Чистый понедельник

Автор: Бунин Иван.

Они познакомились в декабре, случайно. Он, попав на лекцию Андрея Белого, так вертелся и хохотал, что она, случайно оказавшаяся в кресле рядом и сперва с некоторым недоумением смотревшая на него, тоже рассмеялась. Теперь каждый вечер он ехал в её квартиру, снятую ею исключительно ради чудесного вида на храм Христа Спасителя, каждый вечер возил её обедать в шикарные рестораны, в театры, на концерты… Чем все это должно было кончиться он не знал и старался даже не думать: она раз и навсегда отвела разговоры о будущем.

Она была загадочна и непонятна; отношения их были странны и неопределенны, и это держало его в постоянном неразрешающемся напряжении, в мучительном ожидании. И все же, каким счастьем был каждый час, проведенный рядом с ней…

В Москве она жила одна (вдовый отец её, просвещенный человек знатного купеческого рода жил на покое в Твери), зачем-то училась на курсах (ей нравилась история) и все разучивала медленное начало «Лунной сонаты», одно только начало… Он задаривал её цветами, шоколадом и новомодными книгами, получая на все это равнодушное и рассеянное «Спасибо…». И похоже было, что ей ничто не нужно, хотя цветы все-таки предпочитала любимые, книги прочитывала, шоколад съедала, обедала и ужинала с аппетитом. Явной слабостью её была только хорошая одежда, дорогой мех…

Они оба были богаты, здоровы, молоды и настолько хороши собой, что в ресторанах и на концертах их провожали взглядами. Он, будучи родом из Пензенской губернии, был тогда красив южной, «итальянской» красотой и характер имел соответствующий: живой, веселый, постоянно готовый к счастливой улыбке.

А у нее красота была какая-то индийская, персидская, и насколько он был болтлив и непоседлив, настолько она была молчалива и задумчива… Даже когда он вдруг целовал её жарко, порывисто, она не противилась, но все время молчала. А когда чувствовала, что он не в силах владеть собой, спокойно отстранялась, уходила в спальню и одевалась для очередного выезда. «Нет, в жены я не гожусь!» — твердила она. «Там видно будет!» — думал он и никогда больше не заговаривал о браке.

Но иногда эта неполная близость казалась ему невыносимо мучительной: «Нет, это не любовь!» — «Кто же знает, что такое любовь?» — отвечала она. И опять весь вечер они говорили только о постороннем, и опять он радовался только тому, что просто рядом с Ней, слышит её голос, глядит на губы, которые целовал час тому назад… Какая мука! И какое счастье!

Так прошел январь, февраль, пришла и прошла масленица. В прощеное воскресенье она оделась во все черное («Ведь завтра же чистый понедельник!») и предложила ему поехать в Новодевичий монастырь. Он удивленно смотрел на нее, а Она рассказывала про красоту и искренность похорон раскольничьего архиепископа, про пение церковного хора, заставляющее трепетать сердце, про свои одинокие посещения кремлевских соборов… Потом они долго бродили по Новодевичьему кладбищу, посетили могилы Эртеля и Чехова, долго и бесплодно искали дом Грибоедова, а не найдя его, отправились в трактир Егорова в Охотном ряду.

В трактире было тепло и полно толсто одетыми извозчиками. «Как хорошо, — сказала она. — И вот только в каких-нибудь северных монастырях осталась теперь эта Русь… Ох, уйду я куда-нибудь в монастырь, в какой-нибудь самый глухой!» И прочитала наизусть из древнерусских сказаний: «…И вселил к жене его диавол летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасном…». И опять он смотрел с удивлением и беспокойством: что с ней нынче? Всё причуды?

На завтра она просила отвезти её на театральный капустник, хотя и заметила, что нет ничего пошлее их. На капустнике она много курила и пристально смотрела на актеров, кривлявшихся под хохот публики. Один из них сначала с деланной мрачной жадностью смотрел на нее, потом, пьяно припав к руке, справился о её спутнике: «А что это за красавец? Ненавижу»… В третьем часу ночи, выходя с капустника, Она не то шутя, не то серьезно сказала: «Он был прав. Конечно, красив. «Змей в естестве человеческом, зело прекрасном…». И в тот вечер против обыкновения попросила отпустить экипаж…

А в тихой ночной квартире сразу прошла в спальню, зашуршала снимаемым платьем. Он подошел к дверям: она, только в одних лебяжьих туфельках, стояла перед трюмо, расчесывая черепаховым гребнем черные волосы. «Вот все говорил, что я мало о нем думаю, — сказала она. — Нет, я думала…» …А на рассвете он проснулся от её пристального взгляда: «Нынче вечером я уезжаю в Тверь, — сказала она. — Надолго ли, один бог знает… Я все напишу, как только приеду. Прости, оставь меня теперь…»

Письмо, полученное недели через две было кратко — ласковая, но твердая просьба не ждать, не пытаться искать и видеть: «В Москву не вернусь, пойду пока на послушание, потом, может быть, решусь на постриг…» И он не искал, долго пропадал по самым грязным кабакам, спивался, опускаясь все больше и больше. Потом стал понемногу оправляться — равнодушно, безнадежно…

Прошло почти два года с того чистого понедельника… В такой же тихий вечер он вышел из дому, взял извозчика и поехал в Кремль. Долго стоял, не молясь, в темном Архангельском соборе, затем долго ездил, как тогда, по темным переулкам и все плакал, плакал…

На Ордынке остановился у ворот Марфо—Мариинской обители, в которой горестно и умиленно пел девичий хор. Дворник не хотел было пропускать, но за рубль, сокрушенно вздохнув, пропустил. Тут из церкви показались несомые на руках иконы, хоругви, потянулась белая вереница поющих монахинь, с огоньками свечек у лиц. Он внимательно смотрел на них, и вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову и устремила взгляд темных глаз в темноту, будто видя его. Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать Его присутствие? Он повернулся и тихо вышел из ворот.