В прекрасном и яростном мире

Автор: Платонов А.П.

В Толубеевском депо лучшим паровозным машинистом считался Александр

Васильевич Мальцев.

Ему было лет тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого

класса и давно водил скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный

пассажирский паровоз серии "ИС", то на эту машину назначили работать

Мальцева, что было вполне разумно и правильно. Помощником у Мальцева

работал пожилой человек из деповских слесарей по имени Федор Петрович

Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на машиниста и ушел работать на

другую машину, а я был, вместо Драбанова, определен работать в бригаду

Мальцева помощником; до того я тоже работал помощником механика, но только

на старой, маломощной машине.

Я был доволен своим назначением. Машина "ИС", единственная тогда на

нашем тяговом участке, одним своим видом вызывала у меня чувство

воодушевления; я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость

пробуждалась во мне - столь же прекрасная, как в детстве при первом чтении

стихов Пушкина. Кроме того, я желал поработать в бригаде первоклассного

механика, чтобы научиться у него искусству вождения тяжелых скоростных

поездов.

Александр Васильевич принял мое назначение в его бригаду спокойно и

равнодушно; ему было, видимо, все равно, кто у него будет состоять в

помощниках.

Перед поездкой я, как обычно, проверил все узлы машины, испытал все

ее обслуживающие и вспомогательные механизмы и успокоился, считая машину

готовой к поездке. Александр Васильевич видел мою работу, он следил за

ней, но после меня собственными руками снова проверил состояние машины,

точно он не доверял мне.

Так повторялось и впоследствии, и я уже привык к тому, что Александр

Васильевич постоянно вмешивался в мои обязанности, хотя и огорчался

молчаливо. Но обыкновенно, как только мы были в ходу, я забывал про свое

огорчение. Отвлекаясь вниманием от приборов, следящих за состоянием

бегущего паровоза, от наблюдения за работой левой машины и пути впереди, я

посматривал на Мальцева. Он вел состав с отважной уверенностью великого

мастера, с сосредоточенностью вдохновенного артиста, вобравшего весь

внешний мир в свое внутреннее переживание и поэтому властвующего над ним.

Глаза Александра Васильевича глядели вперед отвлеченно, как пустые, но я

знал, что он видел ими всю дорогу впереди и всю природу, несущуюся нам

навстречу, - даже воробей, сметенный с балластного откоса ветром

вонзающейся в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор

Мальцева, и он поворачивал на мгновение голову вслед за воробьем: что с

ним станется после нас, куда он полетел.

По нашей вине мы никогда не опаздывали; напротив, часто нас

задерживали на промежуточных станциях, которые мы должны проследовать с

ходу, потому что мы шли с нагоном времени и нас посредством задержек

обратно вводили в график.

Обычно мы работали молча; лишь изредка Александр Васильевич, не

оборачиваясь в мою сторону, стучал ключом по котлу, желая, чтобы я обратил

свое внимание на какой-нибудь непорядок в режиме работы машины, или

подготавливая меня к резкому изменению этого режима, чтобы я был бдителен.

Я всегда понимал безмолвные указания своего старшего товарища и работал с

полным усердием, однако механик по-прежнему относился ко мне, равно и к

смазчику-кочегару, отчужденно и постоянно проверял на стоянках

пресс-масленки, затяжку болтов в дышловых узлах, опробовал буксы на

ведущих осях и прочее. Если я только что осмотрел и смазал какую-либо

рабочую трущуюся часть, то Мальцев вслед за мной снова ее осматривал и

смазывал, точно не считая мою работу действительной.

- Я, Александр Васильевич, этот крейцкопф уже проверил, - сказал я

ему однажды, когда он стал проверять эту деталь после меня.

- А я сам хочу, - улыбнувшись, ответил Мальцев, и в улыбке его была

грусть, поразившая меня.

Позже я понял значение его грусти и причину его постоянного

равнодушия к нам. Он чувствовал свое превосходство перед нами, потому что

понимал машину точнее, чем мы, и он не верил, что я или кто другой может

научиться тайне его таланта, тайне видеть одновременно и попутного

воробья, и сигнал впереди, ощущая в тот же момент путь, вес состава и

усилие машины. Мальцев понимал, конечно, что в усердии, в старательности

мы даже можем его превозмочь, но не представлял, чтобы мы больше его

любили паровоз и лучше его водили поезда, - лучше, он думал, было нельзя.

И Мальцеву поэтому было грустно с нами; он скучал от своего таланта, как

от одиночества, не зная, как нам высказать его, чтобы мы поняли.

И мы, правда, не могли понять его умения. Я попросил однажды

разрешить повести мне состав самостоятельно; Александр Васильевич позволил

мне проехать километров сорок и сел на место помощника. Я повел состав, и

через двадцать километров уже имел четыре минуты опоздания, а выходы с

затяжных подъемов преодолевал со скоростью не более тридцати километров в

час. После меня машину повел Мальцев; он брал подъемы со скоростью

пятидесяти километров, и на кривых у него не забрасывало машину, как у

меня, и он вскоре нагнал упущенное мною время.

2

Около года я работал помощником у Мальцева, с августа по июль, и 5

июля Мальцев совершил свою последнюю поездку в качестве машиниста

курьерского поезда...

Мы взяли состав в восемьдесят пассажирских осей, опоздавший до нас в

пути на четыре часа. Диспетчер вышел к паровозу и специально попросил

Александра Васильевича сократить, сколь возможно, опоздание поезда, свести

это опоздание хотя бы к трем часам, иначе ему трудно будет выдать порожняк

на соседнюю дорогу. Мальцев пообещал ему нагнать время, и мы тронулись

вперед.

Было восемь часов пополудни, но летний день еще длился, и солнце

сияло с торжественной утренней силой. Александр Васильевич потребовал от

меня держать все время давление пара в котле лишь на пол-атмосферы ниже

предельного.

Через полчаса мы вышли в степь, на спокойный мягкий профиль. Мальцев

довел скорость хода до девяноста километров и ниже не сдавал, наоборот -

на горизонталях и малых уклонах доводил скорость до ста километров. На

подъемах я форсировал топку до предельной возможности и заставлял кочегара

вручную загружать шуровку, в помощь стоккерной машине, ибо пар у меня

садился.

Мальцев гнал машину вперед, отведя регулятор на всю дугу и отдав

реверс на полную отсечку. Мы теперь шли навстречу мощной туче, появившейся

из-за горизонта. С нашей стороны тучу освещало солнце, а изнутри ее рвали

свирепые, раздраженные молнии, и мы видели, как мечи молний вертикально

вонзались в безмолвную дальнюю землю, и мы бешено мчались к той дальней

земле, словно спеша на ее защиту. Александра Васильевича, видимо, увлекло

это зрелище: он далеко высунулся в окно, глядя вперед, и глаза его,

привыкшие к дыму, к огню и пространству, блестели сейчас воодушевлением.

Он понимал, что работа и мощность нашей машины могла идти в сравнение с

работой грозы, и, может быть, гордился этой мыслью.

Вскоре мы заметили пыльный вихрь, несшийся по степи нам навстречу.

Значит, и грозовую тучу несла буря нам в лоб. Свет потемнел вокруг нас;

сухая земля и степной песок засвистели и заскрежетали по железному телу

паровоза; видимости не стало, и я пустил турбодинамо для освещения и

включил лобовой прожектор впереди паровоза. Нам теперь трудно было дышать

от горячего пыльного вихря, забивавшегося в кабину и удвоенного в своей

силе встречным движением машины, от топочных газов и раннего сумрака,

обступившего нас. Паровоз с воем пробивался вперед, в смутный, душный мрак

- в щель света, создаваемую лобовым прожектором. Скорость упала до

шестидесяти километров; мы работали и смотрели вперед, как в сновидении.

Вдруг крупная капля ударила по ветровому стеклу - и сразу высохла,

испитая жарким ветром. Затем мгновенный синий свет вспыхнул у моих ресниц

и проник в меня до самого содрогнушегося сердца; я схватился за кран

инжектора, но боль в сердце уже отошла от меня, и я сразу поглядел в

сторону Мальцева - он смотрел вперед и вел машину, не изменившись в лице.

- Что это было? - спросил я у кочегара.

- Молния, - сказал он. - Хотела в нас попасть, да маленько

промахнулась.

Мальцев расслышал наши слова.

- Какая молния? - спросил он громко.

- Сейчас была, - произнес кочегар.

- Я не видел, - сказал Мальцев и снова обратился лицом наружу.

- Не видел! - удивился кочегар. - Я думал - котел взорвался, во как

засветило, а он не видел.

Я тоже усомнился, что это была молния.

- А гром где? - спросил я.

- Гром мы проехали, - объяснил кочегар. - Гром всегда после бьет.

Пока он вдарил, пока воздух расшатал, пока туда-сюда, мы уже прочь его

пролетели. Пассажиры, может, слыхали, - они сзади.

Далее мы вошли в ливень, но скоро миновали его и выехали в утихшую,

темную степь, над которой неподвижно покоились смирные, изработавшиеся

тучи.

Потемнело вовсе, и наступила спокойная ночь. Мы ощущали запах сырой

земли, благоухание трав и хлебов, напитанных дождем и грозой, и неслись

вперед, нагоняя время.

Я заметил, что Мальцев стал хуже вести машину - на кривых нас

забрасывало, скорость доходила то до ста с лишним километров, то снижалась

до сорока. Я решил, что Александр Васильевич, наверно, очень уморился, и

поэтому ничего не сказал ему, хотя мне было очень трудно держать в

наилучшем режиме работу топки и котла при таком поведении механика. Однако

через полчаса мы должны остановиться для набора воды, и там, на остановке,

Александр Васильевич поест и немного отдохнет. Мы уже нагнали сорок минут,

а до конца нашего тягового участка мы нагоним еще не менее часа.

Все же я обеспокоился усталостью Мальцева и стал сам внимательно

глядеть вперед - на путь и на сигналы. С моей стороны, над левой машиной,

горела на весу электрическая лампа, освещая машущий, дышловой механизм. Я

хорошо видел напряженную, уверенную работу левой машины, но затем лампа

над нею припотухла и стала гореть бедно, как одна свечка. Я обернулся в

кабину. Там тоже все лампы горели теперь в четверть накала, еле освещая

приборы. Странно, что Александр Васильевич не постучал мне ключом в этот

момент, чтобы указать на такой непорядок. Ясно было, что турбодинамо не

давала расчетных оборотов и напряжение упало. Я стал регулировать

турбодинамо через паропровод и долго возился с этим устройством, но

напряжение не поднималось.

В это время туманное облако красного света прошло по циферблатам

приборов и потолку кабины. Я выглянул наружу.

Впереди, во тьме, близко или далеко - нельзя было установить, красная

полоса света колебалась поперек нашего пути. Я не понимал, что это было,

но понял, что надо делать.

- Александр Васильевич! - крикнул я и дал три гудка остановки.

Раздались взрывы петард под бандажами наших колес. Я бросился к

Мальцеву; он обернул ко мне свое лицо и поглядел на меня пустыми покойными

глазами. Стрелка на циферблате тахометра показывала скорость в шестьдесят

километров.

- Мальцев! - закричал я. - Мы петарды давим! - и протянул руку к

управлению.

- Прочь! - воскликнул Мальцев, и глаза его засияли, отражая свет

тусклой лампы над тахометром.

Он мгновенно дал экстренное торможение и перевел реверс назад.

Меня прижало к котлу, я слышал, как выли бандажи колес, стругавшие

рельсы.

- Мальцев! - сказал я. - Надо краны цилиндров открыть, машину

сломаем.

- Не надо! Не сломаем! - ответил Мальцев.

Мы остановились. Я закачал инжектором воду в котел и выглянул наружу.

Впереди нас, метрах в десяти, стоял на нашей линии паровоз, тендером в

нашу сторону. На тендере находился человек; в руках у него была длинная

кочерга, раскаленная на конце до красного цвета; ею и махал он, желая

остановить курьерский поезд. Паровоз этот был толкачом товарного состава,

остановившегося на перегоне.

Значит, пока я налаживал турбодинамо и не глядел вперед, мы прошли

желтый светофор, а затем и красный и, вероятно, не один предупреждающий

сигнал путевых обходчиков. Но отчего эти сигналы не заметил Мальцев?

- Костя! - позвал меня Александр Васильевич.

Я подошел к нему.

- Костя! Что там впереди нас?

Я объяснил ему.

- Костя... Дальше ты поведешь машину, я ослеп.

На другой день я привел обратный состав на свою станцию и сдал

паровоз в депо, потому что у него на двух скатах слегка сместились

бандажи. Доложив начальнику депо о происшествии, я повел Мальцева под руку

к месту его жительства; сам Мальцев был в тяжком удручении и не пошел к

начальнику депо.

Мы еще не дошли до того дома на заросшей травою улице, в котором жил

Мальцев, как он попросил меня оставить его одного.

- Нельзя, - ответил я. - Вы, Александр Васильевич, слепой человек.

Он посмотрел на меня ясными, думающими глазами.

- Теперь я вижу, ступай домой... Я вижу все - вон жена вышла

встретить меня.

У ворот дома, где жил Мальцев, действительно стояла в ожидании

женщина, жена Александра Васильевича, и ее открытые черные волосы блестели

на солнце.

- А у нее голова покрытая или безо всего? - спросил я.

- Без, - ответил Мальцев. - Кто слепой - ты или я?

- Ну, раз видишь, то смотри, - решил я и отошел от Мальцева.

3

Мальцева отдали под суд, и началось следствие. Меня вызвал

следователь и спросил, что я думаю о происшествии с курьерским поездом. Я

ответил, что думал, - что Мальцев не виноват.

- Он ослеп от близкого разряда, от удара молнии, - сказал я

следователю. - Он был контужен, и нервы, которые управляют зрением, были у

него повреждены... Я не знаю, как это нужно сказать точно.

- Я вас понимаю, - произнес следователь, - вы говорите точно. Это все

возможно, но не достоверно. Ведь сам Мальцев показал, что он молнии не

видел.

- А я ее видел, и смазчик ее тоже видел.

- Значит, молния ударила ближе к вам, чем к Мальцеву, - рассуждал

следователь. - Почему же вы и смазчик не контужены, не ослепли, а машинист

Мальцев получил контузию зрительных нервов и ослеп? Как вы думаете?

Я стал в тупик, а затем задумался.

- Молнию Мальцев увидеть не мог, - сказал я.

Следователь удивленно слушал меня.

- Он увидеть ее не мог. Он ослеп мгновенно - от удара

электромагнитной волны, которая идет впереди света молнии. Свет молнии

есть последствие разряда, а не причина молнии. Мальцев был уже слепой,

когда молния засветилась, а слепой не мог увидеть света.

- Интересно, - улыбнулся следователь. - Я бы прекратил дело Мальцева,

если бы он и сейчас был слепым. Но вы же знаете, теперь он видит так же,

как мы с вами.

- Видит, - подтвердил я.

- Был ли он слепым, - продолжал следователь, - когда на огромной

скорости вел курьерский поезд в хвост товарному поезду?

- Был, - подтвердил я.

Следователь внимательно посмотрел на меня.

- Почему же он не передал управление паровозом вам или, по крайней

мере, не приказал вам остановить состав?

- Не знаю, - сказал я.

- Вот видите, - говорил следователь. - Взрослый сознательный человек

управляет паровозом курьерского поезда, везет на верную гибель сотни

людей, случайно избегает катастрофы, а потом оправдывается тем, что он был

слеп. Что это такое?

- Но ведь он и сам бы погиб! - говорю я.

- Вероятно. Однако меня больше интересует жизнь сотен людей, чем

жизнь одного человека. Может быть, у него были свои причины погибнуть.

- Не было, - сказал я.

Следователь стал равнодушен; он уже заскучал от меня, как от глупца.

- Вы все знаете, кроме главного, - в медленном размышлении сказал он.

- Вы можете идти.

От следователя я пошел на квартиру Мальцева.

- Александр Васильевич, - сказал я ему, - почему вы не позвали меня

на помощь, когда ослепли?

- А я видел, - ответил он. - Зачем ты нужен мне был?

- Что вы видели?

- Все: линию, сигналы, пшеницу в степи, работу правой машины - я все

видел...

Я озадачился.

- А как же так у вас вышло? Вы проехали все предупреждения, вы шли

прямо в хвост другому составу...

Бывший механик первого класса грустно задумался и тихо ответил мне,

как самому себе:

- Я привык видеть свет, и я думал, что вижу его, а я видел его тогда

только в своем уме, в воображении. На самом деле я был слепой, но я этого

не знал. Я и в петарды не поверил, хотя и услышал их: я подумал, что

ослышался. А когда ты дал гудки остановки и закричал мне, я видел впереди

зеленый сигнал, я сразу не догадался.

Теперь я понял Мальцева, но не знал, почему он не скажет о том

следователю - о том, что после того, как он ослеп, он еще долго видел мир

в своем воображении и верил в его действительность. И я спросил об этом

Александра Васильевича.

- А я ему говорил, - ответил Мальцев.

- А он что?

- "Это, говорит, ваше воображение было; может, вы и сейчас

воображаете что-нибудь, я не знаю. Мне, говорит, нужно установить факты, а

не ваше воображение или мнительность. Ваше воображение - было оно или нет

- я проверить не могу, оно было лишь у вас в голове; это ваши слова, а

крушение, которое чуть-чуть не произошло, - это действие".

- Он прав, - сказал я.

- Прав, я сам знаю, - согласился машинист. - И я тоже прав, а не

виноват. Что же теперь будет?

- В тюрьме сидеть будешь, - сообщил я ему.

4

Мальцева посадили в тюрьму. Я по-прежнему ездил помощником, но только

уже с другим машинистом - осторожным стариком, тормозившим состав еще за

километр до желтого светофора, а когда мы подъезжали к нему, то сигнал

переделывался на зеленый, и старик опять начинал волочить состав вперед.

Это была не работа: я скучал по Мальцеву.

Зимою я был в областном городе и посетил своего брата, студента,

жившего в университетском общежитии. Брат сказал мне среди беседы, что у

них, в университете, есть в физической лаборатории установка Тесла для

получения искусственной молнии. Мне пришло в голову некоторое соображение,

неуверенное и еще не ясное для меня самого.

Возвратившись домой, я обдумал свою догадку относительно установки

Тесла и решил, что моя мысль правильна. Я написал письмо следователю,

ведшему в свое время дело Мальцева, с просьбой испытать заключенного

Мальцева на подверженность его действию электрических разрядов. В случае,

если будет доказана подверженность психики Мальцева либо его зрительных

органов действию близких внезапных электрических разрядов, то дело

Мальцева надо пересмотреть. Я указал следователю, где находится установка

Тесла и как нужно произвести опыт над человеком.

Следователь долго не отвечал мне, но потом сообщил, что областной

прокурор согласился произвести предложенную мною экспертизу в

университетской физической лаборатории.

Через несколько дней следователь вызвал меня повесткой. Я пришел к

нему взволнованный, заранее уверенный в счастливом решении дела Мальцева.

Следователь поздоровался со мной, но долго молчал, медленно читая

какую-то бумагу печальными глазами; я терял надежду.

- Вы подвели своего друга, - сказал затем следователь.

- А что? Приговор остается прежний?

- Нет. Мы освободим Мальцева. Приказ уже дан, - может быть, Мальцев

уже дома.

- Благодарю вас. - Я встал на ноги перед следователем.

- А мы вас благодарить не будем. Вы дали плохой совет: Мальцев опять

слепой...

Я сел на стул в усталости, во мне мгновенно сгорела душа, и я захотел

пить.

- Эксперты без предупреждения, в темноте, провели Мальцева под

установкой Тесла, - говорил мне следователь. - Включен был ток, произошла

молния, и раздался резкий удар. Мальцев прошел спокойно, но теперь он

снова не видит света - это установлено объективным путем,

судебно-медицинской экспертизой.

Следователь попил воды и добавил:

- Сейчас он опять видит мир только в одном своем воображении... Вы

его товарищ, помогите ему.

- Может быть, к нему опять вернется зрение, - высказал я надежду, -

как было тогда, после паровоза...

Следователь подумал.

- Едва ли... Тогда была первая травма, теперь вторая. Рана нанесена

по раненому месту.

И, не сдерживаясь более, следователь встал и в волнении начал ходить

по комнате.

- Это я виноват... Зачем я послушался вас и, как глупарь, настоял на

экспертизе! Я рисковал человеком, а он не вынес риска.

- Вы не виноваты, вы ничем не рисковали, - утешил я следователя. -

Что лучше - свободный слепой человек или зрячий, но невинно заключенный?

- Я не знал, что мне придется доказать невиновность человека

посредством его несчастья, - сказал следователь. - Это слишком дорогая

цена.

- Вы следователь, - объяснил я ему. - Вы должны знать про человека

все, и даже то, чего он сам про себя не знает...

- Я вас понимаю, вы правы, - тихо произнес следователь.

- Вы не волнуйтесь, товарищ следователь... Тут действовали факты

внутри человека, а вы искали их только снаружи. Но вы сумели понять свой

недостаток и поступили с Мальцевым как человек благородный. Я вас уважаю.

- Я вас тоже, - сознался следователь. - Знаете, из вас мог бы выйти

помощник следователя...

- Спасибо, но я занят: я помощник машиниста на курьерском паровозе.

Я ушел. Я не был другом Мальцева, и он ко мне всегда относился без

внимания и заботы. Но я хотел защитить его от горя судьбы, я был ожесточен

против роковых сил, случайно и равнодушно уничтожающих человека; я

почувствовал тайный, неуловимый расчет этих сил - в том, что они губили

именно Мальцева, а, скажем, не меня. Я понимал, что в природе не

существует такого расчета в нашем человеческом, математическом смысле, но

я видел, что происходят факты, доказывающие существование враждебных, для

человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают

избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться, потому что чувствовал

в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах природы и в нашей

судьбе, - я чувствовал свою особенность человека. И я пришел в ожесточение

и решил воспротивиться, сам еще не зная, как это нужно сделать.

5

На следующее лето я сдал экзамен на звание машиниста и стал ездить

самостоятельно на паровозе серии "СУ", работая на пассажирском местном

сообщении. И почти всегда, когда я подавал паровоз под состав, стоявший у

станционной платформы, я видел Мальцева, сидевшего на крашеной скамейке.

Облокотившись рукою на трость, поставленную между ног, он обращал в

сторону паровоза свое страстное, чуткое лицо с опустевшими слепыми

глазами, и жадно дышал запахом гари и смазочного масла и внимательно

слушал ритмичную работу паровоздушного насоса. Утешить его мне было нечем,

и я уезжал, а он оставался.

Шло лето; я работал на паровозе и часто видел Александра Васильевича

- не только на вокзальной платформе, но встречал его и на улице, когда он

медленно шел, ощупывая дорогу тростью. Он осунулся и постарел за последнее

время; жил он в достатке - ему определили пенсию, жена его работала, детей

у них не было, но тоска, безжизненная участь снедали Александра

Васильевича, и тело его худело от постоянного горя. Я с ним иногда

разговаривал, но видел, что ему скучно было беседовать о пустяках и

довольствоваться моим любезным утешением, что и слепой - это тоже вполне

полноправный, полноценный человек.

- Прочь! - говорил он, выслушав мои доброжелательные слова.

Но я тоже был сердитый человек, и, когда, по обычаю, он однажды велел

уходить мне прочь, я сказал ему:

- Завтра в десять тридцать я поведу состав. Если будешь сидеть тихо,

я возьму тебя в машину.

Мальцев согласился.

- Ладно. Я буду смирным. Дай мне там в руки что-нибудь, - дай реверс

подержать: я крутить его не буду.

- Крутить его ты не будешь! - подтвердил я. - Если покрутишь, я тебе

дам в руки кусок угля и больше сроду не возьму на паровоз.

Слепой промолчал; он настолько хотел снова побыть на паровозе, что

смирился передо мной.

На другой день я пригласил его с крашеной скамейки на паровоз и сошел

к нему навстречу, чтобы помочь ему подняться в кабину.

Когда мы тронулись вперед, я посадил Александра Васильевича на свое

место машиниста, я положил одну его руку на реверс и другую на тормозной

автомат и поверх его рук положил свои руки. Я водил своими руками, как

надо, и его руки тоже работали. Мальцев сидел молчаливо и слушался меня,

наслаждаясь движением машины, ветром в лицо и работой. Он сосредоточился,

забыл свое горе слепца, и кроткая радость осветила изможденное лицо этого

человека, для которого ощущение машины было блаженством.

В обратный конец мы ехали подобным же способом: Мальцев сидел на

месте механика, а я стоял, склонившись, возле него и держал свои руки на

его руках. Мальцев уже приноровился работать таким образом настолько, что

мне было достаточно легкого нажима на его руку, и он с точностью ощущал

мое требование. Прежний, совершенный мастер машины стремился превозмочь в

себе недостаток зрения и чувствовать мир другими средствами, чтобы

работать и оправдать свою жизнь.

На спокойных участках я вовсе отходил от Мальцева и смотрел вперед со

стороны помощника.

Мы уже были на подходе к Толубееву; наш очередной рейс благополучно

заканчивался, и шли мы вовремя. Но на последнем перегоне нам светил

навстречу желтый светофор. Я не стал преждевременно сокращать ход и шел на

светофор с открытым паром. Мальцев сидел спокойно, держа левую руку на

реверсе; я смотрел на своего учителя с тайным ожиданием...

- Закрой пар! - сказал мне Мальцев.

Я промолчал, волнуясь всем сердцем.

Тогда Мальцев встал с места, протянул руку к регулятору и закрыл пар.

- Я вижу желтый свет, - сказал он и повел рукоятку тормоза на себя.

- А может быть, ты опять только воображаешь, что видишь свет! -

сказал я Мальцеву.

Он повернул ко мне свое лицо и заплакал. Я подошел к нему и поцеловал

его в ответ:

- Веди машину до конца, Александр Васильевич: ты видишь теперь весь

свет!

Он довел машину до Толубеева без моей помощи. После работы я пошел

вместе с Мальцевым к нему на квартиру, и мы вместе с ним просидели весь

вечер и всю ночь.

Я боялся оставить его одного, как родного сына, без защиты против

действия внезапных и враждебных сил нашего прекрасного и яростного мира.