Творческая история рассказа Л. Н. Толстого “За что?”

(Документальный источник и художественные подступы к теме)

Содержание

Введение

Глава I Роман С. В. Максимова “Сибирь и каторга” и рассказ В. Даля “Ссыльный”

Глава II. Художественные параллели (статья “Николай Палкин” и рассказ “После бала”)

Заключение

Библиография

Введение

В 1906 году во втором томе книги “Круг чтения” был опубликован небольшой рассказ Л. Н. Толстого “За что?” Это произведение заинтересовало многих критиков. Среди отечественных исследователей можно отметить Л. Н. Большакова с его работой “Дело Мигурских”¹, Н. Н. Гусева²и В. Д. Гусеву³, дающих наиболее подробный анализ рассказа “За что?” Имеется еще несколько критических работ, но они представляют собой лишь пересказ сюжета и указание на источник произведения.

”Сюжет рассказа “За что?” из времен польского восстания 30-х годов взят из книги С. В. Максимова “Сибирь и каторга”... В рассказе, поражающем скоплением трагических несчастий, обрушивающихся на героев, нашли отражения реальные события жизни семьи Мигурских: ссылка убежденного патриота, борющегося за свободу своего отечества, на окраину России, смерть двух детей Мигурских, неудачная попытка бежать, суд над Мигурским, новая ссылка на вечное поселение в сибирь, куда за ним последовала Альбина⁴.

Подобный комментарий к рассказу дан в работах многих исследователей: М. Б. Храпченко¹, М. Кондратьева² и К. Ломунова ³. Оценка рассказа с точки зрения его жанровых и художественных особенностей неоднозначна. Трудно согласиться с утверждением, что сюжет “За что?” - это не случай, имевший место в жизни, а форма повести, называющаяся анекдот. В. Шкловский в статье “Очерк и анекдот”отмечает, что”рассказ представляет собой не обработку писателем, а скорее приурочивание его к определенной местности и фамилии, что это типичный случай использования бродячего сюжета”⁴. Очевидно, что Шкловский подразумевает под словами “бродячий сюжет” не понятие, используемое Веселовским в “исторической поэтике”, а всего лишь то, что Толстой не первый заинтересовался событиями, которые легли в основу его рассказа, и что эти реальные события могут быть воплощены как в очерке, так и в историческом анекдоте. Однако это ни о чем не говорит. Доста-точно сравнить рассказ Толстого с работами его предшественни-ков, как становится ясным, что перед нами совершенно разные по жанру произведения. Рассказ Толстого не может быть назван очерком так же, как и авантюрным повествованием (анекдотом)

Точка зрения В. Н. Кораблева не убедительнее предыдущей, хотя и у него, и у В. Шкловского есть нечто общее в истолковании рассказа Толстого. В. Н. Кораблев отмечает в работе “Толстой и славянство”: “Нелегко было писать Толстому художественное произведение на историческую тему по данным энциклопедического словаря Брокгауза. Задуманный Толстым роман из эпохи польского восстания 1831 года вылился в небольшую повестушку в двадцать четыре страницы. Исторические и историко-бытовые аксессуары в нем очень слабы... Ничего специфически польского в повести нет, за исключением нескольких польских имен. Сюжет повести основан на анекдоте о том, как любящая жена-полька хочет провезти в ящике-гробу своего мужа из места ссылки до Саратова и как эта попытка была раскрыта казаком-конвоиром... Художественная сторона повести очень слаба”¹

Во-первых, неуместен иронический тон, подвергающий сомнению добросовестность Толстого в изучении материалов польского восстания. Толстой, как известно, в таких случаях не ограничивался поверхностными сведениями. То же самое можно сказать и о других его произведениях, так или иначе связанных с историческими событиями. Во-вторых, это не “повестушка”, а рассказ, то есть жанр очень точно определён автором. В-третьих, ироническое замечание об отсутствии “специфически польского” в рассказе Толстого совершенно не учитывает ни психологическую сторону в разработке характеров центральных героев, ни момента творческой истории произведения. И, наконец, суровое заключение об “очень слабой” художественной стороне рассказа тоже решительно ничем не аргументируется. Кроме того, Кораблев считал, что интересы Толстого к славянству и славянскому вопросу были относительно случайны и неглубоки. Однако эти необоснованные суждения опровергают сам рассказ и данные об использовании Толстым исторических архивов. Дневники писателя говорят о том, что славянский вопрос очень занимал и волновал его. Из дневников же и переписки Толстого известно, что он прежде чем написать рассказ, изучил большой свод специальной литературы, а, разумеется, не только “словарь Брокгауза”, о чем иронически писал В. Н. Кораблев.

Рассказ “За что?” заинтересовал не только отечественных исследователей, но и польских. В том же году, когда произведение было опубликовано в России, оно появляется в Польше, в журналах Кракова и Варшавы. Лучшим переводом на польский язык был признан перевод Феликса Кона. Читатели Польши выражали особую благодарность Толстому за это произведение. Глинский писал Толстому: “Большое спасибо скажет Вам за него польский народ”¹

И действительно, рассказ “За что?” быстро приобрел в Польше популярность, в Ясную Поляну хлынул поток восторженных писем. Польская критика, равно как и русская, отметила, что в этом произведении “выявилось морально-политическое кредо Толстого по польскому вопросу”^1, констатировалось, что естественно возникает сравнение судьбы Альбины Мигурской, героини рассказа “За что?”, с судьбой жен декабристов². Критик Ледницкий отметил, что достойным эпиграфом к рассказу могут быть стихи из поэмы Ленартавичи “Сибирские тени”:

Пойду за тобой сквозь вихри синие, через тишину весны и декабрьские бури.

Пойду за тобой через кровавые испытания,

Пойду за тобой через скитальческую жизнь.

Пойду за тобой через светлые надежды.

Пойду за тобой через черное отчаяние.

Пойду за тобой через врата смерти,

Пойду за тобой через солнечность небес,

Пойду за тобой через мглы очищения,

сквозь пекло жизни и адскую вечность³.

Трудно не согласиться с Ледницким. Через все эти испытания, действительно, прошла Альбина Мигурская вместе со своим мужем. В небольшом по объему рассказе Толстой разработал глубоко трагедийную ситуацию и дал потрясающее изображение политического строя, обрекающего людей на тяжкие испытания и смерть. Сила воздействия произведения была такова, что невольно вспоминались слова Толстого:надо писать так, чтобы каждый раз, как обмакивается перо в чернильнице оставалось немного авторской крови¹. Рассказ не мог никого оставить равнодушным.

Особого внимания заслуживает статья Б. Бялокозовича, опубликованная в книге “Связи Л. Н. Толстого с Польшей”, по случаю 60-летия со дня смерти Л. Н. Толстого. Работая над статьей, автор использовал мемуары друзей и близких Толстого, дневники Н. Н. Гусева и В. Д. Гусевой, “Яснополянские записи” Д. Маковицкого. В статье Б. Бялокозовича сообщались и новые исторические данные, связанные с сюжетом рассказа. Так, Бялокозович использовал дневники Мигурского, опубликованные в журнале “Польский курьер” и хранящиеся в Польше. Б. Бялокозович справедливо утверждает, что Толстой в рассказе остро и многоаспектно ставит вопрос:“За что?”. За что все эти несчастья обрушиваются на неповинных поляков и на семью Мигурских? Что скрывается за этими частными бедами и каковы их причины? Характерно, что те же вопросы задает себе в дневниках и сам Викентий Мигурский.

Достоверно известно, что Толстой не был знаком с его дневниками. Вот что отметил в связи с этим Л. Большаков, изучив множество документальных данных: ”Вчитываясь в архивные страницы, сопоставляя почерпнутое из них с тем, что знакомо по рассказу Л. Н. Толстого, не можешь отрешиться от мысли: писатель не только знал исторические материалы, но и знал их во всех деталях. До того глубоко проникал он в события прошлого, в души человеческие, до того точно восстанавливал, “угадывал неведомое”¹ Говоря иными словами, изучая реальные события, Толстой “реконструировал” характеры людей далекого времени, поражающие своей точностью и правдивостью. Одно явление (изучение источников) связано у него с другим (с глубокой психологической правдой рисуемых им лиц).

Работа Б. Бялокозовича — одна из немногих, в которых затрагиваются вопросы творческой истории рассказа. В связи с этим возникает необходимость подробнее исследовать не только то, как Толстой работал над произведением, что было толчком к его напи- санию, какие материалы и источники изучались писателем. Не менее пристального исследования требуют к себе и художественные произведения Толстого, которые расширяют устойчивые представления о творческой истории рассказа и которые могут помочь глубже постичь пути, какими писатель шел к своему рассказу.

Особого внимания в плане исследования творческой истории “За что?” заслуживают “Сибирь и каторга” С. В. Максимова и рассказ В. Даля “Ссыльный”. Если книга С. В. Максимова давно известна, как источник, которым пользовался Толстой (хотя с точки зрения твор ческой истории произведения она всё ещё недостаточно изучено), то рассказ В. Даля нигде даже не упомянут.

Глава1. Роман С. В. Максимова “Сибирь и каторга” и рассказ В. Даля “Ссыльный”

Проблема творческой истории произведения как аспект научных исследований впервые была изложена Н. К. Пиксановым в 1922 году¹. В 1928 году была опубликована его монография “Творческая история “Горя от ума”.

По мнению ученого, наиболее точное и единственное понимание литературного произведения возможно только при изучении его творческой истории. Творческую историю дает целостное изучение всех “дробных материалов” (всего того, что обычно составляет содержание “примечаний” в комментированных изданиях), “раскрытие изначальных замыслов произведения, исследование путей и приемов их творческого воплощения, анализ колебаний, исканий, достижений и заблуждений, развития языка, стиля, образов, композиции, идейности, лиризма”². Идея творческой истории, конечно, не исключает из изучения окончательный текст, который является последним звеном в цепи текстов и творческих усилий писателя. “Он не будет понят как следует без сопоставления с ранними фазами произведения, но и все предыдущие этапы творческого пути не будут поняты как следует без завершительного момента “без окончательного текста”, — пишет исследователь.

Творческую историю Н. К. Пиксанов объявил телеологической, целеустремленной, направляемой волей автора. Н. К. Пиксанов соглашается с В. М. Жирмунским и другими литературоведами, рассматривающими тезис о телеологии, в том, что художественные средства в произведении подчиняются определенному заданию, которое осуществляется художественным приемом или стилем; что понятие приёма — понятие телеологическое, и делает вывод: “Таким образом, для поэтики, кроме дескрипции и классификации, выдвигается третья задача: выявить внутреннюю телеологию или мотивацию поэтических средств и их конечного результата — поэтического произведения. Именно не только отдельных средств и частичных приемов, но и произведения в целом. Недостаточно установить телеологию эпитетов, метафор, вообще мелких стилистических единиц и форм, — необходимо воссоздать телеологию основного замысла, общую конструктивную целесообразность, преднамеренность. Для теоретиков поэзии привычно применить и здесь тот же прием, что и в описании и классификации, то есть статарное изучение печатного дефинитивного поэтического текста. Несомненно, что пристальное изучение такого текста, соотношение его с другими произведениями того же автора, перекличка одинаковых примет и приёмов во всех печатных текстах поэта — все это может дать основание для угадывания художественной телеологии, для ее реконструкции исследователем. Но этот прием недостаточен, гадателен и сильно окрашен субъективностью. У нас есть иной, надежный способ обнажения художественной телеологии: изучение текстуальной и творческой истории произведения по рукописным и печатным текстам”¹

Б. В. Томашевский поверг сомнению утверждение Н. К. Пиксанова, что изучение творческой истории может вскрывать внутреннюю телеологию художественного произведения. По мысли Б. В. Томашевского, внутренняя целеустремленность (телеология) художественного приема не совпадает с личными намерениями автора, “поэтому вовсе не намерения автора и вовсе не тот путь, которым автор дошел до сознания произведения, дают ему смысл…Произведение создает не один человек, а эпоха…Автор во многих отношениях яв-ляется только орудием”². Исследователь полагает, что “важно не то, куда целит автор, а куда он попадает”³. По этим соображениям Б. В. Томашевский отказался признать за творческой историей значение “самостоятельной научной дисциплины”. Однако, важны и намерения, и результат труда художника. Д. С. Лихачев, например, справедливо считает, что факт изменяемости авторского намерения не снимает необходимости его изучения. Отдавая должное “эпохе”, исследователь не соглашается с утверждением Б. В. Томашевского, будто произведение создает не один человек, а эпоха: “эпоха помимо человека ничего создать не может, эпоха действует через человека и его намерения”¹.

Начинание Н. К. Пиксанова и разработанная им методика творческой истории послужили стимулом и образцом для других подобных исследований. В настоящее время книги и статьи, посвященные данной проблеме, составляют довольно обширный свод работ. Но очень немногие из них восстанавливают творческую историю произведений Л. Н. Толстого.

Рассказ “За что?” был написан в 1906 году. Как уже говорилось ранее его сюжет, заимствованный из книги С. В. Максимова “Сибирь и каторга”, и был положен Толстым в основу рассказа.

20 января 1906 года он начал писать “За что?”, работа над которым продолжалась до 2 марта. Дневники Толстого сохранили следующие записи о работе над этим сюжетом.

22 января: “Вчера и третьего дня писал рассказ из Максимова. Начало недурно, конец скверный”².

30 января:”Немного продолжал рассказ — лучше”³.

2 февраля: ”Писал “За что?” Один день порядочно, но все не могу кончить”⁴.

6 февраля:”Нынче немного поправил “За что?” порядочно”¹.

10 февраля: “Писал “За что?” Нехорошо”².

18февраля: ”Все исправляю “За что? ”Медленно, но становится сноснее”³.

2 марта: ”Поправлял за это время “За что?” и отослал набирать”⁴. Упоминания о работе над новым рассказом находим так же и в письмах Толстого к младшей дочери Александре Львовне, находившейся тогда за границей.

22 января Толстой писал ей: “Написал маленький рассказ, который Ю. И. Игумнова переписывает, и я, вероятно, буду еще много поправлять”⁵. К этому же периоду относятся следующие записи в “Яснополянских записках” Д. Маковицкого, касающиеся создания рассказа. 21 января:”Лев Николаевич вынес из кабинета толстую тетрадь в кожаном переплете и дал Ю. И. Игумновой переписать то, что он писал “без складу и ладу”, как он сказал”⁶. 22 января: “Лев Николаевич просил меня найти путь от Уральска до Саратова. Спрашивал, надо ли переезжать реку Урал? Сколько верст будет?”⁷. Под 1 февраля Маковицкий записал следующий разговор Толстого с С. А. Стахович:”Читали вы Максимова знаменитую книгу “Сибирь и каторга”? Историческое описание ссылки и каторги до нового времени. Прочтите. Какие люди ужасы делают! Животные не могут этого делать, что правительство делает” ¹. Толстой просит Маковицкого узнать о пределах местности, в которых происходило Польское восстание 1830 года, а также поручил написать Бодуэну де Куртенэ, чтобы тот прислал историю восстания, написанную с польской точки зрения.

Бодуэн де Куртенэ в свою очередь попросилА. А. Шахматова прислатьТолстому книги, которые могут ему быть полезными в работе над начатым рассказом. 10 марта 1906 года Д. П. Маковицкий записывает:”М. С. Сухотин привез Льву Николаевичу из Москвы книгу Lamb`а о польском восстании 1830 года (на немецком языке). Очень обстоятельная, но Лев Николаевич не доволен ею между прочим потому, что автор ее был в штабе русских войск”².

16 марта Толстой просил гостившего в”Ясной Поляне” Н. Е. Фельтена побывать у В. В. Стасова и прислать ему книги о польском восстании1830 года, сказав при этом:” Надо прочесть много книг, чтобы написать пять строк, разбросанных по всему рассказу”³. На другой день, 17 марта, были получены книги от Бодуэна де Куртенэ, и Толстой принялся за их чтение.

Но этого материала Толстому было недостаточно, он просит Маковицкого найти том “Истории России” С. М. Соловьева — о разделе Польши при Екатерине II. Маковицкий месяц спустя делает следующую запись: ”К чаю Лев Николаевич вышел со статьею Махнацкого о польском восстании 1830 года и прочел из нее вслух польские цитаты, некоторые из которых, кажется, хочет поместить в “За что?” Лев Николаевичхотел узнать, присоединение каких областей требовали поляки в переговорах с Константином Павловичем во время восстания…Статья Махнацкого нравится Льву Николаевичу”¹.

В. В. Стасов лишь 14 апреля 1906 года отправил Толстому17 томов французских, немецких и польских книг о восстании 1830 года. Но Толстой к этому времени, очевидно, уже много узнал из книг, полученных от Бодуэна де Куртенэ, поэтому 2 мая книги были возвращены Стасову.

Корректуры “За что?” были получены Толстым около 20 апреля 1906 года. Рассказ в первом автографе имел название “Непоправимо”, сохранившееся в копии, подвергнутой авторской правке. Но уже во второй копии, вновь им исправленной, Толстой дает рассказу окончательное название — “За что?”

Текст рассказа имел 15 редакций. Особых изменений в сюжете не было. Центр внимания Толстого при переработке расска за - углубление психологического анализа изображаемых им лиц в связи с обличением деспотизма николаевской эпохи и, как всегда тщательная отделка деталей. Благодаря художественному чутью, кропотливой работе и изучению материалов, написанных с польской точки зрения, Толстой сумел уловить специфику польской жизни и польского восстания, понял психический склад польской нации и особенности национального быта. Это ярко проявилось в характерах героев рассказа. Толстой извлек из эпизода романа Максимова суть драмы. Он в максимальной степени приблизился к действительности, идя своим путем, создавая художественное произведение, вымысел, который оказывается так же реален, как сама жизнь.

Сохранилось архивное дело “о скрывшемся из Уральска рядовом 1-го линейного Оренбургского батальона из поляков Винцентии Мигурском”. Документ основывается на событиях одного дня и некоторых сведениях о самом Мигурском. В нем содержится следующая информация: “ Рядовой Винцентий Мигурский, римско-католического вероисповедания, 33-х лет, рост — 2 аршина 6 вершков лицом бел, волосом темно-рус, глаза голубые, нос средний. Поступил на службу из дворян Царства Польского 16 февраля 1836 года. Умеет читать по-польски и по-французски. Был осужден за принадлежность к злоумышленным обществам и покушение на свою жизнь, за что по резолюции главнокомандующего Действующей армией отдан в солдаты Есть жена Альбина Висневская, детей нет”¹. Далее сообщается, что был объявлен розыск Мигурского по всей Российской империи. Альбина после пропажи мужа не могла выехать на родину в течение 7 месяцев, так как местные власти не давали разрешения. Наконец, 13 июня 1840 года Альбина Мигурская уезжает в сопровождении урядника Еремина. Он дал следующие показания: когда ехали, услышал мужской голос, обнаружил Мигурского, прятавшегося в тарантасе, тот предлагал деньги, пытался бежать, но его поймали мужики, ехавшие навстречу. Мигурский сознался, что 9 ноября 1839 года хотел утопиться, но передумал, скрывался и решил бежать. Альбину и ее служанку, Парасковию Закжевскую, признали соучастницами преступления. После многочисленных прошений их освобождают, и Альбина остается в России. Мигурского же ссылают в Сибирь. Он становится рядовым 14-го Сибирского линейного батальона, расквартированного близ Нерчинских рудников. Альбина от-правляется за мужем. 15 лет продолжалась солдатская каторга Мигурского в Сибири. Только в 1857 году он получил право вернуться на родину, но вернулся Винцентий один. Альбина умерла в Сибири от чахотки. В 40-х годах 19 века история Мигурского стала известной со слов очевидцев

В. И. Далю. В то время он, будучи чиновником по особым поручениям при графе Перовском, делал ревизию в Уральске ( где всвое время жил Мигурский ). Случай этот не мог оставить Даля равнодушным. Он пишет рассказ “Ссыльный” и включает его в цикл рассказов “Небывалое в былом или былое в небывалом”. Впервые опубликованный в журнале “Отечественные записки” за 1849 год, рассказ В. И. Даля представляет собой довольно-таки сухой перечень событий, без указания имен героев и даже места действия. Рассказ написан в форме диалога автора и его собеседников: мы узнаем о побеге польского заключенного и расправе над ним властей.

Чуть позже эти события стали известны и С. В. Максимову. Он, таким образом, сначала познакомился с рассказом В. И. Даля, и только затем - с архивными материалами о Мигурском и с воспоминаниями о нем старожилов Нерчинска. Собранные материалы и были использованы Максимовым в работе над эпизодом о судьбе Мигурского в романе “Сибирь и каторга”.

Глубоко трагическую ситуацию Максимов также передал весьма сжато и бледно. Но сюжет, благодаря ему был замечен Толстым. Основываясь на фабуле, изложеной С. В. Максимовым он написал рассказ. Повествование Максимова, близкое к протокольному, под пером гениального художника превратилось в чудесное произведение, полное громадной эстетической силы. С. В. Максимов не даёт оценки описываемых событий, н выражае своего отношения к ним. Он довольно обстоятельно передает лишь события из жизни Альбины Мигурской, которая “презрела все общественные связи, богатство и не обратила внимания на советы родных и друзей, на невзгоды дальнего пути, на грустную будущность и поехала в город Уральск к своему жениху”¹. Автор повествует о том, что в ссылке у Мигурской умерли двое детей, что именно у нее созревает план освобождения из заключения себя и мужа. Ей доставляют письмо мужа, который якобы решил покончить с собой, бросившись в реку. Мигурская обращается к начальству с просьбой разрешить ей возвратиться на родину вместе с прахом детей. Разрешение было получено. В гроб Мигурская прячет мужа. Путешествие шло благополучно, но в Саратовской губернии казак, сопровождавший Мигурскую, подслушал разговор супругов и доложил начальству. “В Саратов супруги явились уже пленными... Манифест по поводу бракосочетания покойного императора Александра II освободил Мигурского от наказания ; его отправили не в работу, а только в сибирские войска и поместили в Нерчинском заводе. Здесь Мигурская заболела чахоткой и умерла”². Как же Толстой достигает того, что сухое повествование становится картиной жизни, полной драматизма, психологической правды, чрезвычайно важной по своему общественному и художественному значению?

Толстой вводит читателя в обстановку богатой польской семьи Ячевских, изображая дочерей пана Ячевского, Ванду и Альбину. В рассказе Л. Н. Толстого возникает обаятельный образ Альбины, “любимицы отца, живой, костлявой девочки, с вьющимися белокурыми волосами и широко, как у отца, расставленными большими блестящими голубыми глазами”¹.

Юная полячка невольно вызывает в нашей памяти один из прекраснейших женских образов Л. Н. Толстого - Наташи Ростовой. Используя тесты произведений, попытаемся выявить общее в характерах Наташи Ростовой и Альбины Мигурской.

Впервые с Наташей читатель встречается на ее именинах - ей исполнилось тринадцать лет. Альбине - пятнадцать, то есть между героинями всего лишь два года разницы.

В описании девочек писатель неоднократно говорит об их темпераменте, они - “живые”. Возможно, для Толстого это одно из самых важных качеств. Как истинный художник он не любит статичных характеров. Внешняя неизменность, “стандартность” - вернейший признак внутренней холодности и черствости, духовной инертности. Движение же, развитие характера - это необычайная ценность для Толстого. Он убежден, что “люди как реки” и “вода во всех одинакая”, что в каждом человеке заложены все возможности, способности любого развития. Можно отметить, что положительные герои Толстого привлекательны прежде всего тем, что они способны к духовному изменению, нравственному росту. Настроение Наташи и Альбины меняется довольно часто, но если оно хорошее, то девочки всех заражают своим весельем и жизнерадостностью. Альбина была всегда “рада тому, что все были рады”¹. При одном взгляде Наташи “хотелось смеяться самому, не зная чему”². Там, где были они, царило счастье. Девочки умели быть счастливыми и делать счастливыми других. Ведь с точки зрения Толстого все люди могут и должны быть счастливыми. “Кто счастлив, тот прав”³, - писал он в своем дневнике.

Проходит время, и перед нами уже взрослые девушки. Характеры становятся сложнее: наряду с беззаботностью и жизнерадостностью появляются такие черты, как самоотверженность, героизм. Так однажды “перед зеркалом в панталонах и конфедератке Альбина готовилась... бежать и дома, чтобы присоединиться к польскому войску”⁴. Наташа при отъезде из Москвы, когда кругом были французы, умоляет мать оставить ее с Пьером “Ах, желала бы я быть мужчиной непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо!... Мама, позвольте, я останусь. ”⁵ Патриотизм - неотъемлемая черта героинь. Но не только это восхищает в девушках читателя, а ещё и умение любить, любить без оглядки, самоотверженно. Ради своего возлюбленного каждая готова на подвиг, на неосознанную жертву. Сущность их жизни - любовь. Во имя нее Альбина, не задумываясь едет за Мигурским. Наташа вся исполнена “страстным желанием отдать себя всю”¹ на то, чтобы помочь умирающему князю Андрею. Перед своими возлюбленными девушки преклоняются. Для них это постоянный объект восхищения. Андрей, по мнению Наташи, “очень милый, умный, всеми уважаемый”². Для Альбины Мигурский был “величайший герой и мученик, служению которому она решила посвятить свою жизнь”³. Мужчины же, в свою очередь, относятся к девушкам с необыкновенной нежностью и уважением. Мигурский обращался с Альбиной, “как с ребенком, шутил с ней, дразнил ее... она невольно старалась делать то, что нравилось ему. Нравилось же ему все, что она бы ни делала... Ему нравилось, как она наперегонки бегала с прекрасным хортым(борзая собака)... нравилось, как она при малейшем поводе заливалась заразительно звонким смехом... Нравилось, главное, ее восторженная жизнерадостность... ”⁴. В душе князя Андрея Наташа вызывает не меньшее восхищение. “Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с нею о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки. В то время как... она с улыбкой... танцевала в зале, он любовался в особенности на ее робкую грацию... ”¹

С Наташей Ростовой мы расстаемся в 1820 году, в канун Николина дня, именин Николая Ростова. Вся семья в сборе, все здоровы, счасливы и полны жизненных сил.

Из неоконченного романа Л. Н. Толстого “Декабристы” мы узнаём, что спустя несколько лет жизнь героев резко изменится. Пьер будет помогать декабристам, участвовать в их выступлениях, и за это его сошлют в Сибирь. А Наташа, как Екатерина Трубецкая, знавшая об участии мужа в заговоре, станет с момента его ареста готовиться к поездке в Сибирь. И в тот же день, когда мужа ее отправят “по этапу”, она помчиться вСибирь, чтобы разделить с ним ее горькую участь. И так же, как и Альбина Мигурская, не задумываясь, бросит все богатство, положение в обществе, родных. Они верят в то, что их мужья страдают за Родину, за стремление к свободе, и значит, все должно быть принесено им в жертву. В суровых сибирских снегах на долю Наташи выпадет масса испытаний.

Толстой писал:“Она поехала за мужем в Сибирь только потому, что она его любила; она не думала о том, что она может сделать для него, и невольно делала все... а главное, была всегда там, где он был, и больше счастья ни одна женщина не могла бы дать своему мужу”¹.

Впоследствии Толстой неоднократно возвращался к роману о декабристах, но дальше первых глав дело не шло. Замысел же произведения, в котором центральное место должен был занять образ любящей женщины, готовой на жертвы, испытания ради своего мужа, продолжал жить в душе Толстого. И этот замысел, не нашедший окончательного воплощения ни в “Войне и мире”, ни в “Декабристах”, со всей полнотой и мощью толстовского таланта был реализован в рассказе “За что?”.

Роман “Война и мир”, рассказ “За что?”, роман “Декабристы” выстраиваются в одну цепочку, связанную не столько событийным планом, сколько линией духовного развития героинь. Однако это вовсе не говорит о том, что событийный план был для писателя менее значим, история несчастий семьи Мигурских (а в её лице и всего польского народа) в расказе “За что?” прочно занимают мысли Толстого. Он прямо указывает на прямого виновника этих несчастий-русский царизм. Писатель обнажает бесчеловечность, жестокость Николая I. Заключение выдержано в тоне убийственного сарказма, как бы подводящего итоги всему повествованию. “ Николай же Павлович радовался тому, что задавил гидру революции не только в Польше, но и во всей Европе, и гордился тем, что он не нарушил заветов русского самодержавия и для блага русского народа удержал Польшу во власти России. И люди в звездах и золоченых мундирах так восхваляли его за это, что он искренно верил, что он великий человек и что жизнь его была великим благом для человечества и особенно для русских людей, на развращение и одурение которых были бессознательно направлены все его силы”¹ Именно такому человеку поклонялись сотни людей, безропотно выполняя все его приказы. Один из них — герой рассказа “За что?”казак Лифанов. Вскользь брошенному Макси- мовым замечанию, что“ казаку удалось подслушать разговор супругов и донести ко начальству” ², Толстой придал особое значение. Образ казака Лифанова занял видное место в композиции рассказа “За что?” Последнюю главу произведения Толстой полностью посвятил именно ему. Писатель рассказывает о семье казака, о том, почему “ во всех своих делах он был медлительно - твердо обстоятелен” ³, и особенно подробно о том, как по отдельным приметам он заподозрил недоброе и открыл тайну Альбины. Но Толстой не ограничивается внешней стороной поведения Лифанова. Он раскрывает и внутреннее состояние казака, почувствовавшего, что он совершил подлое дело, выдав несчастную женщину. По мнению Толстого, казак поступил гадко не потому, что по натуре был недобр, а потому, что привык легко повиноваться. У Толстого каждая деталь “ весома “, выполняет важную функцию в обнаружении психологического состояния Лифанова. Толстой стремился показать пробуждение истинно человеческого начала в душе Лифанова, простого человека, который должен был почувствовать мерзость своего поступка. Этот мотив раскаяния представляется Толстому особо важным.

Большое внимание Л. Н. Толстой уделил сцене расправы с восставшими поляками. В первый момент возникает представление о том, что он строит ее на описании Максимова. Вот как эта сцена выглядит у Максимова:

“День, назначенный для экзекуции. 7 марта 1837 года, был морозный: на площади, засыпанной снегом поставлены были два тысячных батальона солдат, вооруженных палками такой толщины, чтобы три могли войти в дуло ружья... Первым повели Шокальского с обнаженную по пояс спиною, с привязанными к прикладу ружья руками, за которые держались два унтер-офицера. Находившийся при экзекуции доктор заступился за собрата и, идя сзади него, шептал солдатам бить легче, иметь сострадание: “бессилен и хвор, не выдержит... ” Последним водили Сироцинского. Подходя к рядам, крепительных капель он не принял. Когда услышал приказ начинать, — стал говорить на распев покаянный псалом. Слабый, исхудалый в заточении, Сироцинский наказания не выдержал”¹

Однако Толстой изменяет форму повествования. Рассказ о наказании поляков шпицрутенами вложен Толстым в уста вымышленного персонажа — Росоловского, который якобы сам присутствовал при экзекуции. Толстой оживил сцену, усилил эмоциональный колорит, приблизил ее к читателю. Росоловский рассказывает так, что читатель зримо представляет себе ужасный ритуал, то, что видит и чувствует рассказчик и что испытывает слушающая Росоловского Альбина.

Этот эпизод рассказа однако заслуживает более пристального внимания.

Глава II. Художественные параллели (статья “Николай Палкин” и рассказ “После бала”).

Эпизод, описывающий наказание пленных поляков имеет весьма любопытную предысторию. Впервые он появился в статье Л. Н. Толстого “Николай Палкин”, написанной в 1886 году, то есть за двадцать лет до публикации “За что?”. О подробностях жесто-кого наказания шпицрутенами, писатель узнал, когда вместе с Н. Н. Ге-младшим и М. А. Стаховичем шел пешком из Москвы в Ясную Поляну. На ночлег остановились у 95-летнего солдата, который и рассказал им эту историю. Хотя сам Толстой никогда не был свидетелем такого наказания, рассказ произвел на него огромное впечатление. Лев Николаевич в тот же день сделал наброски статьи в своей записной книжке.

Статья “Николай Палкин” представляет собой диалог между автором и солдатом, который постепенно переходит размышления

лирического героя о событиях тех лет.

Эпизоды о наказании пленных в статье “Николай Палкин” и в рассказе “За что?” имеют много общего. Сравним их:

Очевидно, что второй эпизод производит более сильное впечатление. Как уже говорилось ранее, это достигается в первую очередь благодаря тому, что сцена наказания передается от первого лица. Росоловский - свидетель этих жестоких событий. Он описывает страдания людей настолько правдоподобно, что создается впечатление что все происходит на наших глазах. Росоловский передает не только чужие чувства, ощущения, но и свои, и это еще больше сближает читателя с несчастными пленными.

Изображение в первом эпизоде физических страданий уступает по своей силе второму эпизоду. Во втором эпизоде автор описывает не столько телесные, сколько душевные страдания. Пленники с невероятным мужеством переносят истязания. Никто не молит о пощаде, не кричит, не плачет, не выдает своих мучений. Яркий образец такой стойкости и выносливости — Сироцинский. “ Последнего повели самого Сироцинского. Я давно не видал его и не узнал бы, так он постарел. Все в морщинах бритое лицо его было бледно- зеленоватое Тело обнаженное было худое, желтое, ребра торчали над втянутым животом. Он шел так же, как и все, при каждом ударе вздрагивая и вздергивая голову, но не стонал и громко читал молитву... ”¹ Это как бы обобщенный образ всех пленных поляков.

Неоднократное использование слова “потом” создает ощущение бесконечности наказания. Усиливают трагизм сцены (2 эпизода) многие детали: дробь барабана, свист палок, звук ударов по телу. Каждое слово у Толстого обладает необычайной выразительностью и емкостью. Так, в рассказе есть чрезвычайно знаменательный по своему смыслу эпитет: “гибкая палка такой высочайше утвержденной толщины... ”¹ Он включен Толстым с определенной целью — указать, что деспотизм и жестокость идут от самого царя, определяются самодержавной системой. Указание, что толщина шпицрутенов была утверждена самим царем, основано на документальных данных. Известно, что Толстой был знаком с запиской Николая I, в которой со всеми подробностями был предначертан царем обряд казни декабристов. По поводу этой записки Толстой с возмущением писал, что “это какое-то утонченное убийство”².

В своей статье “Николай Палкин” автор упоминает о знакомом полковом командире, который “накануне с красавицей дочерью танцевал мазурку на балу и уехал раньше, чтобы назавтра рано утром распорядиться прогонянием на смерть сквозь строй бежавшего солдата-татарина, засекал этого солдата до смерти и возвращался обедать в семью”³.

Этот эпизод так прочно держался в памяти Толстого, что он много лет спустя (в 1903 году) использовал его в рассказе “После бала”. Вот как эта сцена выглядит в рассказе:

“Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади них стояли барабанщики и флейтщик и не переставая повторяли все ту же неприятную, визгливую мелодию. Я. увидал посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад, то падая вперед. При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только когда он совсем был близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: “Братцы, помилосердствуйте. Братцы, помилосердствуйте. ” Но братцы не милосердствовали. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между двух рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это был о тело человека”¹

Эта сцена представляет собой как бы промежуточный этап между статьей “Николай Палкин” и рассказом “За что?”, приближаясь больше к последнему. И снова перед читателем весь этот ужас бесчеловечного истязания.

Пленный татарин вызывает у нас жалость, сострадание, но не то восхищение, поклонение, которое мы испытываем глядя на Сироцинского. Татарин взывает к милосердию солдат, молит о пощаде. В его описании подчеркивается: “сморщенное от стра- дания лицо” В облике же Сироцинского все проникнуто именно стойкостью духа, мужества, силой воли. Зловещую размеренность, бездушие, длительность и ужас совершающегося в рассказе “После бала” Толстой передает стилистической фигурой повтора, увеличивающего напряжение и драматизм сцены: “... все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым”¹ Читателя поражает не только жестокость солдат, но и жестокость Николая I, который заставляет их творить весь этот ужас, оправдывая его законом. Однако возможен ли такой закон? На этот вопрос можно ответить словами Толстого: “Закона о том, чтобы бить и убивать братьев, никогда не было и не могло быть. Есть только один закон — “закон, требующий любви и жалости к людям”² Но, к несчастью, не все знают истинный закон жизни.

Таким образом эпизод рассказа “За что?” является как бы заключительным этапом работы Л. Н. Толстого, который до сих пор оставался в тени:текст Максимова, связанный художественной версией В. Даля обращение Толстого в 1886 году к художественному изображению сцены отвратительного и жестокого наказаниями шпицрутенами (публицистическая статья “Николай Палкин”), затем новое обращение к этой теме в 1903 году, и, наконец, в 1906 году-рассказ “За что?”.

Заключение

В данной работе сделана попытка восстановить творческую историю рассказа Л. Н. Толстого “За что?” не только на материале писем, дневников, записных книжек писателя, воспоминаний его современников, но и на основе документов, дневников Мигурского.

Исследование различных материалов позволяет сделать ряд выводов.

Толстой не единственный, кто обратился в своем произведении к истории неудачного побега из Уральска ссыльного поляка Мигурского. Первым, притом художественным откликом был рассказ В. Даля “Ссыльный”, а спустя тридцать лет, в 70-е годы С. В. Максимов использовал тот же сюжет в одном из эпизодов своего романа “Сибирь и каторга”. Толстой не был знаком с рассказом В. Даля и с дневниками Мигурского, но “благодаря исключительному знанию человеческой психологии, гениальному художественному мастерству... сумел передать подлинные чувства и настроения ссыльных поляков, их душевные переживания и тоску по родине”¹

Устанавливаемые художественные параллели со статьей “Николай Палкин” и рассказом “После бала” свидетельствуют о кропотливой работе Толстого над одним из драматичнейших эпизодов “За что?”. Как бы накапливается новый художественный опыт, включающий в себя не только источники или движение текста данного произведения, но и работу автора над более ранними его произведениями, сюжетно не связанными с тем, над которым он в этот момент работает, о чём писал Н. К. Пиксанов, выдвинув проблему многостороннего изучения творческой истории литературного произведения¹ Эмоциональное воздействие этой сцены на читателя усиливается от произведения к произведению (“Николай Палкин” - “После бала”- “За что?”). Здесь Толстому удается наиболее ярко передать чувства, мысли, переживания героев во время экзекуции, их душевные и физические страдания.

Несмотря на небольшой объем рассказа, Толстой работал над ним долго и трудно. Он стремился, как можно более рельефно обрисовать характеры героев произведения и выразить свое чувство негодования и протеста. Толстой тщательно работал над текстом стилем рассказа, добиваясь точности, емкости, выразительности каждой фразы, каждого слова.

Библиография:

I Источники:

1. Максимов С. В. Сибирь и каторга. - Санкт-Петербург, 1891.

2. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 10, М., 1992.

3. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 26, М., 1992.

4. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 34, М., 1992.

5. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 42, М., 1992.

6. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 55, М., 1992.

II Монографии и статьи :

7. Баранов С. Ф. О некоторых источниках романа “Воскресение” и рассказа “За что?” Л. Н. Толстого. - Вопросы литературоведения - М., 1964.

8. Баскаков В. Н. Л. Толстой и Польша-“Русская литература”, 1967, № 2-С. 193-198.

9. Библиография литературы о Л. Н. Толстом 1959-1961 - М., 1965.

10. Библиография литературы о Л. Н. Толстом 1962-1967 - М., 1978.

11. Библиография литературы о Л. Н. Толстом 1968-1973 -

М., 1978.

12. Библиографический указатель литературы о Л. Н. Толстом 1974-1978-М., 1990.

13. Большаков Л. Н. Дело Мигурских. Повесть в документах // Прометей. Историко-биографический альманах. -т. 8. -М., 1972. -

С. 131-147.

14. Большаков Л. Н. Отыскал я книгу славную... Поиски и исследования. - Челябинск, 1971.

15. Бурсов Б. И. Л. Н. Толстой. Семинарий. - Л., 1963.

16. Бялокозович Б. Я. Изображение поляков в творчестве Л. Н. Толстого // Изображение человека в русской классической и советской литературе - София, 1973. -С. 70-75.

17. Бялокозович Б. Я. Родственность, преемственность, современность. - М., “Радуга”, 1988.

18. Бялокозович Б. Я. Связи Л. Толстого с Польшей -Варшава, 1967

19. Гранина Л. Польская ссылка Восточной Сибири в литературе // Сибирь -Иркутск, 1973, №1. -С. 129-133.

20. Гудзий Н. К. Л. Толстой. -М. 1960.

21. Гусев Н. Н. Летопись жизни и творчества Л. Н. Толстого. - М., 1958.

22. Гусев Н. Н., Гусева В. Д. “За что?” Л. Н. Толстого // Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. - т. 42. -М., 1992. -С. -626-643.

23. Жданов В. А. Описание рукописей художественных произведений Толстого - М., 1955

24. Зайденшнур Э. Е., Серебровская Е. С. Описание рукописей статей Л. Н. Толстого - М., “Сов. Россия”, 1961.

25. Зверев А. Д. О стиле рассказа Л. Н. Толтого “После бала” - Ученые записки - т. 28, Серия филологических наук,

вып. 16, 1961

26. Клейн Б. История одного сюжета - “Неман”, Минск, 1978, № 2-С. 27-30.

27. Кондратьев М. Л. Н. Толстой // Толстой Л. Н. Избранные произведения. В 2-х т. -т. 2-Л., 1964. -С. 713-726.

28. Кораблев В. Н. Толтой и славянство - В кн. : Сборник статей к 40-летию ученой деятельности академика А. С. Орлова - Л., 1934. -С. 413-421.

29. Краснов Г. В. Наташа Ростова (к проблеме героя “Войны и мира”)-“Научные доклады высшей школы”, 1962, № 1-С. 118-128.

30. Леушева С. И. Образ Наташи Ростовой в свете гуманистического идеала Толстого-“Литература в школе”, 1963, № 2. -С. 9-20.

31. Лихачев Д. С. Текстология - М. -Л., 1964.

32. Ломунов К. Н. “За что?” // Толстой Л. Повести и рассказы. -М., 1975. -С. 381-382.

33. Маковицкий Д. П. Отрывки из “Яснополянских записок” //

Л. Н. Толстой. Неизданные тексты. - М., 1933

34. Новый путь литературной науки. Изучение творческой истории шедевра (Принципы и методы), 1923, №1

35. Пиксанов Н. К. Творческая история “Горя от ума” - М., 1971.

36. Рабкина Н. История ненаписанного романа. - “Нива”, 1965, № 12. -С. 84-88.

37. Толстой Л. Н. Статьи и материалы - Горький, 1963

38. Томашевский Б. В. Писатель и книга. Очерк текстологии. - Л., 1959

39. Фельтен Н. Е. Воспоминания о Толстом (1901-1910) //

Летописи Государственного Литературного Музея. - М., 1942

40. Храпченко М. Б. Л. Толстой как художник-М., 1971.

41. Цявловский М. Л. Декабристы. История писания и печатания

Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. - т. 17, М., 1936. -С. 136

42. Шкловский В. Лев Толстой. -М., 1963.

43. Шкловский В. Повести о прозе. Размышления и разборы. -т. 2, М., 1966.

44. Шкловский В. Художественная проза - М., 1961.

1^ Большаков Л. Н. Дело Мигурских. Повесть в документах // Прометей. Историко-биографический альманах. - т. 8, М., 1972. -С. 131-147.

2^ Гусев Н. Н., Гусева В. Д. “За что?” Л. Н. Толстого // Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений. - т. 42, М., 1992. -С. 626-643.

3^ Там же.

4^ Гудзий Н. К. Л. Толстой. - М., 1960. -С. 64.

1¹ Храпченко М. Б. Л. Толстой как художник. -М., 1971. -С. 48.

2² Кондратьев М. Л. Н. Толстой. // Толстой Л. Н. Избранные произведения в двух томах. - т. 2, Л., 1964. - С. 713-726.

3³ Ломунов К. Н. “За что?” // Толстой Л. Повести и рассказы. - М., 1975. - С. 381-382.

44 Шкловский В. Художественная проза - М., 1961. - С. 74.

1¹ Кораблев В. Н. Толтой и славянство - В кн. : Сборник статей к 40-летию ученой деятельности академика А. С. Орлова - Л., 1934. -С. 413-421.

1¹ Гранина Л. Польская ссылка Восточной Сибири в литературе. -“Сибирь”, Иркутск, 1973, № 1. - С. 131.

1,¹ Гранина Л. Польская ссылка Восточной Сибири в литературе. -“Сибирь”, Иркутск, 1973, № 1. - С. 131.

2²Там же.

³ Там же.

3

1¹ Гранина Л. Польская ссылка Восточной Сибири в литературе. -“Сибирь”,

Иркутск, 1973, № 1. - С. 131.

1¹ Большаков Л. Н. Дело Мигурских. Повесть в документах // Прометей. Историко-биографический альманах. - т. 8, М., 1972. -С. 135.

1¹ Пиксанов Н. К. Новый путь литературной науки. Изучение творческой истории шедевра (принципы и методы)-“Искусство”, 1921, № 1.

2² Там же-С. 364.

1 ¹ Пиксанов Н. К. Творческая история “Горя от ума” - М., 1971

2² Томашевский Б. В. Писатель и книга. Очерк текстологии. - Л., 1959. -С. 152

3³ Там же

1¹ Томашевский Б. В. Писатель и книга. Очерк текстологии. - Л., 1959. -С. 152

2² Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 42, М., 1992. -С. 631.

3³ Там же

4⁴ Там же

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 42, М., 1992. -С. 635.

2² Там же

3³ Там же

4⁴ Там же-С. 636

5⁵ Там же

6⁶ Маковицкий Д. П. Отрывки из “Яснополянских записок” // Л. Н. Толстой. Неизданные тексты. - М., 1933. С. 83.

7 ⁷ Там же

1⁸ Маковицкий Д. П. Отрывки из “Яснополянских записок” // Л. Н. Толстой. Неизданные тексты. - М., 1933. С. 84.

2² Там же, С. 83.

3 ³. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 42, М., 1992. -С. 636

1¹ Маковицкий Д. П. Отрывки из “Яснополянских записок” // Л. Н. Толстой. Неизданные тексты. - М., 1933. С. 83.

1¹ Большаков Л. Н. Дело Мигурских. Повесть в документах // Прометей. Историко-биографический альманах. - т. 8, М., 1972. -С. 135.

1¹ Максимов С. В. Сибирь и каторга. - Санкт-Петербург, 1891. -С. 73.

2² Там же.

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 42, М., 1992. -С. 95.

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 42, М., 1992. -С. 95.

2² Там же - т. 10., М., 1992-С. 301.

3³ Там же- т. 87, М., 1992. -С. 97.

4⁴ Там же -т. 42, М., 1992. -С. 95.

5⁵ Там же - т. 10., М., 1992-С. 301.

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 42, М., 1992. -С. 95.

2² Там же-т. 10, М., 1992. -С. 308.

3³ Там же-т. 42, М., 1992. -С. 96.

4⁴ Там же

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 10, М., 1992. -С. 340.

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 10, М., 1992. -С. 310.

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 42, М., 1992. -С. 96.

2²Там же.

3³ Там же.

1¹ Максимов С. В. Сибирь и каторга. - Санкт-Петербург, 1891. -С. 74.

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 42, М., 1992. -С. 95.

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 42, М., 1992. -С. 95.

2² Там же т. 26, М., 1992. -С. 559.

3³ Там же

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 34, М., 1992. -С. 122-123.

1¹ Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений - т. 34, М., 1992. -С. 123-124.

2² Там же т. 26, М., 1992. -С. 558.

1¹ Бялокозович Б. Я. Изображение поляков в творчестве Л. Н. Толстого. // Изображение человека в русской классической и советской литературе. -София, 1973-С. 74.

1¹ Пиксанов Н. К. Творческая история “Горя от ума” - М., 1971-С. 20-21.