Двойники Раскольникова в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»

Автор: Достоевский Ф.М.

“Мы одного поля ягоды...”

Свидригайлов — Раскольникову

Роман “Преступление и наказание”, как и все творчество Ф. М. Достоевского, является грозным предупреждением о той страшной опасности, которую несет с собой осуществление идеи Раскольникова стать выше мира и навсегда “сломать то, что надо”.

Кровь “по совести” (“все позволено” — продолжает “новое слово” Раскольникова Иван Карамазов) приводит к “отъединению”, ничем ненасыщаемому эгоизму, насилию, служащему средством утверждения своей “единственности” (по Максу Штирнеру) и, наконец, к всеобщей катастрофе и гибели мира (вспомним последний сон Раскольникова).

Такой итог видит Достоевский. Но по-иному думает сам главный герой, ведь для него подобный бунт — единственное средство противостоять злу и несправедливости этого мира. В этом заключается и его самообман. Он сам убедил себя в благородстве своей идеи, сам сделал ее мерилом всего существующего. Тем более и наказан Раскольников, когда видит свою непригодность своей идеи, невозможность привести в действие свою “казуистику”, сравнивая себя с “тварью дрожащей” и находя свою вину в том, что “не переступил, на той стороне остался”. Но кем бы он был, если бы хватило силы переступить?

На этот вопрос Достоевский отвечает, показывая нам двойников Раскольникова.

Аркадий Иванович Свидригайлов, помещик-вдовец, как утверждают некоторые, отравивший свою жену, сам говорит: “Мы одного поля ягоды”. Все время Раскольникова что-то притягивает к нему, что-то он хочет увидеть в Свидригайлове, не осознавая, что тот — “частный случай” его идеи. В Свидригайлове Раскольникова возмущают, поражают неприкрытый цинизм, та низость, с которой он рассказывает о жертвах своего сладострастия. “Шиллер-то, Шиллер-то наш, Шиллер-то! — восклицает Свидригайлов. — Понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные что ли? вопросы человека и гражданина? А вы их побоку: зачем они вам теперь-то? Затем, что вы еще гражданин и человек? А коли так, так и соваться не надо было: нечего не за свое дело браться!”

Это стало ясно и самому Раскольникову, потому и не смог он “переступить”, “убил, но не переступил”, ведь он все еще “гражданин и человек”.

А Свидригайлов переступил, избавил себя от “вопросов человека и гражданина” и теперь для удовлетворения своего сладострастия губит девочку, отравляет Марфу Петровну, замышляет насилие над Дуней.

Свидригайлов признает раскольниковскую идею своей, освобождает ее от ненужного, на его взгляд, романтизма: “Единичное злодейство позволительно, коли цель хороша”. Но освобождение себя от укоров совести не проходит бесследно; как показывает Достоевский, его результат — сначала духовная, а потом и физическая смерть.

Нравственно опустошенному Свидригайлову остается только закончить жизнь самоубийством, а Раскольников остается жить, несмотря на то, что в ту ночь он тоже был на грани самоуничтожения говорит: возлюби прежде всех одного себя, ибо все на свете на личном интересе основано”. Раскольникова возмущает такая точка зрения (“Выходит и людей резать можно?”), он считает ее эгоистичной и бездушной, хотя и не подозревает что это суть его идеи.

Образом Лужина Достоевский выразил свое неприятие популярных в то время буржуазных идей, провозглашавших, что жизнь и смерть якобы подвластны статистике и “экономической правде”. Лужин, конечно, “резать” никого не собирается, но все нравственные законы он уже преступил, сообразуясь со своей выгодой. Он клевещет на Соню самым бесчеловечным образом, но благородное сердце Раскольникова не дает совершиться произволу.

Чувства человека и гражданина, непотерянная гуманность и потребность покаяния, отличающие его от пустого Лужина и ничтожного Лебезятникова, снимающего накипь современных идей, спасает Раскольникова от душевного опустошения.

Сама жизнь в пух и прах разбивает, опровергает его бесчеловечную идею “твари дрожащей” и “право имеющего”. Да, он наказан, но в этом наказании — его спасение.

Опровергая доводы своих двойников, он дошел, наконец, до опровержения своей теории и, спасаемый любовью и состраданием Сони, будем надеяться, найдет пути и средства истинного служения людям — ведь он был и остался “человеком и гражданином”. И, пройдя через нечеловеческие муки и испытания, закалился и приобрел достаточно мужества, чтобы быть борцом за счастье людей.