики и взаимосвязей исторических событий. Вероятностный подход к историческому прошлому является не только методом познания, но методом организации изложения материала.

Нарратив, сконструированный в процессе поиска формулы вероятности для каждого конретно-исторического события, может состоять из следующих компонентов: a) установление доли исключений из ряда повторяющихся реализаций типически похожих исторических возможностей; b) описание соотношения достоверно известной и неизвестной или невосстановимой информации об условиях и факторах, определивших историческую возможность; c) описание соотношения благоприятствующих и неблагоприятствующих осуществлению возможности факторов различного вида и масштаба.

Для изучения одной и той же альтернативной ситуации следует использовать и частотное понимание вероятности, и логику классического понимания вероятности и логику индуктивной вероятности. Частотную, индуктивную и субъективную вероятности можно интерпретировать как информацию о неких неизвестных и невыявляемых факторах, влияющих на осуществление исторической возможности.

Уменьшение доли исключений из ряда повторяющихся исходов похожих альтернативных ситуаций, уменьшение доли неизвестной и невосстановимой информации, увеличение доли благоприятствующих факторов увеличивает вероятность реализации исторической возможности.

Выводы, сделанные при поиске синтеза концепций вероятности в историческом исследовании, ценны тем, что их можно использовать для разработки эмпирического метода измерения исторической вероятности.

Между тем определение факторов выбора, выстраивание их иерархии, очевидно, имеют ключевое значение для анализа механизма выбора реализуемого варианта в истории. Новые возможности анализа альтернатив порождают системный подход и нелинейная теория.

Процедура выбора предстает как такое поведение отдельных элементов или подсистем, которое приводит к изменению или предотвращению изменения тех или иных характеристик всей системы. По форме это может быть как активное воздействие, так и сознательное бездействие, не препятствующее другому активному воздействию на остальные части системы и конгломерат связей между ними. Деятельность элементов или подсистем, направленная на изменение отдельных характеристик (или их сохранение в условиях вероятного изменения), может привести, в конечном счете, к перерождению самой системы, переходу ее в новое состояние. Эта деятельность может быть обозначена как системный выбор. Собственно, это, по-видимому, и можно было бы определить как исторический выбор, если вести речь о системе социальной.

Механизм выбора варианта в этом случае включает в себя:

1. Наличие необходимости изменения системы. Пока система находится в состоянии равновесности, пока доминируют факторы стабильности, активная деятельность социальных индивидов объективно сводится к увеличению энтропии, подталкиванию системы к точке бифуркации. Окончательный выбор дальнейшего пути возможен только в этой точке.

2. Понимание (осознание) этой необходимости обществом и выработка возможных стратегий, направленных либо на создание новых связей и отношений внутри системы, обеспечивающих более благоприятные условия ее функционирования, либо на минимизацию последствий, представляющихся неблагоприятными (вплоть до попыток, иногда успешных, сохранить устоявшиеся структуру и совокупность внутрисистемных связей).

3. Формирование собственно субъекта выбора. При этом следует помнить, что выбирать свое поведение могут только системы, которые в принципе исключают жесткую связь внешней причины выбора с фактическим поведением системы в результате выбора.

4. Наличие объективных условий для реализации программы. Эти объективные предпосылки могут выступать в хронологическом отношении как более-менее стабильные или уникальные, существующие лишь непродолжительное время, в течение которого данный вариант только и имеет шанс на реализацию.

Специфической чертой социальной системы выступает действие наряду со случайностью механизма сознательного выбора варианта в точке бифуркации, выступающей в качестве «момента истины»: именно там воздействие и способно толкнуть систему в желательном направлении. Выбор, в таком случае возможен только в определенной исторической ситуации, отличительными чертами которой являются совпадение «желания и возможностей». Именно поэтому одни и те же формы воздействия на систему в одних случаях не способны ничего изменить, а в других приводят к переходу ее в новое состояние.

Вообще говоря, сознательное воздействие на систему выступает в виде регулирования прежде всего социальных отношений: «В отличие от саморегуляции, осуществляющейся на основе взаимодействия массы случайных факторов, регулирование носит целенаправленный или запрограммированный характер и выражается в создании благоприятствующих отношений между элементами системы для естественного ее режима функционирования… При таком понимании допустимо говорить о регулировании в системах человек – природа, человек – техника, человек – человек, техника – техника».

Не менее важным остается при этом вопрос субъекта такого воздействия. А вот здесь возможности синергетической парадигмы весьма ограничены, поскольку, как справедливо заметил С.П. Курдюмов, человек, зная механизмы самоорганизации, может сознательно ввести в среду соответствующую флуктуацию, - если можно так выразиться, уколоть среду в нужных местах и тем самым направить ее движение. Но направить, опять же, не куда угодно, а в соответствии с потенциальными возможностями самой среды. Мудрость разума субъекта истории «заключается в том, чтобы сохранять и регулировать меру открытости-замкнутости в зависимости от особенностей конкретной пространственно-временной ситуации».

Свобода выбора есть, но сам выбор ограничен возможностями объекта, поскольку объект является не пассивным, инертным материалом, а обладает, если угодно, собственной "свободой". Т.е., мы с одной стороны сталкиваемся с преувеличением возможности свободного человеческого действия, а с другой - вынуждены мириться с бессилием человека в предсказании будущих событий. Выбор, особенно на ранних этапах истории, может происходить в отсутствие точного и полного представления об альтернативах. Взору человека доступна только верхушка айсберга.

Кроме того, задачи, решаемые в ходе человеческой деятельности, относятся к задачам «свободной классификации», т.е. «нечетко поставленным задачам», для которых характерно отсутствие решения, которое можно было бы объявить единственно правильным. Существует, строго говоря, несколько логически равноправных решений, из которых субъект должен выбрать одно. При этом заведомо существует несколько оснований, позволяющих дать разные разбиения исходного множества на классы, и все они осмыслены. В исторической действительности это предстает в форме анализа общественных характеристик и системы взаимосвязей, как существующих, так и желаемых, что находит свое отражение в плюрализме политических, экономических и др. проектов и программ.

Предсказание и выработка желаемого сценария, деятельность по его реализации становятся социальной функцией управляющей подсистемы. Но это не снимает ответственности с остальных участников исторического процесса (фактически также становящихся субъектами выбора). Совершенно прав М.М.Бахтин, выдвинувший идею двусторонней ответственности «акта» человека и за содержание (специальная ответственность) и за бытие (нравственная).

Наличие выбора сохраняется в том числе и в условиях нестабильности, вызванной спонтанным воздействием внешних по отношению к системе факторов, прерывающих естественную тенденцию развития. Достаточно ярко этот тезис иллюстрирует история Второй мировой войны. Первый вариант – коллаборационизм и инкорпорирование в структуру Рейха значительной части населения при относительно незначительном размахе движения Сопротивления – возобладал в Чехословакии, Франции, Нидерландах, Норвегии и др. странах Европы. Напротив, в Польше мы наблюдаем массовое партизанское движение при почти полном отсутствии сотрудничества с оккупантами. Наконец, промежуточный вариант – раскол общества и фактическая гражданская война в Югославии, протекавшая на фоне фашистской агрессии.

2. Вариативность развития Западной Европы в послевоенный период

2.1 Альтернативы и механизм выбора варианта развития послевоенной Европы

В основе эволюции идеи «единой Европы» от мечты и утопических проектов, выношенных одиночками, к идейному движению и политическому проекту лежит многовековой опыт сосуществования нескольких десятков народов, которые разместились на пространстве, составляющем чуть больше 7 % заселенной территории Земли.

Два первых дошедших до нас трактата о необходимости создания единой христианской республики были написаны в первой декаде XIV века. Автором одного являлся парижский аббат Пьер Дю Буа, другой принадлежал перу великого итальянского поэта Данте Алигьери.

В начале 60-х годов XV столетия итальянский гуманист Энеа Сильвио Пикколомини, он же папа Пий II, призвал паству к миру «в Европе – нашем отечестве, нашем собственном доме, у нашего святого очага». В течение XV–XVIII веков появились почти два десятка проектов «единой Европы». После знаменитой речи с призывом к созданию «Соединенных Штатов Европы», произнесенной Виктором Гюго с трибуны Парижского конгресса пацифистов в августе 1849 года, эта идея становится девизом ряда европейских организаций, включая 2-й Интернационал (1889–1919). Возродившееся после Первой мировой войны движение за единую Европу впервые было официально поддержано государством, когда в сентябре 1930-го министр иностранных дел Франции Аристид Бриан внес на рассмотрение Лиги Наций Меморандум об организации режима Европейского федерального союза.

Но, как известно, 30-е годы XX столетия остались в европейской истории как одна из самых отвратительных ее страниц, а Вторая мировая война – как самая кровавая. К середине века Европа, которая так долго определяла ход мировой истории, обнаружила себя на дымящихся руинах. Цепь потрясений, выпавших на ее долю менее чем за полсотни лет, воспринималась как плата за собственную слепоту, за игнорирование постепенно накапливавшихся противоречий экономического, социального и политического характера, за нескончаемое состязание воинствующих «национальных эгоизмов», действовавших вопреки здравому смыслу и не считавшихся с жертвами.

«Политические верхи» и мыслящие люди в западноевропейских странах, в первую очередь тех, что входили в «концерт европейских держав», начали постигать масштабы катастрофы и реальную опасность их превращения в задворки двух «центров силы» в послевоенном мире – США и СССР. Перед Западной Европой стоял гамлетовский вопрос «быть или не быть», и ответ зависел от того, сумеет ли она вырваться из порочного круга все более жестоких войн, в котором вращалась с конца XVIII до середины XX века.

Предпосылки вариантности развития послевоенной Европы были заложены еще в октябре 1942 г., во время ожесточенных боев на советско-германском фронте. Именно тогда Черчилль думал не о том, как помочь своему союзнику. Плодом его "мысли" и фантазии явился секретный меморандум, разосланный членам кабинета. В этом документе развивалась идея создания коалиции европейских государств, направленной против СССР.

"Мои мысли, - писал Черчилль, - сосредоточены в первую очередь на Европе - на возрождении величия Европы, колыбели современных наций и цивилизации. Было бы страшной катастрофой, если бы русское варварство подавило культуру и независимость древних государств Европы. Как это ни трудно сейчас сказать, я думаю, что европейская семья народов может действовать единодушно под руководством Совета Европы. Я надеюсь в будущем на создание Соединенных Штатов Европы".

Нужно было быть Черчиллем, чтобы в дни сражений под Сталинградом назвать варваром советский народ, спасавший европейскую цивилизацию от фашистского варварства, а его победу и освобождение народов от гитлеризма "страшной катастрофой".

Идея Черчилля не была оригинальной. Нечто подобное выдвигалось еще в годы первой мировой войны графом Куденгове-Каллерги. В своей работе "О лозунге Соединенных Штатов Европы" В.И. Ленин раскрыл сущность этого плана, скрывавшего идею экономического порабощения слаборазвитых стран более сильными, идею общей борьбы капиталистов против социализма. "Конечно, - писал В.И. Ленин, - возможны временные соглашения между капиталистами и между державами. В этом смысле возможны и Соединенные Штаты Европы, как соглашение европейских капиталистов... о том, как бы сообща давить социализм в Европе, сообща охранять награбленные колонии...".

В конце второй мировой войны Куденгов-Каллерги переезжает в США, где предпринимает активную лоббистскую деятельность с целью убедить Вашингтон навязать Европе федеральную организацию сразу же после установления мира. Его усилия приводят к успеху в 1946 году, когда эта идея получает одобрение Совета по международным отношениям (CFR), который включает ее в список рекомендаций Госдепартаменту.

Именно такое объединение европейских капиталистов для борьбы с социализмом, с СССР под видом "спасения цивилизации" предлагал создать и Черчилль задолго до окончания второй мировой войны. В него входило бы около 12 конфедераций или штатов - скандинавская, дунайская, базирующаяся на Вену, балканская и др. В состав их вошли бы Швеция, Норвегия, Дания, Голландия, Бельгия, Франция, Испания, Польша, Чехословакия, Турция.

Во главе "Соединенных Штатов Европы" он предлагал поставить "европейское правительство" - региональный "Совет Европы" в составе 10-12 членов. Этот совет должен был располагать международными военными силами, международной полицией, иметь верховный суд, который воплотил бы дух Лиги наций. Нетрудно понять, что руководящая роль в "Соединенных Штатах Европы" и в "Совете Европы" принадлежала бы Англии. Франции отводилась роль буфера между Англией и СССР, Соединенным Штатам Америки - европейского экспедитора. Германию он предполагал расчленить, отделив от нее Пруссию.

Развивая свои планы на вашингтонском совещаний "Трайдент" в мае 1943 г., Черчилль выдвинул идею создания Всемирной ассоциации держав во главе с Англией и США, которые вместе с Китаем должны были сформировать всемирное правительство, Верховный всемирный совет. В подчинении этого совета должны были находиться три региональных совета: один для Европы, один для американского полушария и один для Тихого океана.

Европейский региональный совет образовывал "Соединенные Штаты Европы". Региональный совет для американских стран и Британского содружества наций был бы представлен Канадой. В тихоокеанском региональном совете главенствующая роль опять-таки отводилась Англии и США. Члены Верховного всемирного совета должны были участвовать в заседаниях региональных советов, причем решающее слово оставалось за ним. Нетрудно понять, что проекты Черчилля были английскими планами становления мирового господства с помощью "Соединенных Штатов Европы" и Верховного всемирного совета. Эти объединения были бы европейскими и всемирными организациями по борьбе с социализмом и коммунизмом, своим острием направленными в первую очередь против СССР. Они были бы концентрацией буржуазных сил, противостоящих Советской стране. Черчилль, как некогда Аристид Бриан с его пресловутым планом "пан-Европы", хотел организовать безопасность без СССР, против СССР.

О том, что все эти планы Черчилля были направлены против СССР, говорит и тот факт, что Советский Союз не был упомянут в числе держав, входящих в "Соединенные Штаты Европы". Позднее, при встрече в Адане с турецкими руководителями, Черчилль откровенно говорил о необходимости "организовать самое тесное объединение против СССР".

Однако "Соединенные Штаты Европы" были бы направлены не только против СССР, но и против господства США в Европе. Поэтому, разделяя антисоветские устремления английской реакции, американские политические круги весьма сдержанно относились к таким планам Черчилля. Они стремились ввести в Западную Европу войска до прихода Красной Армии, считали необходимым быстрее начинать операции в тех местах, где можно было бы успешно достичь своей цели. В связи с этим черчиллевские проекты балканского варианта открытия второго фронта, как и план создания "Соединенных Штатов Европы", не встретили их поддержки. Выступая во многом в едином антисоветском блоке, правящие круги США резко расходились в вопросе о будущих послевоенных планах со своим партнером - Англией.

Провал антисоветских планов Черчилля объяснялся и тем, что народы Европы и всего мира поддерживали Советский Союз, его освободительную борьбу против фашизма. Тем не менее, в 1946 году бывший премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль выступает против «железного занавеса, упавшего на Европу». Он заявляет, что необходимо стабилизировать западную часть Европы и помешать коммунистической заразе.

8 мая 1946 года британская организация-близнец Совета по международным отношениям, Королевский институт международных отношений (так называемый «Чатем-Хаус»), приурочивает к первой годовщине капитуляции Рейха презентацию совместного проекта Лондона и Вашингтона. Озвучивает англо-американскую позицию Йозеф Ретингер, бывший советник фашистского польского правительства, находящийся в изгнании в Лондоне и ставший агентом секретных служб Ее величества.

Эту позицию популяризирует Уинстон Черчилль, в свою очередь выступивший в пользу создания «Соединенных Штатов Европы».

Однако этот проект не имеет ничего общего с проектом Куденгова-Каллерги и демократов межвоенного периода. Лондон и Вашингтон намереваются создать общее англо-американское гражданство, скрепив, таким образом, великую империю англофонов. В этом контексте «Европа» рассматривается как созвездие государств, приглашенных сотрудничать между собой и поместить часть своих промышленных ресурсов под контроль наднациональной инстанции, более или менее очевидно руководимой Англоязычной империей. Все эти меры должны были привести к созданию обширной зоны свободной торговли, недоступной для коммунистического влияния.

Процесс продолжился созданием британскими службами League for European Cooperation (Лига европейского сотрудничества), генеральным секретарем которой становится Йозеф Ретингер, а председателем – бывший премьер-министр Бельгии Поль ван Зееланд. Штаб-квартира организации находится в Брюсселе, а отделения – в Германии, Франции, Италии, Нидерландах, Люксембурге и, конечно, в Великобритании. По инициативе американского посла Аверелла Гарримана в США также создается отделение Лиги под руководством председателя Совета по международным отношениям Расселла Леффингуэлла(Russell C. Leffingwell). Заявленной целью Лиги стало создание европейской зоны свободной торговли с единой валютой.

Через несколько недель, в сентябре 1946 года, Аллен Даллес, новый председатель Совета по международным отношениям, выделяет средства на создание Европейского союза федералистов (UEF) в которую вошли философы-персоналисты под руководством Александра Марка и Дени де Ружмона. В нем также участвовал бывший глава сети сопротивления «Комбат» Анри Френэ. Целью Союза федералистов стала мобилизация общественного мнения на ускорение интеграции (т.е. потери государствами суверенитета), чего не мог сделать ни один действующий политический лидер.

В январе 1947 года Черчилль создает Provisionnal United Europe Committee. По инициативе сенатора Уильяма Фулбрайта, в марте Сенат и Палата представителей голосуют за принятие резолюции о поддержке «Соединенных Штатов Европы». Конгресс требует от участников плана Маршалла вступить в эти «Соединенные Штаты». И, чтобы популяризировать в кругах американской элиты идеи графа Куденхоува-Каллерги, сенатор Фулбрайт создает Комитет за свободную и объединенную Европу при участии Уильяма Донована и Аллена Даллеса. Таково начало последующих недоразумений: все говорили о «Соединенных Штатах Европы», но понимали под этим определением совершенно разные вещи.

В июле 1947 года журнал Совета по международным отношениям опубликовал анонимную статью, в действительности написанную послом Джорджем Кеннаном, в которой описана опасность коммунистического экспансионизма. Автор призывает к продолжению политики «сдерживания». Совет национальной безопасности уточняет стратегию: «Фаза I» направлена на объединение всех западноевропейских государств, освобожденных англо-американскими войсками; целью «Фазы II» станет вывод государств Центральной и Восточной Европы из-под советского влияния с последующим их вступлением в «Соединенные Штаты Европы»

17 марта 1948 года в Брюсселе Великобритания подписывает договор о военном сотрудничестве с Францией и странами Бенилюкс, согласно которому создается Западноевропейский союз.

В том же году Черчилль созывает в Гааге конференцию с целью объединить Общеевропейский союз, Лигу европейского сотрудничества, Союз федералистов и другие подобные организации. Конференция длится с 7 по 10 мая, на призыв Черчилля отзываются 800 участников и создают Европейское движение. Председателем ассоциации избирается зять Черчилля Дункан Сэндис, а генеральным секретарем – Йозеф Ретингер.

Однако успех этой операции зависит от поддержания двусмысленности. Участники конференции выдвигают различные аргументы, часто несовместимые между собой. Следовательно, необходимо не допустить, чтобы Куденгов-Каллерги и его Общеевропейский союз разъяснили ситуацию. Руководители Европейского движения (т.е. британцы) мчатся в Вашингтон, чтобы скоординировать свои позиции с американскими коллегами, не совсем понявшими тонкости Старого континента. Принимается решение немедленно закрыть Комитет сенатора Фулбрайта и отстранить от участия в операции Куденгова-Каллерги. Для контроля над строительством единой Европы создается новая структура: - «Американский комитет объединенной Европы».

С другой стороны, в преддверии «Фазы II» председатель Объединенного комитета британской разведки Уильям Хайтер создает сеть агентов, оставшихся за Железным занавесом. Эти агенты создают «Ассамблею порабощенных европейских наций».

И наконец, в антикоммунистический крестовый поход вступает Ватикан. В сентябре 1948 года Папа Пий XII принимает в Риме второй конгресс Союза европейских федералистов.

Американский комитет объединенной Европы (АКОЕ) был создан 5 января 1949 в штаб-квартире Фонда Вудро Вильсона в Нью-Йорке. В его административный совет вошли видные деятели американских спецслужб: председателем стал Уильям Донован (бывший глава Бюро стратегических служб, ставший советником ЦРУ); заместителем председателя – Аллен Даллес (в прошлом один из руководителей Бюро стратегических служб, председатель Совета по международным отношениям, будущий директор ЦРУ); кроме того, в руководство входят Давид Дубински, Артур Голберг и Джей Ловенстоун, курировавшие секретную деятельность Американской федерации труда - Конгресса производственных профсоюзов и т.д.

Однако прекрасно разработанная структура рушится. Становится необходимо изменить стратегию, сосредоточившись на НАТО. Лондон и Вашингтон поручают Йозефу Ретингеру, по-прежнему исполняющему обязанности генерального секретаря Европейского движения, склонить на свою сторону высокопоставленных европейских чиновников с целью совместного продвижения интеграции европейских государств в зону свободной торговли на базе ЕОУС, а также их интеграции в НАТО. Подготовительная встреча по созданию этого клуба состоялась 25 сентября 1952 года в Париже.

Таким образом, к концу второй мировой войны обозначились два варианта устройства послевоенной Европы:

1. Обособленные национальные государства.

2. Интеграция. При этом одним из вариантов уже интеграционного развития послевоенной Европы следует считать гипотезу создания Соединенных Штатов Европы

В связи с тем, что первый вариант привёл ранее к двум мировым войнам проект единой Европы стал наиболее актуальным.

2.2 Послевоенная интеграция европейских государств и создание Европейского союза

Формирование европейской идентичности представляет собой сложный и конфликтный процесс. Необходимой предпосылкой для создания гармоничного европейского общества является гуманитарная стратегия ЕС. Она направлена на преодоление национальных барьеров, осознание народами государств-членов своей общности и формирование общего культурного пространства на территории Европейского Союза.

В гуманитарной стратегии Европейского Союза можно выделить четыре условных направления, тесно связанных и взаимозависимых. Это мероприятия, направленные на создание общего культурного пространства, сфера науки и образования, общая социальная политика Европейского Союза.

На этапе формирования единых для Западной Европы структур роль одного из основных объединительных факторов могли бы сыграть общеевропейские культурные ценности. Однако, несмотря на то, что идея создания европейского объединения включала в себя представления о формировании единого культурного пространства, на протяжении большей части истории Европейского Союза это рассматривалось скорее как дополнение к проблемам экономическим, политическим, оборонным и т.д.

Искрой, разжегшей факел европейского единства, стала речь Уинстона Черчилля, произнесенная им в Цюрихе в 1946 году. Выражая настроения послевоенной эпохи, он говорил о «Соединенных Штатах Европы» (впервые этот лозунг, как указывают многие исторические источники, прозвучал на 1-м конгрессе Лиги Мира и Свободы в 1868 г. из уст Бакунина) и предложил в качестве первого практического шага в этом направлении создать своего рода «Совет Европы». Так что с немалой долей вероятности можно утверждать, что у истоков европейской интеграции в нынешнем ее виде стоял Уинстон Черчилль, а его практическими преемниками стали - Жан Монне и Робер Шуман - на первом этапе, де Голль и Аденауэр - на втором.

Между тем экономика стран Западной Европы по-прежнему крайне нуждалась в восстановлении и модернизации, в возвращении утраченных ведущих позиций на мировых рынках. Необходимо было консолидировать европейские демократии, над которыми нависла реальная «коммунистическая угроза», как внешняя – в лице милитаризованного Советского Союза, так и внутренняя – в виде коммунистического движения в самой Западной Европе. По воспоминаниям одного из инициаторов европейской интеграции Жана Монне, в Европе сгущалась атмосфера холодной войны. Народы и их лидеры были охвачены «психозом» неизбежного вооруженного противостояния. «Источником риска, – вспоминал он, – все еще была Германия, но не потому, что опасность исходила от нее, а потому, что она стала ставкой в игре других». Требовался концептуальный и политический «прорыв».

Как знать, возможно, интеграция не состоялась бы, во всяком случае в таком виде и с такими результатами, если бы «в нужное время и в нужном месте» не оказались три человека: Жан Монне, занимавший в 1947–1950 годах пост комиссара по планированию при правительстве Франции, автор и руководитель мероприятий по восстановлению ее экономики; Робер Шуман – министр иностранных дел (1948–1953), один из наиболее авторитетных политиков Франции; Конрад Аденауэр – первый канцлер созданной в сентябре 1949-го Федеративной Республики Германия.

Первый из них стал автором интеграционной стратегии и проекта создания франко-германского сообщества угля и стали, наделенного функцией наднационального управления угольной и металлургической отраслями обеих стран, в том числе принятия решений, обязательных к исполнению национальными властями. Проект Монне противоречил всем устоявшимся правилам и представлениям, посягая на святая святых – неограниченный и неприкосновенный национально-государственный суверенитет. Этот проект расходился с нормами и практикой межгосударственных отношений и деятельности международных организаций, предполагающих предоставление рекомендаций, никого и ни к чему не обязывавших. Он отвергал концепцию европейского федерализма, которая была поддержана европейским конгрессом в Гааге.

Однако, несмотря на все это, Шуман и Аденауэр поддержали проект. 9 мая 1950 года Робер Шуман обнародовал заранее согласованный с германским федеральным канцлером текст (вошедший в историю как Меморандум Шумана) официального предложения французского правительства правительству ФРГ учредить Европейское объединение угля и стали (ЕОУС). Договор об учреждении ЕОУС был подписан 18 апреля 1951-го в Париже представителями Франции, Федеративной Республики Германия, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга. Это было событие, которые считается отправным пунктом объединения Европы.

История европейской интеграции совсем не походила на триумфальный марш-бросок. В частности, в середине 1970-х годов в СМИ одна за другой появлялись публикации под такими заголовками, как, например, «С единой Европой покончено», «У смертного одра Европы». Данная ситуация была обусловлена крахом Бреттон-Вудской валютной системы в 1971-м, а также двумя энергетическими кризисами, которые вызвали застой в экономике Западной Европы. Однако каждый раз, когда возникали препятствия и угроза возврата в прошлое, мощная инерция движения к «единой Европе», заданная в 1950-е годы, брала верх.

Послевоенный период характеризовался взрывом духовной, интеллектуальной и политической энергии. Переосмысливались старые общественные теории, формировались новая политическая идеология и новая стратегия развития. В конце 1940-х – начале 1970-х возникли известные концепции «социально ориентированной экономики» и «государства благосостояния». Они были положены в основу государственной политики и новых отношений между трудом и капиталом наряду с не востребованными ранее кейнсианской теорией государственного регулирования экономики и концепцией «социального партнерства». В итоге подавляющее большинство стран Западной Европы подошли к рубежу двух столетий, создав, по сути, новую культуру общественных и межгосударственных отношений и такую систему регулирования, которая позволяла «снимать» накапливавшиеся противоречия в обществе и государстве.

Процесс интеграции Европы начался в 1950 году, когда шесть европейских государств объединились с целью создания Европейского объединения угля и стали. Семь лет спустя эти же государства решили развить более тесную совместную деятельность, сотрудничая в различных сферах экономики. В результате принятого решения и многостороннего сотрудничества было образовано Европейское экономическое сообщество (ЕЭС).

Со вступлением в силу Маастрихтского договора в 1993 году меняет свое название на Европейский Союз (ЕС) и Европейское Сообщество, тем самым, определяя расширенные рамки сотрудничества между странами Европы. С момента подписания Договора о Европейском Союзе и постепенного процесса расширения - число стран-участниц Европейского Союза возросло до двадцати пяти. В 2004 году произошло крупнейшее в истории Европейского Союза расширение. В ЕС были приняты десять новых европейских государств, в том числе и Латвия.

Весной 1950 года в Европе сложилась непростая политическая ситуация. В холодной войне между Востоком и Западом наметилась угроза вооруженного конфликта. Хотя со дня окончания Второй мировой войны прошло только пять лет, до полного примирения бывших противников было еще далеко. Европа должна была решить для себя важный вопрос – как избежать ошибок прошлого и заложить основы продолжительных мирных отношений между народами, которые еще так недавно воевали между собой? Решение проблемы лежало в установлении новых отношений между Францией и Германией. Благоприятное сотрудничество и крепкие связи будущего для свободных европейских государств.

Государственный деятель Франции Жан Моне, имеющий значительный опыт в дипломатии и миротворчестве, представил свой план Министру иностранных дел Франции Роберту Шуману и канцлеру Германии Конраду Аденауэру. План предусматривал создание единого рынка угля и стали, подчиненного независимым структурам власти, создавая, таким образом, общую сферу интересов Франции и Германии. Объединение двух важнейших промышленных отраслей, необходимых для производства оружия, привело бы к невозможности возникновения войны между обоими государствами. Это предложение, официально выдвинутое Францией 9 мая 1950 года, было единогласно поддержано Германией, Италией, Нидерландами, Бельгией и Люксембургом.

Договор о создании Европейского сообщества угля и стали (ЕСУС), подписанный в апреле 1951 года, заложил основу для развития Европы и, в последствии, Европейского Союза.

Каждый год 9 мая отмечается день Европы. Эта дата была выбрана в 1986 году в память о принятии декларации от 9 мая 1950 года.

В 1950 году благодаря плану Шумана были заложены основы Сообщества с полномочиями принятия решений в отношении производства угля и стали. Возникло мнение, что подобное сотрудничество можно было бы развивать и в других направлениях. Так как все шесть государств-участниц ЕСУС приоритетным считали экономическую интеграцию, было принято решение расширить сотрудничество и в других сферах экономической деятельности для создания единого рынка.

Договор об образовании Европейского экономического сообщества (ЕЭС) был подписан 25 марта 1957 года в Риме. Это ознаменовало начало нового этапа в процессе интеграции Европы. Договор предусматривал создание новой институции и процедуры принятия совместных решений с целью продвижения национальных интересов к единой цели. Римский договор вступил в силу 1 января 1958 года.

1 августа 1968 года были ликвидированы последние барьеры между странами-участницами и введены единые таможенные налоги на импорт из-за границы ЕЭС. Свою деятельность начал Таможенный союз.

Отмена таможенных налогов привела к значительным достижениям: объем торговли между странами ЕЭС с 1958 по 1970 года вырос в шесть раз, а объем торговли с другими странами мира утроился. Национальный валовой продукт государств ЕЭС вырос на 70%. Впервые европейским производителям стал доступен широкий рынок континента подобно тому, как это было в США. С открытием границ предприятия ЕЭС смогли полностью использовать появившиеся возможности, а жители стран ЕЭС – оценить практическую выгоду от интеграции Европы, так как с увеличением объема товаров, ввозимых из других стран ЕЭС, появилась возможность выбора из более широкого ассортимента товаров.

Любое государство Европы может присоединиться к ЕС, если оно готово принять принципы и взять на себя обязательства, оговоренные в учредительных договорах. Для присоединения к ЕС государство должно отвечать следующим основным требованиям: оно должно находиться на Европейском континенте и быть правовым государством со свободной рыночной экономикой и демократическими принципами управления.

В 1973 году произошло первое расширение ЕЭС, посредством принятия в члены сообщества Дании, Ирландии и Соединенного королевства. В 1981 году - вторая очередь расширения, к сообществу присоединилась Греция. Португалия и Испания присоединились к сообществу в 1986 году, в третью очередь расширения. В 1995 году Австрия, Финляндия и Швеция также стали членами ЕС. 1 мая 2004 года произошло крупнейшее расширение в истории ЕС. В Союз были приняты десять новых государств Центральной и Восточной Европы – Венгрия, Кипр, Латвия, Литва, Мальта, Польша, Словакия, Словения, Чехия и Эстония. 1 января 2007 года странами-участницами ЕС стали Болгария и Румыния.

С 7 по 10 июня 1979 года жители ЕЭС отправились на избирательные участки, чтобы впервые напрямую выбрать своих депутатов в Европейский парламент. С 1979 года прямые выборы в Европейский парламент проводятся раз в пять лет.

Европейскому парламенту отведена важная роль в структуре институтов ЕС. Это единственный институт, представители которого избираются путем прямых выборов. Полномочия Европейского Парламента постепенно расширяются – на заре становления ЕЭС Европейский Парламент был вправе только консультировать, тогда как сейчас, равносильно Совету ЕС, он принимает участие в принятии решений во многих областях. В Договоре о Европейской конституции предусмотрены еще более широкие полномочия ЕП.

Таким образом, проанализировав ход становления Европейского Союза, можно признать, что весь процесс представлял собой постоянную борьбу между несколькими вариантами.

Заключение

Уже после первой мировой войны европейская идея присутствовала в политических дискуссиях, но не привела к конкретным шагам. Затем, после разрушений, которые принесла вторая мировая война, европейские лидеры пришли к убеждению, что сотрудничество и общие усилия являются лучшим способом обеспечения мира, стабильности и процветания в Европе. Процесс начался 9 мая 1950 года речью Роберта Шумана, Министра иностранных дел Франции, предложившего объединить угольную и сталелитейную промышленность Франции и Федеративной Республики Германии.
Эта концепция была реализована в 1951 году Парижском Договором, установившим Европейское сообщество угля и стали с шестью странами-членами: Бельгия, Франция, Германия, Италия, Люксембург и Нидерланды. Успех Договора воодушевил эти шесть стран расширить процесс на другие сферы.

В 1957 году Римский Договор установил Европейское экономическое сообщество и Европейское сообщество по атомной энергии. Они, соответственно, были нацелены на создание таможенного союза и ломку внутренних торговых барьеров внутри Сообщества, а также развитие ядерной энергии в мирных целях.

Формирование и развитие Европейского союза – это интеграция западноевропейских стран в политическом, экономическом, культурном аспектах. Этот процесс продолжается и сегодня: Евросоюз постоянно расширяется – недавно к 15 членам сообщества добавились еще 10 государств, также не исключено, что расширение ЕС будет иметь место и в дальнейшем. Растет и валютный союз европейских государств. И хотя не все члены ЕС перешли в настоящий момент на евро, многие из этих стран собираются присоединиться к валютному союзу в ближайшее десятилетие.
Основной целью образования Европейского союза стало создание единого рынка для более чем 370 миллионов европейцев, обеспечивающего свободу перемещения людей, товаров, услуг и капитала. Среди целей создания Европейского валютного союза можно выделить такие как облегчение взаиморасчетов между странами участницами, стабилизация валютных курсов, а также появление единой крепкой и устойчивой европейской валюты, которая бы смогла на равных конкурировать с долларом на мировых рынках.

В результате изучения проблемы альтернативности был сделан вывод – ”возрастающая альтернативность истории – ее важнейший закон”.

В завершение работы еще раз укажем на актуальность изучения многовариативности развития всех подсистем общества. Наша страна сегодня переживает сложный период истории, связанный с проведением кардинальных реформ во всех сферах общественной жизни. Представления о вариабельности общественных институтов, механизме выбора варианта являются мощнейшим инструментом такого реформирования. Но его эффективное использование становится возможным только на базе глубокого научного познания феномена многовариативности.

Источники и литература

Алтухов Н.А. Контуры неклассической общественной теории // Общественные науки и современность. М., 1992, 5.
Альтернативность общественного развития (Сборник статей). М.. 1990
Асмус В.Ф. Историко-философские очерки: О.Конт. М., 1983.
Барг М.А. Категории и методы исторической науки М., 1984.
Барг М.А. Эпохи и идеи. Становление историзма. М., 1987.
Бестужев-Лада И.В. Ретроальтернативистика в философии истории // Вопросы философии. 1997. №8.
Блок М. Апология истории или ремесло историка. М.: Наука,1986. 254 с.
Бокарёв Ю.П. Социалистическая промышленность и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 20-е годы: источники, методы исследования, этапы взаимоотношений. М., 1989.
Бородкин Л.И. Историк и математические модели // Исторические записки. 2 (20). М., 1999.
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв. Т. 1-3. М., 1986-1992.
Бутенко А.П. Общественный прогресс и его критерии. М., 1980.
В поисках альтернативного будущего общественного развития /Отв. Ред. В.П. Рачков. М., 1988.
Волобуев П.В. Неопубликованные работы. Воспоминания. Статьи. М., 2000.
Вопросы кибернетики. Логика рассуждений и её моделирование. М., 1983.
Гадамер Х.Г. Истина и метод. Оновы философской герменевтики. М., 1988.
Гефтер М.Я. -"Историческая наука и некоторые проблемы современности" 1969.
Гречко П.К. Концептуальные модели истории. М., 1995. С. 26-49.
Гумилев Л.Н. Конец и вновь начало. М., 1994.
Гуревич А.Я. История - нескончаемый спор. М.: РГГУ, 2005. 899 с.
Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа “Анналов”. М., 1993.
Гэлбрайт Дж. Экономическая теория и цели общества. М., 1969.
Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. СПб., 1871.
Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991.
Дьяконов И.М. Пути истории. От древнего человека до наших дней. М., 1994.
Жуков Е.М. Очерки методологии истории. 2-е изд. М., 1987.
Жуков Е.М., Барг М.А., Черняк Е.Б., Павлов В.И. Теоретические проблемы всемирно-исторического процесса. М.,1979.
Иванов В.В. Методологические основы исторического познания. Казань, 1991.
Иванов Г.М., Коршунов А.М., Петров Ю.В. Методологические проблемы исторического познания. М., 1981.
Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. М., 1998.
История буржуазной социологии XIX - начала XX веков. М., 1979.
История буржуазной социологии первой половины XX века М., 1979.
История социологии в Западной Европе и США. М., 1993.
Каган М.С. Синергетика и культурология // Синергетика и методики науки. СПб., 1998.
Казаков А.П. Теория прогресса в русской социологии XIX века. Л., 1969.
Капустин Б.Г. Глобальные проблемы мирового общественного разви-тия. М., 1991.
Капырин В.С. Процесс общественного развития и теория стадий Рос-тоу. М., 1967.
Кареев Н. Теория исторического знания. СПб., 1913
Китинг М. Встреча на высшем уровне "Планета Земля", Программа действий
Повестка дня на 21 век и другие документы конференции в Рио-де-Жанейро в популярном изложении. Женева. 1993.
Клямкин И.Н. Была ли альтернатива Административной системе? // Политическое обозрение. 1988. № 10.
Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования. М., 1987.
Ковальченко И.Д.- Методы исторического исследования. М., Наука, 1987, с. 324.
Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980.
Коротаев А.В. Объективные социологические законы и субъективный фактор.// Анналы. №3. Донецк, 1992.
Кризис цивилизации и пути социального обновления мира. М., 1991.
Критический анализ буржуазных теорий модернизации. М., 1985.
Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. Вып. 1-2. СПб., 1910-1913.
Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм. ПСС. Т. 19.
Лотман Ю.Н. Избранные статьи. Т. 1-3. Таллинн, 1992-1993.
Луков В.Б., Сергеев В.М. Опыт моделирования мышления исторических деятеле: Отто Фон Бисмарк, 1866-1876 гг.
Майнер Г. Теория конвергенции и реальность. М., 1973.
Маркс К.К критике политической экономии. Предисловие // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. 2-е изд. Т. 13.
Материалистическая диалектика как научная система /Под ред. А.П. Шептулина. М., 1983.
Материалы обсуждения методологических проблем исторической науки // Новая и новейшая история, 1995, № 1, 3, 5, 6; 1996, № 1-4, 6; 1997, № 1-3.
Медушевская О.М. Источниковедение: теория, история и метод. М., 1996.
Могильницкий Б.Г. О природе исторического познания. Томск, 1981.

Могильницкий Б.Г. О природе исторического познания. Томск, 1981.

Монсон П. Современная западная социология: теории, традиции, перспективы. СПб., 1992.
Немарксистские концепции общественного развития. М., 1990.
Никифоров Е.А. К проблеме альтернативности в социальном развитии России // Историческое значение НЭПа. М., 1990.
Общественный прогресс и глобальные проблемы современности. Минск, 1991.
Одиссей. Человек в истории. Сб. ст. 1989-1996. М., 1989-1996.
Пантин В. Исторический путь отечества - случайность или закономерность? Полемические заметки // Свободная мысль. 1992. № 18.
Пантин В.И. Циклы и ритмы истории. Рязань, 1996.
Переслегин С.Б. Альтернативная история как истинная система. Приложение 2. к книге: Макси К. Вторжение, которого не было. М., СПб., 2001.
Переслегин С.Б. Мы попали не в ту историю. Огонек. № 27. 1999.
Плеханов Г.В. К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. Избр. философские произведения в 5 тт. Т. 1. М., 1958.
Плимак Е.Г., Пантин И.К. Драма российских реформ и революций (сравнительно политический анализ) М., 2000.
Плюснин Ю.М. Проблема биосоциальной эволюции: теоретико-методо-логический анализ. Новосибирск, 1990.
Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983.
Пути социального прогресса: опыт зарубежного философского исследования. М., 1991.
Рикер П. Герменевтика и психоанализ. Религия и вера. М., 1996.
Современная зарубежная немарксистская историография (Критический анализ). Под ред. В.Л. Малькова. М., 1989.
Современные зарубежные теории социального изменения и развития/Отв.ред. Э.В. Гирусов. М., 1992.
Современные методы преподавания новейшей истории // II cеминар “Методология и средства современного исторического исследования”. М., 1996.
Сорокин П. Система социологии. СПб., 1992.
Сорокин П. Социологические теории современности. М., 1992.
Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.
Старостин Б.С. Социальное обновление: схемы и реальность. М., 1981.
Сухов А.Д. Прогресс и история. М., 1983.
Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1991.
Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. СПб., 1995.
Урсул А.Д. Перспективы экоразвития. М., 1990.
Украинцев Б.С. Категории «активность» и «цель» в свете основных понятий кибернетики // Вопросы философии. 1967. № 7.
Философия истории. Антология. М., 1995 (серия “Обновление гуманитарного знания в России”).
Фурсов А.И. Что такое развитие? Концепции, реальность, перспективы. М., 1991.
Хайдегер М. Время и бытие. М., 1993.
Хвостова К.В., Финн В.К. Проблемы исторического познания в свете современных междисциплинарных исследований. М., 1997.
Человеческая ориентация социального и научно-технического прогресса. Новосибирск. 1992.
Чешков М. Социальное развитие и перспективы марксистской теории. М., 1992.
Шемякин Я. Г. Теоретические проблемы исследования феномена альтернативности // Анналы. Научно-публицистический альманах. № 3. Донецк, 1992.
Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. Гештальт и действительность. М., 1993.
Экштут С.А. В поиске исторической альтернативы. М., 1994.
Экштут С.А. Проблема поиска исторической альтернативы (опыт историософского осмысления движения декабристов): Дисс. докт. филос. наук: 09.00.11. М., 1995.
Энгельс Ф. Анти-Дюринг // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. 2-е изд. Т. 20.
Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. 2-е изд. Т. 21.
Этурдин П., Нэсбит Д. Какое будущее ожидает человечество. Мегатен-денции: 2000 г. М., 1991.
Яковец Ю.В. Предвидение будущего: парадигма цикличности. М., 1992.