МБОУ «Чувашско-Бурнаевская средняя общеобразовательная школа»

Алькеевский район

Республика Татарстан

Исследовательская работа

по рассказу

А. И. Солженицына «Матренин двор»

в контексте русского религиозного искусства

работа учительницы

русского языка и литературы

первой квалификации

Еликовой Марии Геннадьевны.

Критики 60-х годов единодушно обвиняли А.И. Солженицына в том, что он «заглянул на жизнь с позиций отвлеченных представлений и сузил картину действительности» (А. Дымшиц); «нарочито сузил картину действительности» (З. Кедрина); не заметил «огромных революционных изменений, происшедших в советской деревне» (В. Тевекелян). Характер главной героини, считают критики, - «анахронизм, не имеющий ничего общего с активным, целеустремленным характером нашего современника» (Л. Крячко), а «рассказ показал бессмысленность, обреченность и даже аморальность праведнической морали» (Л. Жуховицкий) .

Главной героиней столь поверхностного прочтения произведения была не только «партийная» позиция интерпретаторов, но и качественная новизна, художественная необычность самого рассказа в сравнении с типичными образцами тогдашней советской прозы. К «Матрениному двору» по инерции подходили с теми мерками, что и к стопроцентным соцреалистическим текстам, и потому всякое несоответствие обветшавшим догмам вполне искренне воспринималось как серьезный идейный и художественный изъян.

К сожалению, и сегодняшние оценки рассказа «Матренин двор» ( как, впрочем, и в: критике советской колхозной системы, обнищанию послевоенной деревни, бытовым трудностям главной героини и т. п. Но если прежде за «срывание всех и всяческих масок» с советского строя автора клеймили, то теперь, как правило, превозносят.

На мой взгляд, настала пора более глубоких оценок творчества Солженицына, пересмотра многих явно устаревших штампов.

Во- первых, пора признать, что главной темой творчества этого писателя является вовсе не критика коммунизма и не проклятья ГУЛАГу, а борьба добра со злом – вечная тема мирового искусства. Думаю, большая ошибка относить Солженицына к числу людей, убежденных в том, что причины, препятствующие устроению земного рая, - вне человека, в несовершенстве общественного строя, и что эти причины могут быть устранены лишь с помощью социальных реформ. Должно, наконец, обратить на себя внимание важнейшие высказывания писателя, сделанное им в книге «Архипелаг ГУЛАГ» и дающее исчерпывающий ответ на этот вопрос: « Постепенно открылось мне, что линия, разделяющая добро и зло, проходит между государствами, не между классами, не между партиями, она проходит через каждое человеческое сердце… Линия эта подвижна, она колеблется в нас с годами. Даже в сердце, объятом злом, она удерживает маленький плацдарм добра. Даже в наидобрейшем сердце – неискорененный уголок зла. С тех пор я понял правду всех религий мира: они борются со злом в человеке (в каждом человеке). Нельзя изгнать вовсе зло из мира, но можно в каждом человеке его потеснить. С тех пор я понял ложь всех революций истории, они уничтожают только современных им носителей зла (а не разбирая впопыхах – и носителей добра), само же зло, еще увеличенным, берут себе в наследство» .

Во- вторых, нельзя и дальше игнорировать тот факт, что творчество Солженицына выросло не только на традициях русской литературы 20 века. Как правило, его произведения рассматриваются на фоне крайне ограниченного круга социально- политических и литературных явлений 19 -20 веков.

Все это приводит к многократному варьированию одних и тех же параллелей, к бесконечному повторению однотипных суждений. Постичь же загадки творчества автора «Матрениного двора» без обращения к более широкому культурному контексту, без выхода из «ближайшей эпохи», на мой взгляд, не представляется возможным.

В этой связи особенно актуальной кажется мне задача соотнесения произведений Солженицына с искусством Средневековья, с эпохой, о которой в «Августе Четырнадцатого» устами профессора Андозерской писатель сказал» «Такой интенсивной духовной жизни, с перевесом над материальным существованием, человечество не знало ни до, ни после». Видный философ русского зарубежья Георгий Федотов в статье «О Святом Духе в природе и культуре» (1932) высказал важную мысль: «Вся наша культура и жизнь выросла из церковных, средневековых основ и, в лице оставшихся верными Церкви, продолжают питаться из его источников». Применительно к творчеству Солженицына столь парадоксальное суждение не кажется излишне категоричным или прямолинейным. Напротив, оно лишь подтверждает очевидное: его произведения «подготовлены» не только предшествующей эпохой, но и эпохами более отдаленными, проза Солженицына выросла и на художественно- стилевом, духовно- нравственном, граждански- публицистическом фундаменте древнерусского христианского искусства.

Близость прозы современного автора и древнерусского искусства обусловливается сходными принципами художественного построения картины мира. О том, как представляли себе устройство мира художники Древней Руси нагляднее всего можно судить по образцам старорусской иконописи. Композиционно это выглядело следующим образом: в верхней части иконы изображались пребывающие на небе Господь Вседержатель, Святой Дух в виде белого голубя, Иисус Христос, Богородица; в центральной части обычно располагались покровители русских крестьян- пророк Илья, Георгий Победоносец, святые угодники Николай, Флор и Лавр, Власий, Медост… Все они олицетворяли земледельческую Русь, устремленную к небу. Нижняя часть иконы представляла собой черный провал, бездну, из которой выползал змей – главный враг христианства. Художественное пространство прозы Солженицына представляет собой соединение трех миров- идеального (Божественного), реального (земного) и адского (дьявольского).

Такому строению мира соответствует и устройство души русского человека. Она тоже трехсоставна и представляет собой сочетание нескольких начал: святого, человеческого и звериного. В разные периоды одно из этих начал подавляется, другое начинает доминировать, и этим объясняются высокие взлеты и глубокие падения русского народа.

Время, о котором пишет Солженицын в рассказе «Матренин двор», по его мнению,- один из самых страшных провалов в русской истории, время торжества антихриста. Вначале попробую дать анализ изображенного в рассказе дьявольского антимира, стремящегося уничтожить, поглотить мир христианской Руси. Что же представляет автор под миром антихриста? То царство тьмы, против которого он восстал, есть феномен не столько политический и социальный, столько метафизический и религиозный. Для Солженицына дьявольский антимир – это царство эгоизма и примитивного рационализма, торжество корысти и отрицание абсолютных ценностей; в нем господствует культ земного благополучия, а человек провозглашается мерой всех ценностей. Такую оценку писатель дает не только русскому коммунизму. Но и тому типу цивилизации, который сложился в Западной Европе, в США.

Подобные мысли Солженицын высказывал неоднократно. Например, выступая в Международной Академии Философии (1933): «От этого всего судорожного темпа технократического Прогресса… душа человека не растет, а только мельчает, духовная жизнь снижается… Всё борьба за материальные вещи, а чувство глухо подсказывает нам, что потеряно нечто чистое, высокое».

С дьявольским антимиром читатель сталкивается в самом начале повествования.

В «облоно» Игнатич – рассказчик, вернувшийся в центральную Россию из азиатской глуши после десяти лет лагерей, и ссылки, просит, чтобы его «навсегда» определили куда- нибудь «подальше от железной дороги», то есть подальше от той «цивилизации», о которой говорилось выше. Его душа стремится к чему-то иному. В «нутряную» Россию, в «серединную» деревенскую Русь Игнатыча ведет потребность в «идеальном», может быть, даже не вполне осознаваемая им самим ностальгия по утраченному раю, интуитивное влечение к вечному истоку, не огрязненному ни техническим «прогрессом», ни бесчеловечной идеологией. В «нутряной» России Игнатич ищет самого себя, здесь он пытается обрести внутреннюю устойчивость, духовно- нравственную опору..

Проходящая через весь рассказ антитеза «божественное» - «дьявольское» запечатлена в названии двух поселков, в которые попадает Игнатич. Первый – Высокое Поле, «от одного названия которого веселела душа», - устремлен в небо, к Богу. Название не лгало. На взгорке между ложков, а потом других взгорков, с прудом и плотинкой, Высокое Поле было тем самым местом, где было не обидно жить и умереть.»

В этом мире нет примет современной цивилизации, даже радио – рупора идеологии. В этом месте человек остается наедине с вечным миром. Высокое Поле олицетворяет собой иную действительность, высокое духовное начало, которое манит к себе, но которого рассказчик еще не достиг. Ему, как любому человеку, присуще и «земное» начало. Герой «Матрениного двора» еще не готов к пребыванию в сфере идеальной духовности. В Высоком Поле удержался он ненадолго. «Увы, там не пекли хлеба. Там не торговали ничем съестным», - словно бы оправдывается Игнатич. Сугубо «земные» заботы заставляют его буквально «взмолиться» в «кадрах» Владимирского «облоно» о направлении в другое место.

Герой оказывается в поселке Торфопродукт. Название говорит само за себя: такое «имя» вряд ли может принадлежать тому, что несет на себе печать высокой одухотворенности. Принадлежность Торфопродукта к дьявольскому не вызывает сомнения. Во- первых, торф добывается из чрева земли, как бы из мрачного подземелья обиталища духов тьмы. Во –вторых, торф образовывается на месте болот, населенных, по славянским мифологическим представлениям и по народным поверьям , чертами и другой нечистью. В – третьих, расположен Торфопродукт в низине, а древние иконописцы, как было отмечено, в нижней части иконы изображали именно царство антихриста.

Вот несколько коротких фрагментов из авторского описания поселка, обозначающие «дьявольскую» принадлежность этого поистине жуткого места: «Меж торфяными низинами беспорядочно разбросался поселок- однообразные, худо оштукатуренные бараки. Над поселком дымила фабричная труба… Паровозики, тоже густо- дымящие, пронзительно свистя, таскали … поезда с бурым торфом… Рычали кругом экскаваторы на болотах…

В этой «преисподней» отсутствует гармония. Даже цветовая гамма соответствующая – преобладают серые, мрачные тона. Звуки напоминают адские визги и вопли. Недаром Игнатич с горьким сожалением вспоминал далекий казахский аул, где отбывал ссылку, вспомнил потому, что даже в той азиатской глуши хотя бы «ночами звездный свод распахивался над головой» -то есть, там он все- таки соприкасался с вечным.

Писатель во многих произведениях рисует картины звездного неба. Это не случайно: его любимые персонажи ощущают себя не только во «времени», но и в «вечности». Дневное небо «загораживает», «высвечивает» от человека Вселенную, ночное же, напротив, «затемняет» землю и открывает дали космоса , не имеющие ничего общего с человеческой историей, с житейской повседневностью, с сиюминутными страстями и проблемами. Герои произведений Солженицына, оставшись наедине со звездным небом, ощущают свою сопричастность вечности, родство с беспредельным мирозданием, от них отступает мелкое, временное, суетное.

Воспоминание о звездном мире помогает герою «Матрениного двора» вырваться из Торфопродукта: рано утром, «чуть свет», Игнатич узнает от женщины, торгующей на крохотном поселковом базарце молоком, что совсем рядом, «за бугром», испокон веков стоит деревня с поэтическим названием- «Тальново». А дальше целый край идет деревень: Часлицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шестимирово… Ветром успокоения потянуло на меня от этих названий, - говорит рассказчик.- Они обещали мне кондовую Россию».

Давайте сравним эти названия с Торфопродуктом и, как говорится, «почувствуем разниц». В данном случае мы имеем дело с явлением, вызывающим впечатление не «головное», а «сердечное». Поэтические названия русских деревень являются своеобразным «иероглифом», обозначающим присутствие светлых духов.

Но от той «кондовой России», которую обещали названия деревень, от той крестьянской страны, некогда стремившейся к храму, осталось не так уж много. Один из чудов, сохранившихся «осколочков»- упомянутая выше тальновская женщина, торгующая молоком.

Итак, Игнатич на время поселяется в деревне Тальново - не в Высоком Поле и не в Торфопродукте, а где-то между ними. То есть окончательный выбор ему еще предстоит сделать.

Ключевой образ рассказа, имеющий не только конкретное социально- историческое (об этом написано уже достаточно много), но и символическое значение,- «матренин двор», ставший воплощением в конкретно- исторических реалиях предметно- материального мира сокровенной сути бытия. Двор Матрены Васильевны Григорьевой разрастается до масштабов вселенской, так как события, происходящие в нем и вокруг него, имеют не частный, а общенациональный и даже общечеловеческий характер. Внешне ограниченное пространство этого двора аккумулирует в себе не только судьбу патриархально- христианской Росси, но и судьбу всего современного человечества, выдерживающего натиск рационально- технической цивилизации.

Дом Матрены Васильевны –не убогое крестьянское жилище, а основа национального мироздания, патриархальная вселенная, космос.

Дом (двор) Матрены Васильевны является главным оплотом (точнее- островом) христианской России в рассказе Солженицына.

Несмотря на жизнь, полную страданий и несправедливостей, не смотря на бесчисленные удары судьбы, она осталась человеком с душой и сердцем, бескорыстным и отзывчивым, не озлобилась и не отчаялась. В ее доме не властвуют звериные законы «антимира», здесь живут по морали, завещанной Христом.

Героиня Солженицына схожа со многими русскими святыми, прежде всего - с Сергием Радонежским. Автор «Жития Сергия Радонежского» Епифаний Премудрый перечислял такие основные добродетели преподобного: « … труды телесные, память о смерти, терпение, спокойствие, кроткость молчаливость, смирение, негневливость, простота без ухищрений. Он никогда не впадал в ярость, не препирался, не обижался…»

Любое из названных качеств преподобного Сергия применимо и к героине Солженицына. Умиротворенность, душевный покой, любовное отношение к жизни и в то же время спокойное восприятие физических страданий и смерти – все эти качества не только христианские, но и национальные. Именно такой «сплав» религиозности и русскости видел в облике и деяниях Сергия Радонежского Б.К. Зайцев: «Сергий- -глубочайше русский, глубочайше православный… Сергий – это пример, любимейший самим народом,- ясности, света прозрачного и ровного».

Солженицын не описывает внешность Матрены, не дает ее телесного или, как говорили в старину, плотского облика. «Простодушный взгляд блекло- голубых глаз», «обезоруживающая лучезарная улыбка» - вот практически и вся портретная характеристика. Да и лучезарная улыбка эта почти неуловима; с большим трудом Игнатичу удалось запечатлеть ее на фотопленке лишь один раз.

Всякий, кто желает разгадать тайну этой улыбки, загадку необъяснимой «бестелесности» Матрены Васильевны, должен вспомнить, что такая же улыбка была и у Сергия Радонежского, о котором писали: «… когда хотелось ему улыбнуться, он и это делал с великим целомудрием и воздержаньем». Думаю, что Солженицын хотел, чтобы мы обратили внимание на то, что предназначение человека не в удовлетворении запросов тела, а в укреплении духа. Матрена хотя и не имеет почти ничего, но и не жаждет иметь; она пребывает в единении с миром и потому «распахивает» свою душу навстречу любому «сигналу» вселенской гармонии. Проявляется это в различных ситуациях, но я хочу остановиться на одном фрагменте повествования- слушания Матреной музыки. Именно в этом эпизоде обнажается суть души главной героини. «Открытие» это удивляет и рассказчика, не подозревавшего в простой русской крестьянке способности отзываться на высокое классическое искусство. В народных песнях, исполняемых Шаляпиным, Матрена Васильевна интуитивно уловила некоторую искусственность, игру:

« - Чудно поют, не по –нашему… Ладу не нашего и голосом балует».

Камерные же романсы Глинки производят на нее необыкновенное воздействие: не склонная к чувствительности и тем более сентиментальности, героиня рассказа выходит из- за перегородки «растепленная, с пеленой слезы в неярких своих глазах: - А вот это – по- нашему…- прошептала она». Что же именно заставило ее душу раскрыться навстречу прежде неведомой музыке? Что услышала она в этих явно не «народных» мелодиях? К чему потянулась ее душа? Если сказать коротко - к идеальному, к мировой гармонии, воплощенной в музыкальной мелодии Глинки. Восприятие героиней Солженицына в чем –то сродни молитве: подобно тому как и в молитве совершается таинство соприкосновения с Богом, так и в музыке открывается Матрене Васильевне «небесное», «бесконечное».

Как и у многих других праведников, мирская жизнь у Матрены складывалась трудно. На первой мировой войне пропал без вести жених – Фаддей, вернувшийся из плена через три года, когда она вышла уже замуж за его брата Ефима. Умерли все шестеро детей, не вернулся со второй мировой войны муж. Тяжелая неоплачиваемая работа в колхозе, голод, одиночество, болезни, беспросветная бедность… И все же неустроенность быта хозяйки двора, ее бедность и «запущь» исключительно на советский строй, на разрушительные последствия коллективизации, как это сейчас делают многие интерпретаторы, произведения Солженицына, неправомерно. Вряд ли иначе жила бы Матрена (да и не только она!) и при другой власти. Постепенно Игнатич узнает, что и семейной жизни не нашла счастья Матрена счастья. «Меня сам ни разику не бил…»,- только и вспоминала она, что было хорошего у нее с мужем, но тут же поправила себя: «То есть был- таки раз – я с золовкой поссорилась, он мне об лоб ложку разбил. Вскочила я от стола: «Захлебнуться бы вам, подавиться, трутни!». И в лес ушла. Больше не трогал».

На этот эпизод следует обратить особое внимание, настолько он важен для понимания характера Матрены. При всей своей мягкости и терпеливости, героиня Солженицына обладает внутренней твердостью, готовностью совершить решительный поступок и чувство собственного достоинства.

После смерти Матрены ее золовка рассказала Игнатичу:

« - Ефим ее не любил. Говорил, люблю одеваться культурно, а она кое- как, все по- деревенски».

Невнимательность Матрены к своей одежде, видимо, объясняется не только ее бедностью или неряшливостью, но и чем- то другим. Вспомним еще раз преподобного Сергия» «…настолько бедную одежду он носил, что она была беднее и хуже, чем у любого из его иноков». В упомянутом нежелании православных святых облачаться хорошие одежды древнерусские летописцы видели важный смысл. Своим убогим внешним видом Сергий и другие иноки выражали презрение к внешней красоте, к тленному имуществу, в погоне за которым многие утрачивают изначально заложенное в человеке «подобие Божие». Солженицын и отмечает невнимание героини к своему внешнему виду: «Не гналась за нарядами. За одеждой, приукрашивающей уродов и злодеев».

Матрену мало кто ценит из односельчан. После того, как умерли один за другим шестеро детей Матрены, вся деревня решила, что в ней – порча. И «порча» эта проявляется во всем, и в том, что она не гналась за обзаводом, и в том, что была «не бережная», и, глупая, помогала чужим людям бесплатно, и даже о сердечности и простоте Матрены в деревне говорили «с презрительным сожалением». Здесь, в царстве «антимира», корысть, грубый материализм сознательно возводятся в принцип, утверждаются как то, что должно господствовать. Всякое отступление от этого правила воспринимается как аномалия, как порча. На самом деле «порча» завелась не в Матрене, а в ее односельчанах. То, что происходит в Тальново – есть результат массового духовного заболевания, переживаемого Россией в 20 веке.

Антимир, появившийся из черного провала и постепенно захвативший почти весь мир земледельческой России, кружил со всех сторон дом Матрены Васильевны. Не случайно называю этом мир «анти- миром». Ведь в нем всё - подмена, обман, противоположность Божьему миру: вместо многоцветья – серые и черные краски, вместо музыки – какофония, вместо праведницы Матрены – «подставная Матрена, которую взял когда –то Фаддей по одному лишь имячку», вместо шестерых умерших в младенчестве детей «настоящей» Матрены – те же шестеро, рожденные «подставной» Матреной (нельзя не обратить внимание, что смерть главной героини рассказа таилась в одной из дочерей «подставной» Матрены – Кире).

Внутреннюю демоническую суть старика Фаддея «выдает» избыток черного цвета в его облике. «Высокий черный старик… сидел на стуле… Все лицо его облегали густые черные волосы… с черной окладистой бородой сливались усы густые, черные… и непрерывные бакены черные… поднимались к черным космам… и еще широкие черные брови мостами были брошены друг другу навстречу».

«Подмененным» он вернулся из плена после трехлетнего отсутствия. Случайно это или нет, но произошло это в 1917 году, именно тогда, «к Миколе зимнему», то есть 19 (60 декабря, через месяц с небольшим после потрясших Россию октябрьских событий, на пороге матрениного дома появляется «черный человек» и произносит страшные слова, оказавшиеся пророческими : «Если б то не брат мой родной - я бы вас порубал обоих!»

Напомню, что рассказчик дважды возвращается к этому эпизоду (что подчеркивает его особую символичность), причем в обоих случаях использует схожие словесные конструкции для создания аллегорического образа черного пришельца с занесенным для удара топором: «Я живо представил, как он стоит там, черный, в темных дверях и топором замахнулся»; «И вдруг в притемке у входных дверей, на пороге, я вообразил себе черного молодого Фаддея с занесенным топором».

Авторскую аллегорию, видимо, следует расшифровать и в том числе, что прежде в гармонический мир патриархальной русской деревни, в светлое пространство Матрениного двора черная угроза приходит извне. Помимо Фаддея, к числу «пришельцев» из дьявольского антимира следует отнести появившихся в осиротевшем доме бессердечных людей «в шинелях»; жену председателя – в коротком сером пальто и с грозным взглядом, присланного из города председателя, который «первым делом обрезал» Матрене и другим инвалидам огороды.

Слуги антимира стремятся свести к минимуму жизненное пространство, принадлежащее земледельческой православной России; обратить в свою сатанинскую веру носителей светлого начала, заразить их злобой, жадностью, ленью, завистью и другими пороками. Не поддающихся «порче», сопротивляющихся – поглотить, уничтожить физически. Матрена Васильевна подвергается жесточайшему натиску по всем трем направлениям, но изменить ее духовную суть не удается никому и ничему: «У нее было верное средство вернуть себе доброе расположение духа – работа. Тотчас же она или хватилась за лопату и копала картофь. Или с мешком под мышкой шла за торфом. А то с плетенным кузовом – по ягоды в дальний лес. И не столам конторским кланяясь, а лесным кустам, да наломавши спину ношей, в избу возвращалась Матрена уже просветленная, всем довольная, со своей доброй улыбкой».

Как ни старался антимир вытравить у Матрены заинтересованность в труде, героиня сохранила отношенье к труду как к святыне. Работая за палочки в колхозе, бесплатно помогая всем, кто просил о помощи, еле-еле сводившая концы с концами Матрена остается совершенно бескорыстной: «Не только колхоз, а любая родственница или просто соседка приходила к Матрене с вечера и говорила:

«- Завтра, Матрена, придешь мне подсобить. Картошку будем докапывать.

И Матрена не могла отказать. Она покидала свой черед дел, шла помогать соседке и, воротясь, еще говорила без тени зависти:

- Ах, Игнатич, и крупная ж картошка у нее! В охотку копала, уходить с участка не хотелось, ей- богу, правда!»

Этим Матрена Васильевна напоминает преподобного Сергия, о котором автор «Жития…» писал: Без ленности братии как купленный раб служил6 и дрова для всех колол, и толок зерно, и жерновами молол, и хлеб пек, и еду варил…».

Мир окружающий Матрену, по ее представлениям, не одномерен, не мертв, в нем все одушевлено: не перенесший «хирургического вмешательства дом», «живая толпа фикусов», «святой» угол и т.д. Все обитатели дома в равной степени предчувствуют беду, нависшую над хозяйкой: накануне смерти Матрены пропадает ее колченогая кошка, в трагическую ночь «безумие» охватывает снующими за обоими мышами, становятся «испуганными» фикусы. Предчувствует несчастье и сама хозяйка двора. Накануне трагедии, на Крещенье, «ходила она за пять верст в церковь на водосвятие, поставила свой котелок меж других, а когда водосвятие закончилось и бросились бабы, толкаясь, разбирать- Матрена не поспела средь первых, а в конце – не оказалось ее котелка. Исчез котелок, как дух нечистый его унес. Вернулась Матрена печальная. Всегда у нее бывала святая вода, а на этот не стало». Это «событие или предзнаменование омрачило» Матрене праздник, сама видит в нем дурной знак.

Предзнаменования не обманули Матрену. В эти дни суждено было ей умереть страшной смертью. А перед этим вынуждена была героиня Солженицына сделать уступку черному антимиру, дать ему возможность пробить брешь в ее «крепости»- доме.

Вокруг Матрениного двора, как когда- то вокруг обитатели преподобного Сергия, бродят «воины бесовские». Те бесы, которые явились святому Сергию, были похожи на людей, преподобный видел их в островерхих литовских шапках. Бесы, в человечьем обличье являющиеся Матрене, как мы уже это видели, одеты иначе, но суть их за шесть столетий не изменилась: они по- прежнему пытаются потеснить, изгнать с русской земли праведников, заставить их изменить своей вере. По- прежнему твердят они одно и то же: «Беги, исчезни отсюда и более не живи здесь, на месте этом… Если же ты не убежишь отсюда, то мы растерзаем тебя…». Преподобный Сергий именем святой Троицы, с помощью Богородицы, вооружившись молитвой и крестом, «поразил дьявола» и его воинство, «как Давид Голиафа».

В случае же с Матреной видимую, внешнюю победу одерживают бесы, разрушившие обитель праведницы, растерзавшие ее тело.

В известном смысле, ситуация эта напоминает эпизоды из повести Н. В. Гоголя «Вий», в которых за пределом очерченного Хомой Брутом круга носились бесы и демоны, «бились крыльями в стекла», «царапались с визгом когтями по железу»; «несметная сила громила двери и хотела вломиться». Если продолжить это сравнение, то роль Вия в рассказе Солженицына выполняет старик Фаддей, нашедший уязвимое место в спасительном «круге» матрениного двора. Зловещий черный старик понял, что духовную силу праведницы можно использовать против нее же; догадался, что Матрену можно одолеть, лишь эксплуатируя ее христианские чувства. И сила, и слабость героини заключаются в том, что она в принципе не может отказать в помощи нуждающемуся, даже если это грозит трагическими последствиями для нее самой. Вспомним переживания героини: «Не спала Матрена две ночи. Нелегко ей было решиться. Не жалко было саму горницу, стоявшую без дела, как вообще ни труда, ни добра своего жалела Матрена никогда. Но жутко ей было начать ломать ту крышу, под которой прожила сорок лет. Для Матрены было это – конец ее жизни всей». И все же она отдает горницу для нуждающейся Киры, тем самым обрекая себя на гибель. Но по другому поступить она не может, ибо, в противном случае, это был бы уже характер иной, не праведнический.

Есть какой- то мистический смысл в том, что Фаддей покушается именно на горницу. М. Забылин, автор вышедший еще в 1880 году книги «Русский народ. Его обычаи, предания, суеверия и поэзия» указывает, что «горница, как показывает само слово, было строение горнее или верхнее, надстроенное над нижним и обыкновенно чистое и светлое». В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. Даля слова «горница» и «горний» также рассматриваются как однокоренные, причем слово «горний» определяется как «вышний, высший, верхний, возвышенный, в прямом и переносном значении, небесный, до мира духовного относящийся». Таким образом, захват горницы можно расценить и как попытку отнять у героини веру в горнее, небесное.

Осознают святотатственный характер своих действий и те, кто посягнул на целостность матрениного двора. Они знают наверняка или догадываются о скрытом от поверхностного взгляда смысле совершаемого ими деяния, ибо ведут себя при этом весьма показательно: «Все работали, как безумные, в ожесточении. Кричали друг на друга, спорили. С жестоким лицом вышел тракторист». Перед нами поистине «воины бесовские», совершающие черное дело. Вспомним, что Матрену работа просветляла, этих же, напротив, ожесточает. Уж один этот признак свидетельствует о принадлежности разрушителей к царству антимира.

Почти единственным союзником Матрены Васильевны остается природа. В тот день, когда бревна от разрушенной горницы нужно было везти в Черусти, началась метель: «Она крутила и кружила двое суток и замела дорогу непомерными сугробами». Затем внезапно потеплело, и раскисший снег вновь сделал дорогу неприступной. «Две недели не давалась трактору разломанная горница! Эти две недели Матрена ходила как потерянная».

И вот теперь, в самый тяжкий для Матрены день, когда наконец, началась перевозка разобранной по бревнышку горницы, и хозяйка двора была словно без памяти, понимавший ранее ее состояние и искренне сочувствующий постоялец, почти как Петр в библейской истории, «отрекается» от праведницы; «Матрена бегала среди мужчин, суетилась и помогала накатывать бревна на сани. Тут я заметил, что она в моей телогрейке, уже измазала рукава о льдистую грязь бревен, - и с неудовольствием сказал ей об этом. Телогрейка была мне память, она грела меня в тяжелые годы. Так я в первый раз рассердился на Матрену Васильевну.

-Ой-ой-ойиньки, головушка бедная! –озадачилась она. –Ведь я ее бегма подхватила, да и забыла, что твоя. Прости, Игнатич. – И сняла, повесила сушиться.»

Игнатич, которому предстояло сделать окончательный выбор, в решающий час, хотя и невольно и всего на одно мгновенье, но уподобился Фаддею.

А Матрена между тем начинает свое восхождение («На переезде горка, взъезд крутой») на Голгофу. Трактор с бревнами трогается в путь, когда уже начало темнеть, а очень скоро «совсем стемнело». На Тальново опускается тьма, подобная той, которая накрыла землю во время казни Христа; тьма, о которой упоминают все евангелисты: «От шестого же часа тьма была по всей земле…», «настала тьма по всей земле», «…сделалась тьма по всей земле… и померкло солнце…»

Эта тьма, возможно, имеет ветхозаветные и даже языческие корни. Как утверждает автор книги «Поэтические воззрения славян на природу» А. Н. Афанасьев, понятие о ночной тьме у наших предков сближалось с идеей смерти. По славянским мифологическим представлениям, «захождение солнца вечером уподоблялось смерти: скрываясь за западе, оно отдавалось во власть Морены, богини ночи и смерти». Так или иначе, но сам фак гибели Матрены Васильевны под покровом ночного мрака имеет глубокий символический смысл: светлую праведницу пытаются как бы поглотить явившиеся из черной бездны, из царства антимира демоны тьмы. Именно из ночного мрака выныривает страшное в своей безжалостности существо –паровоз, поезд, и под колесами этого апокалипсического чудовища погибает героиня рассказа. Какое –то нехорошее предчувствие охватывало Матрену Васильевну, какой- то мистический ужас испытывала она и раньше, сталкиваясь с ним. «Как мне в Чарусти ехать,- рассказывала она Игнатичу,- с Нечаевки поезд вылезет, глаза здоровенные свои вылупит, рельсы гудят –аж в жар меня бросает, коленки трясутся».

Образ поезда в рассказе не только конкретен, но и символичен, его следует расшифровать. Версия первая: паровоз, локомотив в так называемой советской мифологии был своеобразной эмблемой быстрого, победного движения страны к «светлому будущему» («Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка…»). В таком случае погубивший Матрену поезд мог бы символизировать коммунизм, промчавшийся через христианскую Россию, убивший и покалечивший миллионы русских людей. Версия вторая: поезд, раздавивший Матрену, олицетворяет технический «прогресс», тот тип цивилизации, который избрало современное человечество. Вряд ли может быть случайностью то обстоятельство, что «два паровоза сцепленных» (под которые попадает Матрена), двигались «без огней и задом». Почему «два», да еще и «сцепленных»? Может быть потому, что на железнодорожном переезде православно- крестьянская Россия (ее образным воплощением является праведница Матрена) столкнулась, во- первых, с механическим, железным веком, и, во-вторых, с сатанинским политическим строем.

После смерти героини рассказа тьма – и реальная, и мистическая- удерживает ее изуродованное тело. Лишь «на рассвете женщины привезли с переезда на санках под накинутым грязным мешком – все, что осталось от Матрены. Скинули мешок, чтобы обмывать. Все было месиво – ни ног, ни половины туловища, ни левой руки. Одна женщина перекрестилась и сказала:

-Руку-то правую оставил Господь. Там будет Богу молиться…»

Солженицын «приподнимает» описываемое конкретное событие до уровня космического противостояния добра и зла, знаменуя неминуемость победы света над тьмой, космоса над хаосом, веры над безверием.

Черный антимир не смог победить праведницу Матрену, и страшная смерть не исказила ее светлый облик: «А в гробу лежала Матрена. Чистой простыней (не грязным мешком!) было покрыто ее отсутствующее изуродованное тело, и голова охвачена белым платком, а лицо осталось целохонькое, спокойное, больше живое, чем мертвое".»В Евангелии белый цвет является одним из проявлений духовного преображения и воскресения.

На похоронах родственники Матрены (ее сестры и золовки) – даже в ритуальных плачах – ведут соперничество за скудное наследство, обвиняют друг друга, пекутся о бренном, а не о вечном. Похоронный плчач у них ненастоящий, «подменный». Кто же одергивает их, заставив вспомнить о том, что здесь происходит – о таинстве смерти? Когда «подмененная», вторая Матрена слишком уж неистово начала рыдать у гроба, случилось нечто неожиданное- появляется невесть откула загадочная старуха, «намного старше здесь всех старух и как будто даже Матрене чужая вовсе»: «Вышла тогда из угла старуха древняя и, положа Матрене руку на плечо, сказала строго:

-Две загадки в мире есть: как родился – не помню, как умру – не знаю».

Эти казалось бы, простые слова производят поразительный эффект. «И смолкла Матрена тотчас, и все смолкли до полной тишины». Загадочная старуха появляется еще в одном эпизоде – во время поминок: «Высоко на печи сидела оставшаяся ночевать та строгая молчаливая старуха, древнее всех древних. Она сверху смотрела немо, осуждающе…». Почему автор делает особый упор на то, что таинственная старуха эта – «древнее всех древних»? Что она «как будто чужая вовсе»? Как объяснить ее появление «из угла»? Почему пространственно она приподнята надо всеми – сидит «высоко», смотрит «сверху»? Отчего, наконец, она «молчаливая», а взгляд у нее «строгий», «осуждающий»?

Ответить на эти вопросы можно только в одном случае: если предположить, что перед нами не столько реальный, земной человек, сколько как бы сошедшая с древней иконы православная святая угодница ( в этом случае легко объясняется и ее «древний» возраст, и появление «из угла»: того самого, который ранее рассказчик назвал «святым» - из-за икон), уже обретшая «потусторонний вечный покой», а потому молчаливо и осуждающе взирающая «сверху» на односельчан Матрены. По сути, это единственный персонаж рассказа, сумевший выразить вслух искреннюю, щемящую боль трагической утраты:

«Ох ты, моя болезная! Ох ты, моя Васильевна! Ох, надоело мне вас провожать!»

Провожали Матрену Васильевну по православному обычаю, на третий день – именно «в третий день ангел Господен приводит душу на поклонение Богу». Похороны состоялись в воскресенье, и это тоже вряд ли случайное совпадение. Преданный позорной казни в пятницу, Иисус Христос воскрес на третий день, в воскресенье. Верила ли Матрена в Бога, всякое дело начинала «с Богом» и всякий раз говорила Игнатичу «с Богом!», когда он уходил в школу. «Да и грехов у нее было меньше, чем у колченогой кошки. Та мышей душила…».

Солженицын назвал свою героиню праведником, а что это слово означает, какой смысл в него вкладывал писатель? Обратимся к «Толковому словарю живого великорусского языка» В. Даля : «праведник – во многом по закону Божью поступающий, безгрешник». Акцент В. Даль делает не на нравственность, а на духовность, следование примеру Бога. Матрена Васильевна – человек, живущий по заповедям Христа, сумевший сохранить чистоту, святость души в самых драматических обстоятельствах русской истории 20 века.

Итак, по Солженицыну, праведник – это тот, в ком воплотился высокий этический идеал русского народа, совпадающий с христианским идеалом. О важной духовной миссии этих «прирожденных ангелов» Солженицын пишет в финале рассказа: «Все мы жили рядом с ней и не поняли, что она и есть тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша». Думаю, что Солженицын хочет донести до нас, что лавная заслуга «праведников» заключается в том, что они сберегают духовность всей нации. Смерть Матрены Васильевны в каком –то смысле преображает и рассказчика, и стоящего за ним автора, и нас, читающих этот проникающий до самой души рассказ.

Литература

1. Солженицын А. И. Малое собр. Соч. В 7 т. М., 1991. Т 6. С.384.

2. Солженицын А. И. Красное Колесо: Повествование в отмеренных сроках в 4 узлах. Узел 1: Август Четырнадцатого. Т.2. М., 1993. С 462.

3. Федотов Г.О. Св. Духе в природе и культуре // Вопросы литературы. М., 1990. № 2. С.211.

4. Зайцев Б.К. Преподобный Сергий Радонежский // Зайцев Б.К. Сочинения. В 3 т. М., 1992. С.65.

5. Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. Собр. М. Забылиным. Репринтное воспроизведение издания 1880 года. М., 1992.С.331.

6. Афанасьев А. Н. Древо жизни. М., 1982. С.49.

7. Солженицын А.И. Публицистика. В З т. Ярославль, 1995. Т.1. С.61.

8. Чалмаев В.А. Александр Солженицын: Жизнь и творчество. М., 1994. С.87.