Ведущий: Великая Отечественная война — особая страница в русской словесности. Эти пропахшие порохом, густо пропитанные кровью годы отозвались в литературе долгим эхом. Свое весомое, выстраданное и талантливое слово о самой страшной и жестокой из всех войн сказали сибирские поэты.

В первые же дни войны, 23 июня 1941 года, в обращении, напечатанном на страницах газеты «Советская Сибирь», они заявили: «Будем бить врага и штыком и пером». Что и делали подчас в самом буквальном смысле. Прежде всего — поэты-фронтовики, воевавшие в составе сибирских дивизий. Многие пали смертью храбрых. Героическая же судьба некоторых из них отразилась в названиях улиц и даже становилась основой художественных произведений. Как произошло это с новосибирским поэтом Борисом Богатковым, чье имя сегодня носит одна из центральных улиц Новосибирска и который явился прообразом главного героя известной поэмы А. Смердова «Пушкинские горы» Сергея Снежкова. Писать стихи Б. Богатков начал рано. На юношеских его опытах еще лежит отпечаток книжной романтики, наивности, но проступает уже и предчувствие надвигающейся войны, а с ним начинает вызревать мотив готовности защищать Родину. С тех же пор, когда Б. Богаткова призвали в армию, Родина и война стали главной и единственной темой его поэзии. Впрочем, то была не просто тема, а скорее заполнившее молодого поэта без остатка чувство, в котором поэт и гражданин, беззаветно любящий свою страну, слились воедино: Ведущий:

Впереди — города пустые, нераспаханные поля.

Тяжко знать, что моя Россия - от того леска не моя...

Посмотрю на друзей-гвардейцев: брови сдвинули, помрачнев.

Как и мне, им сжимает сердце справедливый священный гнев.

Поклялись мы, что встанем снова на родимые рубежи!

И в минуты битвы суровой нас, гвардейцев не устрашит.

Ливень пуль, сносящий пилотки, и оживший немецкий дзот...

Только бы прозвучал короткий, долгожданный приказ: «Вперед!»

Ведущий: Здесь весь Б. Богатков — цельный, целеустремленный, ощущающий себя сыном великой Родины и братом воюющих за нее бойцов. Видимо, именно это чувство кровной сопричастности и помогло ему 11 августа 1943 года в критическую минуту, презирая «ливень пуль», поднять в боях за Гнездиловские высоты на Смоленском направлении свой поредевший взвод в атаку песней собственного сочинения, которую уже успели полюбить в дивизии:

Все, гвардеец, в боях изведай: холод, голод, смертельный риск,

И героем вернись с победой в славный город Новосибирск.

Ведущий: А вот как этот переломный и героический момент изобразил в своей поэме А. Смердов:

Ведущий: Взлетела песня и, казалось, стихли на взрытом поле огненные вихри...

Взлетела птицей и затрепетала и обожгла солдатские сердца...

И тем, кто страхом был к земле прикован, и даже тем,

кто встать уже не мог

В сердца ударил песни звонкий ток. И подхватили песню на лету...

Ведущий: В своей трагической, но и героической судьбе Б. Богатков, однако, не исключение. Он принадлежал к поколению «лобастых мальчиков невиданной революции», до срока внесенных «в смертные реляции», о которых другой поэт этой плеяды Николай Майоров (тоже погибший) сказал:

Мы были высоки, русоволосы, вы в книгах прочитаете, как миф,

О людях, что ушли, не долюбив, не докурив последней папиросы.

Одним из самых талантливых среди них был уроженец Хакасии Георгий Суворов, погибший в феврале 1944 года при отражении танковой атаки. Как и Б. Богатков, писать он начал еще до войны, но как поэт сформировался именно на фронте. Стихи его, написанные на передовой, публикуют журналы «Ленинград», «Звезда», «Сибирские огни». Вынашивает он и план книги, которая под названием «Слово солдата» увидела свет уже после смерти поэта. При чтении ее обращаешь внимание на удивительную целостность мировосприятия поэта и его внутреннюю цельность. Долг, честь, мужество, верность — главные мотивы своеобразных стихотворных исповедей Г. Суворова. И вот еще — что характерно: трагизм жестокой войны не мешал ему быть оптимистом. Многие стихотворения поэта полны светлых надежд:

Ведущий: Еще война. Но мы упорно верим,

Что будет день — мы выпьем боль до дна.

Широкий мир нам вновь откроет двери,

С рассветом новым встанет тишина.

Последний враг. Последний меткий. Выстрел.

И первый проблеск утра, как стекло.

Мой милый друг, а все-таки как быстро,

Как быстро наше время протекло.

В воспоминаньях мы тужить не будем.

Зачем туманить грустью ясность дней.

Свой добрый век мы прожили как люди.

И для людей.

Биб-рь Поэт, полной мерой хлебнувший ужас войны, в последних строках этого стихотворения произносит нечто, на первый взгляд, парадоксальное: «Свой добрый век...» Но если задуматься, то для поколения Богаткова и Суворова век действительно «добрый», ибо «лобастые мальчики» отдавали себя до последней капли крови, без всякого сомнения, доброму и благородному делу — очищению родной земли от зла и скверны фашизма.

Процитированное выше стихотворение было написано Г. Суворовым всего за несколько дней до его гибели и оказалось пророческим. И не только для него одного. В чем нетрудно убедиться, читая стихи других поэтов-сибиряков, сложивших головы на полях сражений. В частности, Евгения Березницкого.

Е. Березницкий одним из первых сибирских поэтов ушел добровольцем на фронт. Он уже был сложившимся литератором, писал для взрослых и детей, но война сразу властно вошла в его поэтическое сознание. И хотя стихов о войне у Е. Березницкого сохранилось мало, даже в том немногом можно услышать и почувствовать ненависть к врагу и жажду священной мести за поругание родной земли: Ведущий:

За каждый колос, опавший с твоих, отчизна, полей,

За каждый волос упавший с головок наших детей,

За стон от боли жестокой, слетающий с братских губ,

Оплатим мы око за око, оплатим мы зуб за зуб...

Биб-рь Жизненно еще более зрелым человеком пришел на войну Георгий Доронин, но, как и Богатков с Суворовым, настоящий поэтический голос обрел он на фронтовых дорогах. От имени выдуманного им бойца Саши Сибирякова Г. Доронин вел поэтическую летопись своей дивизии, где служил ответственным секретарем дивизионной газеты. Стихи и назывались соответствующе: «Саша у огонька», «Саша идет в атаку», «Саша сибиряков в бою за высоту» и т.д. Стихи капитана Доронина нередко печатались как листовки и передавались по цепи

из рук в руки. Да, собственно, и автор их — Г. Доронин — известен был очень немногим, зато Сашу Сибирякова знали хорошо.

Здесь же, в дивизионной типографии была издана единственная прижизненная книжка Г. Доронина под названием «Сыны великого народа». В ней всего полтора десятка страниц, но, поистине, каждая из них пахнет порохом. Жизненный и творческий путь Г. Доронина в один из летних дней 1943 года оборвала вражеская мина, но остался «венок героям» (так он иногда называл собранные в его книжке стихотворения), сплетенный из взволнованно-патетических строк, зовущих к победе:

Мы помним трепетом объятый восхода вымпел золотой.

В наш сад в то утро враг проклятый ступил кровавою пятой.

Лишь только пали злые тени сквозь утра ясные лучи,

Покинув мудрые селенья, мы взяли ружья и мечи.

И клятву помня боевую, мы шли, накапливая гнев.

Шинель, пилотку фронтовую красноармейскую надев.

За честь страны и за свободу, за вольный труд и край родной

Сыны великого народа ведут с врагами смертный бой...

Ведущий: А вот в память о Константине Брянском, который погиб зимой 1942 года, осталась чистая, светлая, несмотря на дым военных пожарищ, лирика, каждая строка которой дышит любовью к родной земле, к дорогим и близким людям, над ездой на скорую с ними встречу:

Ведущий:

Ты ждешь меня, ты ждешь издалека в дому родном, где все мне так знакомо.

Из окон виден розовый закат, в углу кровать, ковер с рисунком дома.

Проходят дни, проходят вечера. И где бы ни был я, за той войною,

Когда-нибудь вот так же, как теперь, ты будешь ждать, надеясь терпеливо,

А в этот миг тихонько скрипнет дверь. И я войду усталый и счастливый

И радость тихая вернется в дом опять...

Ведущий: Лейтенант Владимир Чугунов, погибший в июле 1943 года на Курской дуге, писал в своих стихах, как о подвигах воюющего фронта, так и о «гвардейцах тыла», которые самоотверженным трудом помогали громить врага. Поэт убедительно доказывал, что это звенья одной цепи, ведущей к победе и миру.

У поэтов фронтового призыва было чрезвычайно развито предчувствие близкой, на каждом шагу подкарауливающей смерти. В. Чугунов не являлся в этом плане исключением. «С судьбой теперь плохие шутки. // Здесь очень просто умереть», — писал он в одном из стихотворений незадолго до гибели. Но вместе с тем он был убежден, выражая, пожалуй, общее самочувствие фронтовых поэтов, что простота и легкость смерти на войне не должны рождать настроений безысходности и обреченности. «Так закон диктует в деле ратном: // умирая, все-таки не трусь!» И здесь не напускное презрение к смерти, а глубокая вера в конечное торжество жизни над смертью, добра над злом.

А завтра в бой! Быть может, смерть

Свершит над кем-нибудь расправу. Он упадет на землю в травы,

Но жаворонки будут петь, цвести ромашки, незабудки

И многошумный лес шуметь ...

Ведущий: «Лицом к лицу лица не увидать...» Поэты-сибиряки, сложившие головы на полях Великой Отечественной войны, опровергли эту известную есенинскую формулировку. Они-то как раз сразу постигли величие подвига народного и без колебаний заняли свое место в строю, чтобы бить врага «штыком и пером». Активнейшее участие в создании героической летописи военных лет принимали не только те, кто непосредственно испытал на себе жестокий огонь сражений. Леонид Мартынов, Илья Мухачев, Елизавета Стюарт, Василий Федоров, Казимир Лисовский и ряд других сибирских поэтов в военных действиях не участвовали, но без них эту летопись представить вряд ли возможно. Вообще следует заметить, что в годину тяжелейших для страны испытаний слаженно звучали голоса писателей всех поколений. И на творчество каждого из них война наложила свой неизгладимый отпечаток.

Так, к примеру, писатель и ученый Петр Драверт, в предвоенные годы почти отошедший от литературы, в первые же дни фашистского нашествия берется за перо и создает стихотворение «Разбить врага», каждая строчка которого — страстный призыв-обращение к своему народу. А известный как автор исторических поэм Леонид Мартынов становится еще и блестящим поэтом-публицистом. Хотя тема прошлого земли русской из его творчества тоже не исчезает. Только звучит теперь в тесном соотнесении с днем настоящим.

Показательно в этом отношении мартыновское стихотворение «Сыны Сибири». Прослеживая основные этапы русской истории, автор показывает, как велика была всегда роль Сибири в борьбе за независимость России. Нисколько не уменьшилась она и в борьбе с новым врагом:

Ведущий:...Вот вновь ты шлешь свои полки на запад. И сыны Сибири

Известны всюду как стрелки искуснейшие в целом мире.

Здесь, под полярною звездой, владеем вольным мы простором.

Мы бились в Азии с ордой, мы под Москвой сражались с Вором.

Идем мы снова, на врага, чтоб ни один тевтон не спасся.

Пусть знает «северная раса», каков бывает жар Кузбасса,

Каких сынов родит тайга!

Ведущий: Тема многострадального нашего прошлого и значение Сибири в исторической судьбе России в сибирской поэзии военных лет переживает второе рождение. Очень точно, лаконично, емко и образно высказался по этому поводу в коротком стихотворении «Сибирь» совсем еде молодой тогда Василий Федоров:

Учитель через много лет вопрос прочтет на детских лицах:

Как обновлялся Старый свет в своих изломанных границах?

Чем наша Родина жила? Кому судьбу свою вверяла?

И где тогда Сибирь была - все там же, за хребтом Урала?

И давней битвы рваный след спокойно обведя рукою,

Он скажет: в дни народных бед Сибирь стояла под Москвою.

Биб-рь Среди произведений, посвященных прошлому, но обращенных и к настоящему, следует назвать и поэму красноярского поэта Игнатия Рождественского «Стражи Мангазеи» об отважных русских землепроходцах, основавших на сибирском Севере легендарный город — торговый и пограничный форпост России. Замысел произведения подчеркнут эпиграфом, взятым из царского указа 1619 года, в котором, в частности, говорится: «...велели учинить наказ крепкий, чтобы немецких людей на Енисей и в Мангазею некоторыми мерами не пропускали». Под «немецкими людьми» подразумевались охочие до сибирских богатств иностранцы. Но в годы Великой Отечественной войны словосочетание это ассоциировалось уже непосредственно с теми, кто пришел с мечом на землю русскую. А потому образы казаков и стрельцов, защищавших Мангазею от иноземных посягательств, были созвучны грозовой атмосфере Великой Отечественной войны. «Не царями отечество держится — нами», — говорит главный герой поэмы И. Рождественского стрелец Гурьян, но олова эти вслед за ним могли бы повторить миллионы россиян, не жалевших ни сил, ни жизней для победы над врагом. И не только на фронте, но и в тылу. Поэтому не случайно в произведениях поэтов Сибири одной из ведущих стала тема единства Фронта и тыла. В частности, Илья Мухачев в «Письмах к другу» пишет:

Ведущий: И, может быть, те самые снаряды, что выпускаешь ты сейчас в бандитов,

У нас же на заводе все отлиты из той руды, которая добыта

Вот здесь...

Биб-рь И даже снарядные ящики, продолжает лирический герой этого стихотворения, «быть может, пахнут смолью темнокорых и зеленохвойных наших сосен».

С И. Мухачевым перекликается Л. Мартынов в стихотворении «Глубокий тыл»:

Глубокого тыла могучая тишь —

Лес, горы и ясные воды, и всюду, куда только ни поглядишь, —

Заводы, заводы, заводы! У немца нет тыла —

У немца есть зад, загривок и зверское рыло.

Лети же в то рыло, тяжелый снаряд, отсюда, из дальнего тыла.

Сибирь в тот снаряд смертоносный заряд рукою могучей вложила.

Пускай, издыхая, почувствует, гад, дыханье глубокого тыла!

Ведущий: Связь фронта и тыла, как видим, тут не столько экономическая и материальная, сколько духовная. Народ, одинаково грозный в бою и в заводском цеху, нельзя победить. Неотъемлемой частью такого народа ощущали себя и поэты-сибиряки. Правда, выражали это по-разному. Одни — с эпической широтой и размахом, другие — с графической резкостью, третьи считали, что «о войне шепотом говорить нельзя»...

Но были поэты, которым негромким своим голосом прекрасно удавалось донести до читателей наскаленно-трагическую атмосферу освободительной народной войны. К ним, несомненно, принадлежала и Елизавета Стюарт, которая в самые горячие дни 1942 года писала:

Ведущий: Все испытай — лишенья и страданья. Запомни все, чем эти дни полны.

Пойми, что значит — ожидать свиданья, отложенного до конца войны.

Пойми, что значит, если небо рухнет от взрывов над твоею головой.

Узнай, что значит, если печь потухнет в пустом дому, где ты один живой.

Почувствуй тяжесть вымокшей шинели

и жар в глазах на третью ночь без сна,

Когда бойцы щепоть махорки делят и с ног, как пуля валит тишина.

Пройди по развороченным дорогам, чужое горе, как свое, измерь

И руки друга павшего потрогай, чтоб вновь и вновь возненавидеть смерть...

Ведущий: В прекрасных стихотворных строках Е. Стюарт запечатлела для нас и уходящих на фронт бойцов-сибиряков, и «ход танков, врезанных в асфальт», и то, как «ползли орудия ночами по потрясенной мостовой», и дверь военкомата, отмеченную «толпою молчаливых жен»... Как признавалась сама поэтесса, вообще «тех дней мельчайшая подробность запоминалась навсегда». И — добавим — переплавлялась огнем поэтического чувства в стихи. Стихи же самой Е. Стюарт были живым поэтическим свидетельством эпохи, в котором сквозь дымы пожарищ, сквозь застящее глаза и сердце горе пробивалась неистребимая воля к жизни и вера в несокрушимую силу советского народа:

Как нелегко молчать заставить память.

А возвратясь, на пепле и золе

Вновь заложить тот самый первый камень, что всех прочнее ляжет на земле.

Как нелегко, все сосчитав могилы, не умереть от горя самому.

Как нелегко!..но это все под силу прекрасному народу моему.

Ведущий: И этот голос веры был созвучен всей тональности советской литературы военной поры.

Особое место в поэзии Сибири, посвященной Великой Отечественной войне, принадлежит тем ее представителям, кто «с боями прошел пол-Европы» (И. Ветлугин), выжил и вернулся победителем. В отличие от собратьев-коллег, судьба предоставила им возможность художественно осмыслить и донести правду о Великой Отечественной войне до новых читательских поколений.

Александр Смердов, Леонид Решетников, Николай Перевалов, Иван Ветлугин, Марк Юдалевич, Иван Краснов, Михаил Небогатов, Евгений Павличенко, Леонид Чикин... — всем им пришлось пройти с боями не одну сотню километров фронтовых дорог, и совершенно естественно, что дороги эти на первых порах диктовали поэтам строку и чувство, а нередко задавали их стихам и необходимый ритм:

Ведущий:

Четвертый день...нет, мы не дни считали —

В дыму кромешном, в тяжком лязге стали,

Четвертый день мы шли вперед, вперед и только верстам точный знали счет.

Мы шли вослед грозе артиллерийской, то отдаленной, то паляще близкой, —

Она и днем и ночью бушевала, катясь на запад многоверстным валом,

И ослепляла — в небе пролетая метеоритов огненною стаей,

И оглушала — все окрест заполнив железным ревом,

треском белых молний...за танками по опаленным травам,

В лесных завалах, по болотам ржавым, сквозь чад и жар горящих деревень

Мы шли вперед, вперед — четвертый день.

И только верстам точный счет вели, освобожденной из ярма земли,

Перед которой были мы в долгу — на целый год, отдав ее врагу...

Ведущий: Так начинается поэма А. Смердова "Пушкинские горы". И этот размеренно-торжественный ритм интонационно точно соответствует

неумолчному гулу военной техники, неотвратимому и необратимому движению наступающих воинских колонн.

Но эти дышащие страстным напряженным лиризмом строки отражали атмосферу середины 1942 года, когда в Великой Отечественной войне произошел перелом и наша армия начала первое крупное наступление. А на полгода раньше, молодой вятский парнишка Леонид Решетников, ставший впоследствии известным сибирским поэтом, в стихотворении «Декабрь под Москвой» писал: Ведущий:

Мы шли по разбомбленной автостраде от Дорохова

На восток, Москве — остатки нашей танковой засады:

Два танка уцелевших — в голове и два десятка пехотинцев — сзади.

И колыхалось в черноте ночной, ночных пожаров зарево над нами.

И груз вины качался за плечами, и грозный враг катился за спиной.

А от Москвы на запад шли и шли

Солдаты в полушубках, рукавицах, спокойны и чуть-чуть широколицы.

И лыжный след их пропадал вдали.

Лишь скрип ремней да лыж в морозном мире катился...

И я не подозревал, что это час победы вызревал,

Пришедший из глубин седой Сибири.

Биб-рь В отличие от смердовской поэмы, здесь еще только предощущение будущего перелома. Но тот же ощущается страстно-проникновенный лиризм, смыкающийся с патетикой, та же эмоциональная напряженность каждого слова. В поэзии военных лет (поэты-сибиряки — не исключение) трудно выделить какое-то одно доминирующее (скажем, чисто лирическое) звучание или тематическое направление. Каждое поэтическое произведение той поры обычно являло собой единстве патриотических, гражданственных, семейно-бытовых, интимных и прочих других мотивов. И это вполне закономерно, поскольку дорога к мирному бытию, простому человеческому счастью шла тогда через огонь войны. У А. Смердова есть стихотворный цикл под общим примечательным названием «Письма с передовой». И обстановка и чувства в них переданы реально, зримо: Ведущий:

...Ночь. Блиндаж. Не спал давно я.

Я б заплакать мог,

Если бы сейчас со мною побыла часок.

Биб-рь Однако ж эти глубоко личные, на первый взгляд, воспоминания и переживания становятся для лирического героя А. Смердова источником силы, стойкости и оптимизма:

И не нас — врага пусть давит, смертная доска,

Пусть его завыть заставит черная тоска.

Пусть уж он боится смерти на пути своем...

Мы, родная, все на свете, все переживем.

Ведущий: Характерной особенностью поэзии военных лет была ее почти документальная точность, репортажность, «дневниковость». Не случайно под многими стихотворениями той поры стоит не только дата написания, но и место. К примеру: Дорохове на Можайском шоссе. Декабрь 1941 года. Или — Прохоровка, 1942 год. А иной раз дата написания дополнялась названием войскового соединения, где служил автор — Прибалтийский фронт, 1943 год... Да и содержание стихов никак не расходилось с их формой: писали фронтовые поэты о том, чем жили сами и их товарищи — об очередной атаке, об умершем рядом на твоих глазах друге, о бойцах, отдыхающих после боя... Короче говоря, содержанием стихов тех лет стала сама война во всех ее проявлениях, сюжет которой был чрезвычайно изменчив и непредсказуем.

При немалом разнообразии форм и жанров большое распространение в поэзии военных лет получили стихотворные циклы со сквозным центральным персонажем — смелым, находчивым, удачливым бойцом, умеющим с честью выйти из любых передряг. На ум, конечно, сразу же приходит незабвенный Василий Теркин А. Твардовского. Но были у него свои литературные братья и у поэтов-сибиряков:

у А. Смердова — Тарас Клинков, у М. Юдалевича — старшина Иван Боёк, (про Сашу Сибирякова Г. Доронина выше мы уже говорили). В такой своеобразной художественно-публицистической форме поэты откликались на события текущей фронтовой жизни. Написанные с юмором, в живой, образной разговорной манере, эти «книги про бойца» имели у наших воинов большой успех. Более того, многие солдаты на передовой искренне верили в существование этих вымышленных литературных героев, писали им письма со словами благодарности, просьбами, пожеланиями, обращались за советами. Рожденный в первые же годы войны образ воина, духовно слитного со своим народом, готового жизнь положить ради спасения и защиты родной земли, прочно вошел в русскую, в том числе и сибирскую поэзию. Другое дело, что и образ этот, и вообще взгляд на войну со временем менялись, а точнее становились более глубокими и объемными. Исчезала поверхностность, сиюминутность, приходило на смену умудренное жестоким фронтовым опытом осмысление. «На исходном рубеже атаки //Нету слов «позднее» и «потом», — заявил в одном из стихотворений Иван Ветлугин. «Нету», потому что «на исходном рубеже атаки вся отчизна нынче залегла» и судьбу не отложить на «потом»: быть или не быть решается сейчас.

Однако в поэзии, как бы ни приближала она нас к жизни, существуют и «позднее», и «потом». И есть здесь уже другая, обратно пропорциональная связь: чем дальше отстраняешься, тем лучше видно. А потому тот же И. Ветлугин на своего сверстника-бойца (см. стихотворение «Сверстнику») в 1945 году смотрит уже несколько иначе, нежели в 1941-м. Пройденная с боями дистанция не могла не сказаться:

Ведущий:

Нам порою дают за тридцать по лучистым морщинкам у глаз.

Что поделаешь, если лица, в двадцать три постарели у нас.

Горе было таким тяжелым, только вспомни — захватит дух.

Шло оно по цветущим селам, превращая девчат в старух.

Чтобы девушки не поседели, чтобы жили они не скорбя,

в двадцать лет мы надели шинели, горе приняли на себя.

Ведущий: Воин-герой, сначала защитник земли русской, а потом и освободитель был в центре поэзии 40-х годов. Но в создании обобщенного его образа таилась и определенная опасность: нередко под пером некоторых авторов он бронзовел или окаменевал настолько, что терял совершенно живые человеческие черты. Наверное, именно этот «перегиб» имел в виду Леонид Решетников, создавая свое стихотворение «Герой». Его лирический герой смотрит на мемориальный монумент солдату-победителю и в его памяти возникает совсем другой образ — куда более обыденный и приземленный:

И он мне видится иначе, нескладен, угловат и тих,

Он был не то чтобы, невзрачен, но не отличен от других.

Ведущий: Но как раз этот, внешне не видный солдат, который «и пуле кланялся, бывало», в решающую минуту был по-настоящему «красив, отважен и велик». И в своем не помпезном, неброском величии русский солдат был не одинок. О чем и напоминает в стихотворении, посвященном фронтовым медсестрам, Николай Перевалов

Ведущий: Сестрички русские, косички русые, а мы безногие,

а мы безусые. А мы бывалые, с глазами впалыми, двадцатилетние,

навек усталые. Над снами нашими ночей не спавшие, роднее матери

порой бывавшие, какой вам памятник воздвигнуть в памяти —

вам, беззаветные, вам, милосердные!..

Ведущий: Память о тех, о ком «на всю планету обелиски бессонным голосом кричат», станет для поэтов-фронтовиков поистине неистребимой.

Она как старый, засевший под сердцем осколок, с возрастом не только не исчезает, но и дает о себе знать все сильнее. Память эта — еще и своеобразный камертон, по которому поэты-фронтовики сверяли как собственную жизнь, так и дела и поступки своих современников. Наконец, она — связующая поколения преемственная нить. Вспоминая «об ушедших учителях», Леонид Решетников писал, что они, «словно мамонтовы кости... пройдут сквозь лет редут и к нам, оставшимся, не в гости — к себе домой не раз придут», что «их вера, мера, их уроки и нынче — наш боезапас».

Но есть в этой светлой памяти горький привкус вины перед погибшими. Особенно перед теми, кто принял на себя самый первый и самый тяжелый удар:

Пусть у войны на срок любой права суровы.

Но не будем притворяться, — та истина жестока и права:

Как страшно первым под огнем подняться! Еще страшней и горше знать о том, какого б ни был званья или ранга, что ты — один, без тыла и без фланга, И где там — фронта линия, где дом?..вот отчего, когда горнист, как вестник

Торжеств народных, горн к губам несет, — прости меня, мой фронтовой ровесник, я вспоминаю 41-й год.

Биб-рь 41-й год сибирские поэты фронтового поколения вспоминают еще по одной важной причине, каким бы тяжелым и трагичным он ни был, но именно к его исходу, с появлением под Москвой сибирских дивизий, наконец-то наступил перелом — затяжное, с самого начала войны отступление прекратилось, и гитлеровские войска впервые получили решительный отпор. Сибирские полки стали надежным заслоном для столицы. А в дальнейшем они покрыли себя неувядаемой ратной славой. И как тут не вспомнить хорошо известное стихотворение Ивана Краснова: Ведущий:

В Сибири не было войны, но бесконечны павших списки.

В Сибири не было войны, но в каждом парке обелиски.

Сибирь, кормившая страну, ждала нас, мучась и печалясь.

Из ста ушедших на войну, всего лишь трое возвращались.

В Сибири не было войны, но ширилась Сибирь полками,

И лучших воинов страны, с тех пор зовут сибиряками.

Биб-рь С декабря 1941 года маятник Великой Отечественной войны, стремительно двигавшийся на восток, приостановился. Но впереди были Сталинград и Прохоровка... И — еще почти четыре года кровопролитной эпопеи, которая не закончилась, как известно, даже с падением Берлина, и в августе 45-го ее огонь с запада перекинется на Дальний Восток.

Этот радостный, но и одновременно драматичный момент, когда победа в битве с одним врагом становится как бы исходной точкой в борьбе с другим, хорошо отразил поэт Ивана Краснова в стихотворении «В день Победы»:

Ведущий:

Война кончается. Дымится Берлин и корчится в огне...

Наш поезд мчится, мчится, мчится по забайкальской стороне.

Война, бои, походы, слава и с гимнастерок блеск наград...

А нас от той войны кровавой, везли который день подряд.

Туннели, сопки, речки, хаты. И стон колес, и рельсов звон.

Так — восемь дней. А на девятый — Хабаровск...

Воинский перрон забит ликующим народом,

Над ним — не выцветший кумач, что берегли четыре года,

И чей-то смех, и чей-то плач. И, понимая наши взгляды, —

мол, что за смех и праздник тут? —

кричал калека нам:

— Ребята! Ребятушки!

Войне капут!

Победа?

Слышите, славяне?

А завтра праздник — пей и пой...

Но в день Победы утром ранним -

«Равняйсь!» —

и замер строгий строй.

И тихо, будто по секрету,

сказал нам замполит полка,

что это лишь одна победа,

другая — впереди пока.

Биб-рь Со времени победных залпов Великой Отечественной войны прошло 55 лет, но отзвуки ее доносятся до наших дней. По образному

выражению того же И. Краснова, «нас еще догоняют осколки, // Острозубые волки войны». Осколки эти уже основательно выкосили ряды поэтов-фронтовиков. Один за другим они уходят от нас, но всем своим творчеством, точкой отсчета которого была Великая Отечественная война, взывают ко всем, кто остался после них: «Любите жизнь, войну не забывайте, // Не забывайте, милые, про нас...»

Да и как забыть, если в мире за прошедшие десятилетия не стало спокойнее. За большой войной потянулась цепь малых и так называемых локальных военных конфликтов — от Вьетнама и Даманского до Таджикистана и Чечни. И вот уже новым поколениям приходится испытывать на себе все «прелести» боевых действий. Только вот воинам нынешним морально, пожалуй, сложнее, чем их дедам, потому что они подчас толком и не знают против кого и за что воюют. А война... Большая она или малая, правая или неправая — все равно это война — то есть боль, страх, преждевременная смерть, горе, грязь... И на любой войне достаточно одной пули, чтобы оборвать жизнь. Легко развязать войну, куда труднее остановить разогнавшуюся

военную машину. И прямо-таки провидчески звучит сегодня стихотворение Николая Перевалова «Полшага», написанное им несколько десятилетий назад: Ведущий:

До войны — полшага, как всегда, полшага.

Полшага за чужую границу шагни —

и война началась под призыв: «На врага!»,

как всегда, начинались они. А до мира — дойти,

Если спущен курок, у цыганки узнай,

У кукушки спроси, сколько лет, сколько зим,

Сколько страшных дорог в непролазной кровавой грязи.

Это было не раз. Горький опыт велит.

Ноют раны мои, завывает пурга!

Не избыть, не забыть ни на час, ни на миг:

Полшага, как всегда, полшага!

Биб-рь Почаще бы нам всем вспоминать эти мудрые строки. Может быть, тогда не приходилось бы лишний раз браться за оружие.

Песня «Журавли»

12