Содержание

Введение

1. Биография

2. Композиция семи исторических картин

   1. «Утро Стрелецкой казни»

   2. «Меншиков в Берёзе»

   3. «Боярыня Морозова»

   4. «Исцеление слепорожденного»

   5. «Покорение Сибири Ермаком»

   6. «Переход Суворова через Альпы»

   7. «Стенька Разин»

Заключение

Список литературы

Введение

"Я ИСЧЕЗАЮ..." - таковы были последние слова, сказанные умирающим Василием Суриковым... А до этого - сорок лет титанической работы, грандиозные произведения, поражавшие всех и всякого, всеобщее восхищение и суеверное поклонение перед гением художника. «Боярыня Морозова», «Утро стрелецкой казни», «Меньшиков в Березове», «Покорение Сибири Ермаком», «Переход Суворова через Альпы», «Исцеление слепорожденного Иисусом» - каждая из этих картин становилось целой эпохой в развитии русской живописи. И вряд ли можно вспомнить другого русского художника XIX века, чей талант и творческое наследие имели бы такой большой резонанс и такое значение для всей нашей русской культуры. Судьба Василия Ивановича Сурикова родственна судьбам большинства художников-передвижников. Как и многие из них, он вырос вдали от столиц; преодолевая большие трудности, сумел поступить в Академию художеств. Суриков родился в Красноярске в 1848 году, в казацкой семье (предки его, по-видимому, некогда жили на Дону и пришли в Сибирь при Иоанне Грозном - с Ермаком). Прадеды художника участвовали в красноярском бунте XVIII века, и род Сурикова гордился этими вольнолюбивыми предками. Современный исследователь творчества Сурикова В.С. Кеменов пишет: «Через род Суриковых он чувствовал себя как бы участником истории XVI-XVII веков».

1. Биография

Василий Иванович Суриков родился 12 января (24 по новому стилю) 1848 года в городе Красноярске в семье губернского регистратора Ивана Васильевича Сурикова. Семья принадлежала к старинному казачьему роду. "Предки его пришли в Сибирь вместе с Ермаком. Род его идет, очевидно, с Дона, где в Верхне-Ягирской и Кундрючинской станицах еще сохранились казаки Суриковы. Оттуда они пошли завоевывать Сибирь и упоминаются как основатели Красноярска. "После того как они Ермака потопили в Иртыше, - рассказывал сам художник, - пошли они вверх по Енисею, основали Енисейск, а потом Красноярские остроги - так у нас места, укрепленные частоколом, назывались". Имена Суриковых и Торгошиных (предков художника со стороны матери) упоминаются в списках бунтовщиков, выступивших против сибирского воеводы Дурново в конце XVII века.

Суриков всегда гордился своими предками и своей родиной - Сибирью. Он поэтично и образно рассказывал о ней: "Сибирь под Енисеем... - страна полная большой и своеобразной красоты. На сотни верст - девственный бор тайги с диким зверьем. Таинственные тропинки вьются тайгою десятками верст и вдруг приводят куда-нибудь в болотную трясину или же уходят в дебри скалистых гор. Изредка попадается несущийся с гор бурный поток, а ближе к Енисею то по одному берегу, а то и по обоим - убегающие в синюю даль богатые поемные луга с пасущимися табунами...

В такой обстановке сибиряк стал особым человеком с богатой широкой натурой, с большим размахом во всем: и в труде, и в разгуле. В Сибири на все своя мера: расстояние в сотню верст - нипочем, стройка - на сотни лет. Богатства природы, торговый тракт, близость рудников и приисков с приносимым ими быстрым обогащением… вольное население, не знавшее крепостного права, необходимость каждому охранять себя и в лесу, и в дороге от лютого зверя или лихого человека - все это создавало и в обращении с деньгами особый размах. Наложила свою печать на Сибирь и каторга с ссылкой... Остроги с зловещими частоколами, клейменные лица, эшафоты с палачом в красной рубахе, свист кнута и бой барабана... - все это было обычными впечатлениями сибиряка. А рядом - беглые, жуткими тенями скользящие по задворкам в ночной тишине, разбои, грабежи, поджоги, пожары". Жизнь в Сибири сохраняла патриархальный уклад и жестокие нравы. Не раз семья Суриковых подвергалась разбойным нападениям, и жизнь будущего художника "висела на волоске". Любимыми развлечениями сибиряков были кулачные бои и охота. С малых лет Суриков ходил с отцом на охоту и прекрасно стрелял, а в юности любил участвовать в кулачных боях.

Огромное влияние на Сурикова оказала его мать Прасковья Федоровна. Она была незаурядным человеком - сильная, смелая, проницательная - "посмотрит на человека и одним словом определит". Прасковья Федоровна выросла в старинном, похожем на сказку, доме с высокими резными крыльцами, множеством крытых переходов и слюдяными окнами. Сам воздух в доме "дышал стариной". Из своего девичества она вынесла любовь к старинным торжественным обрядам, затейливым узорам. Прасковья Федоровна мастерски вышивала цветами и травами по своим рисункам, тонко чувствовала цвет, разбиралась в полутонах. Свою любовь к старине, внутреннее чувство прекрасного Суриков унаследовал от матери.

Тяга к рисованию проявилась у Сурикова с ранних лет. Мальчиком он вглядывался в окружающих: "как глаза расставлены", "как черты лица составляются", часами мог рассматривать старинные иконы и гравюры, пытаясь передать увиденное на бумаге. В 1856 году Суриков поступил в приходское училище в Красноярске. Там способности мальчика к рисованию были замечены преподавателем Н.В. Гребневым, который стал заниматься с ним отдельно, рассказывал о произведениях классического искусства, водил рисовать с натуры акварельными красками виды Красноярска.

"Идеалы исторических типов воспитала во мне Сибирь с детства. Она же дала мне и дух, и силу, и здоровье». Сибирь многое объясняет в творчестве художника, но для того чтобы красноярский юноша, выучившийся в Академии художеств на стипендию местного купца-мецената, стал великим русским живописцем Суриковым, нужны были могучий талант, причем талант истинно русский, глубоко национальный, патриотизм, демократичность и высокая гражданственность, большая живописная, профессиональная культура и обширные знания, целеустремленность и сила воли. Наконец, неповторимый дар угадывания истории, не столько буквы, сколько ее духа, правды давно минувших веков.

2. Композиции семи исторических картин

У Сурикова не было настоящей мастерской. Свои знаменитые монументальные полотна художник писал или у себя дома, в одной из небольших комнат квартиры, которую тогда снимал (Утро стрелецкой казни, Меншиков в Березове, Боярыня Морозова), или, позже, в одном из залов Исторического музея (Покорение Сибири Ермаком, Переход Суворова через Альпы, Степан Разин). Обстановка была очень простой - лишь самое необходимое. Неприступный с чужими, живой и общительный только с близкими людьми, Суриков, когда он начинал работать, замыкался, затворялся в своей мастерской, почти никогда не показывая работу до ее окончания (как было с Утром стрелецкой казни). Художнику необходимо было претворить в жизнь свой замысел, который ярким образным представлением со всеми композиционными, пластическими и цветовыми подробностями "вспыхнул" в его душе. Однако до воплощения его на холсте предстояла еще огромная работа. Достоевский сказал, что нет ничего фантастичнее реальности. Это в особенности подтверждают картины Сурикова. Его казнь стрельцов среди насупившейся Красной площади, со зловещим силуэтом Василия Блаженного позади, с мерцающими в утренней мгле жалкими свечками, с процессией искалеченных людей, плетущейся под грозным взором Антихриста Царя, гениально передает весь сверхъестественный ужас начинающейся петровской трагедии. Эпилог ее изображен еще с большей простотой и еще с большей силой: низкая, душная изба, в которой сидит огромный великан Меншиков, окруженный своими несчастными детьми, сильно напоминает «Баню с пауками» Свидригайлова. Страшное лицо бывшего герцога Ингерманландского прекрасно годилось бы для скованного Прометея...»

художник картина суриков композиция

2.1 «Утро стрелецкой казни»

"Стрельцы" были задуманы еще в Академии и возникли из того впечатления, которое произвела на него Красная площадь в тот день, что он провел в Москве по пути из Красноярска в Петербург. О них он и мечтал, когда принимал заказ на живопись в храме Спасителя, чтобы заработать денег и начать свое. "Я на памятники, как на живых людей смотрел, - говорил он, - расспрашивал их: вы видели, вы слышали, вы свидетели. Только они не словами говорят. И вот Вам в пример скажу: верю в Бориса Годунова Самозванца только потому, что про них на Иване Великом написано. А вот у Пушкина не верю: очень у него красиво, точно сказка. А памятники все сами видели: и царей в одеждах, и царевен - живые свидетели. Стены я допрашивал, а не книги. В Лувре вон быки ассирийские. Я на них смотрел, и не быки меня поражали, а то, что у них копыта стерты - значит, люди здесь ходили. Вот что меня поражает. Я в Риме в соборе Петра в Петров день был. На колени стал над его гробницей и думал: "Вот он здесь лежит - исторические кости; весь мир об нем думает, а он здесь - тронуть можно".

В этих словах Суриков выразил самую сущность своего подхода к исторической действительности. Он восстанавливает ее не путем изучения исторической эпохи и всех ее мелких археологических подробностей – он воспринимает ее непосредственно, как живую эманацию старых камней, по тому же самому закону, как ясновидящий, прижав к темени исследуемый предмет, получает видение событий, к нему относящихся. Ступив впервые на землю Красной площади, насыщенную кровью древних казней, Суриков был охвачен смутой и тревогой тех воспоминаний, что он носил в памяти своей крови. Историческая связь напрашивалась сама собою: Красноярский бунт, в котором впервые обнаруживается лицо суриковского рода, был непосредственным отголоском, последней волной стрелецких бунтов начала Петрова царствования. Из событий, запечатленных камнями Красной площади, ему должно было померещиться это и никакое другое, тем более что вид Лобного места пробудил в нем все кровавые воспоминания детства и всю захватывающую, патетическую поэзию эшафота. "Когда я их задумал, у меня все лица так и возникли. И цветовая раскраска вместе с композицией; я ведь живу от самого холста, из него все возникает", - говорил Суриков.

Но основным зерном, из которого расцвела вся композиция, было впечатление чисто живописное, запавшее в душу гораздо раньше: свеча, горящая при дневном свете на фоне белой рубахи с рефлексами. Этот образ много лет волновал Сурикова, пока не соединился с темой стрелецкой казни. Психологический путь вполне понятен: свеча, горящая днем, вызывает образ похорон, покойника, смерти. На фоне белой рубахи в живой руке она еще более жутко напоминает о смерти, о казни. Глаз художника натолкнулся на один из основных знаков, составляющих алфавит видимого мира, и вокруг того сосредоточия стала заплетаться сложная паутина композиции. На первом карандашном эскизе (1878) эта свеча горит в руках рыжего стрельца, являющегося узлом всей композиции. На законченной картине свечей. Погасшая свеча - это погасшая жизнь. Поэтому старуха на пером плане, в середине картины, прижимает к голове погасшую свечу: того, кого она пришла провожать, уже увели.

Свеча того стрельца, которого уводят направо, брошена в грязь месте с его кафтаном и шапкой и гаснет. У седого стрельца с длинной бородой преображенец вынул из рук свечу и задувает ее. Другой солдат тянется к свече того, кто, став на телеге, кланяется народу. У стрельца с черной бородой и у молодого, обернутого спиной, свечи горят ровным пламенем в онемевших руках: оба они заняты мыслью о смерти. Напротив, в руке рыжего стрельца свеча зажата судорожно и гневно. Близость смерти не погасила в нем пламени бунта, и его взгляд, полный ненависти, бьет через всю картину, скрещиваясь со взглядом Петра, образующего правый фокус картины. Таким образом, психологическое напряжение композиции, начинаясь снизу, в середине ее делает эллиптический оборот спирали, круто загибаясь вокруг рыжего стрельца, и оттуда прямой линией наискось пересекает всю картину, чтобы упереться и сломаться в правом очаге воли - в глазах Петра.

Но кроме этой спиральной пружины воли, завязавшей узел композиции, в картине есть и архитектурная конструкция: главы Василия Блаженного увенчивают и заканчивают собою толпу стрельцов, привезенных на казнь. Как внутри этого собора каждой главе соответствует отдельная церковь, так в картине им соответствуют отдельные группы. Срединному куполу, не умещающемуся в раме, и стоящему пред им меньшим, с дынеобразной луковицей, соответствует фигура седого стрельца, положившего руку на голову плачущей женщины. Двум малым, притаившимся между большими, - черный стрелец и обнимающая его сзади женщина. Большому левому куполу с завитой главой - рыжий стрелец (и пламя его свечи повторяет завитки луковиц). Дальнему левому – молодой стрелец, сидящий спиной. Вправо от срединного купола малая луковица в клетку соответствует стоящему стрельцу, что кланяется народу, а крайний правый и остроконечные верхи крыльца - фигуре голосящей стрельчихи и тому стрельцу, которого уводят преображенцы. Кремлевская же башня, стоящая на отлете посредине стены, - одинокой верховой фигуре Петра. Наконец, группа царевен и иностранцев приходится под правой ближней башней. Нет сомнения, что избрав фоном картины Василия Блаженного, Суриков старался установить связь между сложным построением собора и путаницей телег и людей, загромоздивших площадь.

"Когда я этюд с Василия Блаженного писал, - говорил он, - он мне все кровавым казался".¹ В его прихотливых главах ему чудился образ старой Руси, обезглавленной Петром. Это отразилось и во всей архитектуре композиции и в характере отдельных групп: семи видимым главам собора соответствуют семь смертных свечей картины.

"Утро стрелецких казней" было начато после Женитьбы, закончено и выставлено в 1881 году. Передвижная выставка была открыта 1 марта. Появление картины совпало с новым трагическим узлом, обозначившим развитие борьбы центробежных и центростремительных сил русской истории.

2.2 «Меншиков в Березове»

О первой идее этого замысла "Меншиков" Суриков рассказывал так: "В восемьдесят первом году, летом, поехал я жить в деревню под Москвой – в Перерву. Жили в избушке нищенской. Жена с детьми. В избушке темно и тесно. И выйти нельзя - все лето дождь. Здесь вот мне все и думалось: кто же это так вот в низкой избе сидел? Поехал я раз в Москву за холстами. Иду по Красной площади. И вдруг...Меншиков! Сразу всю картину увидал. Весь узел композиции. Только не знал еще, как княжну посажу... Я и о покупках забыл, сейчас кинулся назад в Перерву". "Меншиков в ссылке" была тема субъективная, чисто личная. Вольному казаку Сурикову, которого судьба приневолила быть великим художником, разумеется, было тесно и душно в узкой городской жизни Академии, и первые годы борьбы за самостоятельность и за право собственного искусства принимались как необходимая дисциплина.

Но когда началась личная жизнь, явилась собственная семья и жизнь повернулась требовательным ликом материальных забот, то утрата первобытной казацкой свободы, овеявшей детство в Сибири, ощутилась во всей полноте. Творческий вопрос был поставлен: "Кому же это было так же тесно, как мне?" Случайность столкнула его с моделью его Меншикова. "Раз по Пречистенскому бульвару идет, вижу, Меншиков. Я за ним - квартиру запомнить. Учитель был математики Первой гимназии. В отставке. Старик. Невенгловский по фамилии. В первый раз и не пустил меня совсем. А во второй раз пустил. Позволил рисовать. На антресолях у него писал. В халате. Перстень у него на руке. Небритый. Совсем Меншиков. "Кого Вы с меня писать будете?" - спрашивает. Думаю, еще обидится, говорю: "Суворова с вас рисовать буду".

А Меншикову я с жены покойной писал. Другую дочь - с барышни одной. Сына писал с одного молодого человека в Москве - со Шмаровина-сына".

"Меншиков" был выставлен в 1883 году.

2.3 "Боярыня Морозова"

"...А то раз ворону на снегу увидал... Сидит ворона на снегу и крыло отставила, черным пятном на белом сидит. Так вот эту ворону я много лет забыть не мог. Закроешь глаза - ворона на снегу сидит. Потом "Боярыню Морозову" написал".

Этими словами Суриков еще раз приоткрывает психологические тайники своих замыслов, дает нам в руку зерно, из которого расцветает композиция. "Стрельцы" пошли от пламенника свечи, горящей днем на фоне белой рубахи. "Меншиков" - от низкой избы, в которой "мне" скучно, и кто-то безвинно гибнет рядом. "Морозова" - из трагического черного пятна вороны с отставленным крылом на белом фоне.

"Боярыня Морозова" была задумана еще раньше "Меншикова", сейчас же после "Стрельцов". Первый эскиз ее был сделан еще в 1881 году, но к настоящей работе Суриков приступил только в 1884 г.

"Для "Морозовой" я много раз пришивал холст, - говорил он, - не идет у нее лошадь, да и только. Наконец прибавил последний кусок - и лошадь пошла. Я ее ведь на третьем холсте написал. Первый-то был совсем мал, а тот я из Парижа выписал".

Конечно, тут вопрос был не столько в величине, сколько в удлиненном формате холста. Величина являлась важной только потому, что центральная фигура была заранее данной величиной. Надо было узнать, до каких пределов холст должен быть вытянут.

Если мы разделим всю композицию по диагонали, то заметим, что спина лошади и правый борт розвальней идут по диагонали от правого нижнего к левому верхнему углу, а левая оглобля с левым бортом саней образуют как бы перспективную линию удаления, сходящуюся с первой на куполе церквей. В этом конусе, составляющем основной клин движения, пересекающий наискось все полотно, вписаны вплотную розвальни, фигура Морозовой, лошадь и стража с алебардами, идущая впереди. Из него подымается только кисть правой руки с двуперстным знаменьем, и, конечно, не случайно, потому что это выводит ее из общего потока движения и сосредоточивает на ней внимание как на основном символе совершающегося события.

Если же от середины купола, в котором сходятся линии, опустим перпендикуляр, то в этот соседний конус вместится как раз фигура мальчишки, бегущего за санями. Таким образом определяется поток движения, уходящего в глубину картины, и достигается необходимая иллюзия удаления, дополненная еще и тем, что точка схождения этого конуса движения находится значительно выше линии горизонта.

Толпа же слева и справа образует жидкую статическую массу, разрезаемую этим конусом, и по ней проходят и перекрещиваются, как волны, следующие за кормой ладьи, - волны впечатления, оставляемые совершающимся событием. Таким образом, ясно, что вопрос о величине холста сводился к вопросу о необходимой массе толпы. Мы можем судить по обоим эскизам, что вначале она была слишком мала, и потому не получалось впечатления рассекаемой человеческой массы; но опасно было и слишком увеличить ее, удлиняя холст, так как тогда фигура боярыни Морозовой рисковала уменьшиться, затеряться в толпе. Необходимо было найти ту точную меру, при которой голова боярыни доминировала над толпой, а толпа была бы достаточно велика. Тут выступал уже из-за вопроса о композиции вопрос о психологической напряженности самого лица. Боярыне Морозовой в картине противопоставлена толпа. Толпа как психологическое целое представляет одну из труднейших задач живописи, особенно если она берется не орнаментально и не чисто конструктивно. Еще труднее дать национальную психологию толпы в определенный патетический момент. Такие попытки в XIX веке чаще удавались в романе и в драме, чем в живописи. При этом надо прибавить, что русская толпа самая трудная из всех. Западная толпа легче находит себе выражение в общем жесте, в общем чувстве, ней есть единство порыва, обусловленное как общественной большой воспитанностью, так и традиционными правовыми руслами, заранее подготовленными в подсознании на все случаи жизни. Она охотно и дружно подчиняется опытному капельмейстеру, всегда являющемуся в нужный момент. Конфликты ее совести разрешаются гораздо проще благодаря громадному количеству выработанных историей моральных формул.

Русская толпа сложнее, невыявленнее. Ее чувства глубже и разнообразнее, смутнее и противоречивее. Мы знаем эту психологию русской толпы и по Достоевскому, и по Толстому. Но в русской живописи единственным мастером, достойно разрешившим эту задачу, был Суриков. Толпа впереди, та, которая еще не увидала лица Морозовой, теснится с любопытством и грубо хохочет в ожидании позорного зрелища. Ее характеризуют четыре лица: возница и мальчишка справа, а слева купец и священник. И бубенцы, и хворостина, которыми в первом варианте художник хотел подчеркнуть шутовской характер шествия, в картине сосредоточены в лице осклабившегося возницы.

Ни он, ни Морозова не видят друг друга, но лица их перспективно противопоставлены одно другому как крайние контрасты света и тени. Это основная антитеза композиции. Рядом с ним лицо по-детски неразумно смеющегося мальчишки. Он уже видит Морозову, но смех не успел сбежать с его лица, тогда как за ним вправо, откуда виднее профиль Морозовой, он уже заменился на некоторых лицах настороженностью, а на женских - испугом. Слева же, откуда Морозова видна только со спины, скверно глумится священник, прислушиваясь одним ухом к речам острящего купца и обмениваясь взглядом с возницей.

Там где розвальни прошли, картина толпы меняется органически. Рядом с бортами струи человеческой влаги захвачены непосредственным движением: слева бежит мальчишка, догоняя сани, а справа внизу стоит странница на коленях и сидит юродивый. Оба они физически неподвижны, но в них дано высшее напряжение чувства, следующего за Морозовой. Они целиком устремлены вслед ей в своем благословении. Таким образом эти две ближайшие борозды равновесятся: высшему напряжению движения слева соответствует высшее напряжение активного чувства справа. В крыльях водного следа, оставляемого идущей ладьей, можно всегда различить несколько рядов расходящихся и постепенно убывающих волн. Так и здесь. Только левое крыло движения, взятое в ракурсе, естественно короче и менее разработано. Вся видимая толпа находится в правом крыле.

Вторая волна, состоящая почти сплошь из женских фигур, представляет собой нарастание глубокого, замолченного, с собою самим борющегося и себе противоречащего чувства, которое усложняется по мере ее отдаления.

Но на правом крыле развертывается третья борозда. Она сплошь мужская. Это растревоженная, но не преображенная влага недоверия, враждебности, гнева. Но ни смеха, ни глумления в ней уже нет. Она идет от смутного мужика в тулупе, через стрельца, видимого со спины, через крупного старика с седой бородой, неодобряющего черноглазого монаха, пристально и гневно вглядывающегося из-под руки старика, и заканчивается безразлично глумливым и презрительным лицом другого монаха и равнодушно любопытствующим бронзовым лицом татарина в тюбетейке. «Боярыня Морозова» была выставлена в 1887 году.

"Боярыня Морозова" была высшей точкой суриковского творчества. После нее начинается медленное склонение. Трудно представить себе, в какую сторону направилось бы творчество после "Морозовой", если бы в его жизни не случилось событие, перевернувшее весь внутренний строй его творчества. Через год после окончания "Морозовой", седьмого апреля 1888 года умерла его жена.

Нет ни документов, ни признаний самого Сурикова о том, как он пережил этот удар. Но ясно, что с ее смерти исчезла та интимная, замкнутая творческая атмосфера, в которой созревали и выявились и "Стрельцы", и "Меншиков", и "Боярыня Морозова".

Из этого сосредоточенного внутреннего мира он был снова кинут во внешний мир. Но он не сразу покинул свой опустевший дом. Он остался еще в его осиротевших комнатах, чтобы отдать последнюю творческую дань прошлому. Он написал "Исцеление слепорожденного".

2.4 "Исцеление слепорожденного"

Эта картина выпадает из цикла суриковских картин. И жест, и выражение лица прозревающего слепого, в котором можно узнать "юродивого" из "Морозовой", преувеличены, почти карикатурны. Фигуры, выглядывающие сзади, безразличны и неинтересны. Жест и поза самого Христа случайны и невыразительны. Она не была предназначена для публики.

«Я ее лично для себя написал», - говорил Суриков.»¹ В «Исцелении слепорожденного» Суриков справил траурные поминки и преодолел личную потерю.

2.5 «Покорение Сибири Ермаком»

Над картиной Суриков начал работать с 1891 года. Он изъездил всю Сибирь, собирая материалы. Ездил в Тобольск и по Оби для пейзажа. В 1892 году - на Дон собрать казацкие типы, в 1893 году - па самый север Сибири рисовать остяков, в 1894 - снова в Тобольск и по Иртышу. «Этюдный материал, собранный им за эти годы, громаден. Собирая эти этнографические материалы, он работал над ними, зарисовывая телеги, дуги и розвальни. Его волновали живые отпечатки истории, запечатленные в характере лиц, в родовых типах, в жесте, рождаемом от прикосновения к древнему сручью или оружию. Достаточно внимательно проглядеть те рисунки, с которых он изучал руки, взводящие курок и натягивающие лук, чтобы выяснить себе, что его волновало и захватывало.».

И здесь он продолжал идти от тех же самых постоянных величин истории. "А я ведь летописи и не читал, - говорил он, - картина сама мне так представилась. А когда я потом уж Кунгурскую летопись начал читать, - вижу, совсем, как у меня. Совсем похоже. Кучум-то ведь на горе стоял. Там, где у меня скачущие... И теперь ведь, как на пароходе едешь, - вдруг всадник на обрыв выскочит: дым увидал. Любопытство, значит. Толстой, как "Ермака" увидал, говорит: "Это потому, что вы поверили, оно и производит впечатление".

В исторической картине ведь и не нужно, чтобы было совсем так, а чтобы возможность была, чтобы похоже было. Суть исторической картины - угадывание.

"Покорение Сибири" было выставлено в 1895 году, и в этом же году умерла мать художника. После "Морозовой" - жена, после "Ермака" - мать. Как бы две расплаты за всякое счастье художественного осуществления.

И точно так же, как смерть жены была для него освобождением от темных и трагических уз крови, так и смерть матери подрезала в тайниках его творчества корень, связывающий его с родом.

Следующая историческая тема, захватившая его душу, находится вне памяти крови и вне памяти рода. Он задумал "Переход Суворова через Альпы". Законченная и выставленная в 1899 году, эта картина совпала со столетием события.

2.6 "Переход Суворова через Альпы»

В первых трех картинах была неразрешенная трагическая спазма национального духа; в "Ермаке" - убедительный документ родовой гордости, историческая хартия своего происхождения, в "Суворове" - только патриотическая тема. Хотя Суриков и ездил в Швейцарию для этюдов и проходил пешком Сен-Готардский перевал, чтобы почувствовать путь Суворовской армии, все же он не мог ни понять, ни воспринять альпийского пейзажа. Не таков был характер его таланта, крепко вросшего в родную почву, чтобы он мог что-нибудь воссоздать от чуждой земли. Альпы ему остались так же чужды, как тем суворовским солдатам, что переходили через них. В той отвесной стене с картонными скалами, по которой Суриков пустил Суворовскую армию, нет духа альпийской природы, а только внешние признаки ее.

Тема композиции: слова Суворова, воодушевляющие солдат. У солдат нет лица, нет разнообразия индивидуальностей. У них один общий тип. Они отличаются друг от друга только возрастом, униформой, волнами единого настроения. Вглядываясь, мы можем представить их всех, как одного человека, взятого в различные возрасты его жизни. Сурикову надо было дать солдатскую безликую массу, смиренную и героическую, зажигающуюся от слов вождя.

Если мы поделим картину диагоналями, как Суриков обычно выверял свои композиции, то увидим, что здесь основные группы расположены в двух прямоугольных треугольниках, разделенных диагональю, идущей с левого верхнего к нижнему правому углу. Лента "слов-солдат", выходящая из уст Суворова, занимает весь правый треугольник, но внизу, падая отвесно в пропасть, захватывает и нижнюю часть левого треугольника, в самый верхний угол которого вписан Суворов с конем. При этом совершенно так же хохолок-пламенник на черепе Суворова и раздутые ноздри его коня выступают над линией диагонали, выделяя две черты полководца - вдохновенность и волю.

2.7 "Стенька Разин"

Идея народных песен о Стеньке Разине перешла, очевидно, у художника в более конкретный образ: он берет Стеньку в раздумьи, одним ухом слушающего случайного певца, взятого на ладью и поющего песню о нем же. Другие его товарищи на корме кутят и пьют. Стенька меланхоличен и задумчив. Стенька посредине, певец прямо против него спиной, сидящая фигура слева, пленный перс и полный казак - все на своих местах, но еще лишенные своих масок и жестов.

Стенька по этому замыслу является единственной волей и характером картины (как и Суворов). Но главная трудность, а быть может, ошибка всего замысла в том, что Стенька не связан никаким непосредственным чувством или переживанием с окружающими. И Ермак, и Суворов сплавлены с другими персонажами картин молнией переживаемого патетического момента. Для Стеньки же его окружение только живописная околичность, характеризующая его личность, иллюстрирующая его легенду, и только. В картине нет драматической органичности, свойственной другим произведениям Сурикова. Это единственная из его картин, которая может быть названа "исторической живописью" во всем отрицательном смысле этого понятия.

Картина была выставлена в 1907 году, потом переписана и снова выставлена в Риме, продана в частные руки, и все-таки лицо Стеньки найдено не было. Только в 1910 году, после того уже, как картина была продана. Суриков нашел настоящее лицо Стеньки.

Заключение

Сорок лет титанической работы, грандиозные произведения, поражавшие всех и всякого, всеобщее восхищение и суеверное поклонение перед гением художника. «Боярыня Морозова», «Утро стрелецкой казни», «Меньшиков в Березове», «Покорение Сибири Ермаком», «Переход Суворова через Альпы», «Исцеление слепорожденного Иисусом» - каждая из этих картин становилось целой эпохой в развитии русской живописи.

В последние годы своей жизни Суриков писал много портретов и автопортретов. Если раньше портреты, за редким исключением - Портрет матери (1887), С гитарой (1882), Портрет Ольги Суриковой (1888) и некоторые другие, были так или иначе связаны с большими историческими картинами, то теперь они приобрели самостоятельную ценность: Портрет доктора А.Д. Езерского (1910), Портрет человека с больной рукой (1913).
В 1915 году Суриков выставил Благовещение — свою последнюю крупную работу.

Лето 1915 года Василий Иванович провел на юге, в Крыму. Он много загорал, подымался в горы. Такие нагрузки оказались слишком тяжелыми для его больного сердца. 6 марта 1916 года Сурикова не стало. Последние слова великого художника были: "Я исчезаю".

Значение Сурикова как гениального ясновидца прошлого для русского общества огромно и все еще недостаточно оценено и понято. Никакие археологические изыскания, никакие книги и документы, ни даже превосходные исторические романы не могли бы так сблизить нас с прошлым, установить очаровательную, желанную связь между отрывочным нынешним и вечным, но забытым прошлым. Нет ничего более грустного в нашей жизни, как сознание изолированности настоящего дня, момента...

Список литературы

1. Кеменов В.С. Историческая живопись Сурикова/ В.С. Кеменов. М., 1963.

2. www.artsurikov.ru

3. www.voloshin.ouc.ru

1^ www.artsurikov.ru

1^ www.voloshin.ouc.ru