Учение об эпистемологической стратегии

Александр В. Савельев

Истина все же скорее возникает из заблуждения, чем из неясности

(Ф. Бэкон, соч., т. 2, с. 117)

В целях изучения структуры научного познания в работе анализируется нетривиальность связи эпистемологии и онтологии. Показано, в том числе, на классических примерах, что начала онтологии имеют эпистемологические оттенки, а эпистемология, в свою очередь, содержит онтологические аспекты, предполагающие, в частности, существование структурированности познания. Рассмотрены и исследованы различные известные подходы к выделению и изучению этой структурированности, исследованы их недостатки, а также показана нерешённость проблемы, подтверждаемая также множественностью существующих концепций. Предлагаемое решение состоит в повышении онтологичности эпистемологических подходов с привлечением герменевтической точки зрения, предполагающей включение в структуру причин её возникновения и проявления, а также рассмотрение их как системообразующих факторов. В связи с этим разработана концепция эпистемологической стратегии, содержащая не только уровни визуально наблюдаемых структур познания (которые лишь и исследуются известными подходами), но также виртуально воспринимаемые структуры познавательной деятельности и интуитивно ощущаемые аспекты на уровне как индивидуальных, так и видовых мотиваций. Применение концепции эпистемологической стратегии позволяет повысить содержание объективного компонента в моделях познавательной деятельности с большим выделением их инвариантных составляющих, что даёт возможность отстроиться от исторических, географических, этнологических и предметных содержаний познания, а значит, в большей мере выделить его наиболее общие экзистенциальные черты.

Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (грант № 04-03-00066а) и РФФИ (грант № 04-06-80460).

Стремление к изучению познавательной деятельности человека – попыткам определения ее структуры, классификации, выяснения закономерностей, наблюдается с древнейших времен и, по всей видимости, восходит к возникновению самой философии. Вероятнее всего, появление осознанной познавательной деятельности уже само по себе детерминирует ее познавание как неотъемлемую часть своей сущности. Это можно представить, учитывая свойство всенаправленности, изотропности познания, в поле охвата которого попадает все, что осознано, в том числе, и само познание [1]. Более того, если обратиться к классическим эпистемологическим источникам, в частности, к философии Аристотеля, можно видеть, как попытки изучения познания формируют саму систему познавания мира. Таким образом, можно предположить, что познавательная деятельность человека началась именно с эпистемологии, выражающей, таким образом, ни что иное, как прежде самопознание [2].

Не случайно, основной онтологический труд Аристотеля “Метафизика” начинается именно с изучения познания: “Все люди от природы стремятся к знанию. Доказательство тому - влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих, и больше всех зрительные восприятия, ибо видение, можно сказать, мы предпочитаем всем остальным восприятиям, не только ради того, чтобы действовать, но и тогда, когда мы не собираемся что-либо делать. И причина этого в том, что зрение больше всех других чувств содействует нашему познанию и обнаруживает много различий в вещах” [3]. Начиная онтологические исследования первопричин существования мира, Аристотель вынужден заниматься сначала эпистемологией, изучая законы познания, классифицируя их по значимости и соотнося с чувственными восприятиями, определяя сущности индуктивных формулировок всеобщего и получаемых из них дедуктивных следствий и, наконец, утверждая аристотелеву логику исключенного третьего. Соответственно, это, плюс система категорий, а также ряд эпистемологических вопросов, поставленных в самом начале “Метафизики”, полностью определило саму собственную аристотелеву систему познания и уже последующую интерпретацию предмета изучения первопричин бытия.

Попытки исследования структуры научного познания проводились на различных уровнях общности и с различными степенями детальности проработок. Рост "научности" общественного сознания благодаря каскаду фундаментальных открытий, изменяющим классические представления, в том числе и валюативные [4], интенсивному прогрессированию науки и научного сознания вообще, а также повышению значимости научных достижений и зависимости от них жизни человека, наложил отпечаток на стиль мышления и понятие о нем. Общие характеристики, определяющие направленность мышления начинают претендовать на уровень общефилософского осмысления действительности [5]. Будучи интегральными характеристиками, они являются чрезвычайно важными, поскольку охватывают основную направленность общественного развития и представляет собой контекст или тот "протобульон" по Опарину, в котором происходит генерация нового научного знания [6]. Характер этого определяет научное познание, что осмысливалось и обозначалось многими авторами по-разному, хотя само содержание предмета осмысления не менялось. Это "концептуальные рамки", "способы видения", "понятийная сетка, через которую ученый рассматривает мир", "профессиональные предписания", "методическая матрица", что характеризует в совокупности членов научного сообщества в периоды "нормальной науки", т.е. в периоды между научными революциями, и наконец, "парадигма" или "дисциплинарная матрица" введенные Т. Куном согласно его воззрениям, изложенным в монографии "Структура научных революций" [7, 8]. Т. Куном была дана попытка введения специального категориального аппарата универсального описания научных революций [8]. Это также и смена "научных мировоззрений по В. И. Вернадскому [9], смена "глобальных предпосылок мышления" А. В. Койре, наиболее близко подошедшего к необходимости оценки парадигмы с позиций общефилософских категорий [10, 11], что позволило ему подняться до высокой ступени общности и оценить смену научных парадигм как переход от аристотелевого к галилеевскому способу мышления – от целесообразно упорядоченного и конечного Космоса и бесцельной, однородной и бесконечной вселенной идентичных элементов и единообразных законов, определенная А. В. Койре как "крушение Космоса". Однако, это гениальное, по сути дела прозрение все же не дало возможность построения систематического категориального анализа понятийного аппарата науки с позиций философских категорий, в связи с чем не была оценена значимость более мелких парадигм. Это - смена "научно-исследовательских программ" И. Лакатоса [12], смена "стандартов и стратегий рациональности и пониманий" С. Тулмина [13], смена "эпистем" М. Фуко [14], смена "стилей мышления" Л. Флека [15]. К противоположному полюсу относятся отрицание вообще смены чего-либо скачкообразным революционным путем в соответствии с позицией континуинтализма П. Дюгема [16] и концепция перманентной революции К. Поппера [17].

Однако, аксиоматика определения этих главных структурных компонент, детерминирующих познавательную деятельность, весьма расплывчата, что и стимулирует, возможно, продолжающуюся генерацию такой множественности определений и, одновременно, является показателем неудовлетворенности ими. Т. Кун определяет парадигму так: “…одно или несколько прошлых достижений, которые в течение некоторого времени признаются определенным научным сообществом как основа для его дальнейшей практической деятельности”. Они (парадигмы) должны обладать при этом двумя свойствами: “Их создание было в достаточной мере беспрецедентным, чтобы привлечь на длительное время группу сторонников из конкурирующих направлений научных исследований. В то же время они были достаточно открытыми, чтобы новые поколения ученых могли в их рамках найти для себя нерешенные проблемы любого вида” [18].

В фаллибилизме И. Лакатоса определение исследовательских программ такое: “У всех исследовательских программ есть “твердое ядро”. Отрицательная эвристика запрещает использовать modus tollens, когда речь идет об утверждениях, включенных в “твердое ядро”. Вместо этого мы должны напрягать нашу изобретательность, чтобы прояснять, развивать уже имеющиеся или выдвигать новые “вспомогательные гипотезы”, которые образуют защитное пояс этого ядра; modus tollens своим острием направляется именно на эти гипотезы. Защитный пояс должен выдерживать главный удар со стороны проверок, защищая, таким образом, окостеневшее ядро, он должен приспосабливаться, переделываться или даже полностью заменяться, если того требуют интересы обороны. Если все это дает прогрессивный сдвиг проблем, исследовательская программа может считаться успешной. Она неуспешна, если это приводит к регрессивному сдвигу проблем” [19].

Несмотря на то, что данные типы попыток упорядочивания системы познания мы могли бы отнести к определениям прямого характера, следует отметить, что как в том, так и в другом случае определения более отвечают на вопрос “как?”, чем на вопрос “что?”, ради чего и призвано, собственно, определение [20]. Интересно также, что в качестве классического примера оба исследователя приводят систему взглядов ньютоновской механики.

М. Фуко исследует изменяющиеся структуры, то есть связи, принципы упорядочивания, отношения или логику порождения, строения и функционирования (“археологию”) сложных объектов человеческой культуры. Метафорически это выражается в анализе соотношения “слов” и “вещей” в различных исторических периодах (“исторические априори”). По мнению М. Фуко характер этих соотношений является ключевым к определению эпистем (èpistémè) – детерминирующих структур, которые определяют и мышление и действия, присущие конкретной эпохе. В европейской культуре Фуко выделяет 3 эпистемы: ренессансную (XVI в.), классическую (рационализм XVII – XVIII в.в.) и современную (с конца XVIII – начала XIX в.в. по настоящее время). Понятие эпистемы определяется в достаточно общем виде: “В любом случае классическую эпистему в ее наиболее общей конфигурации можно определить как систему, в состав которой входят матезис, таксoнoмия и генетический анализ. Науки всегда несут с собой проект, пусть даже отдаленный, исчерпывающего упорядочивания мира; они всегда устремлены к открытию простых элементов и их возрастающего усложнения; в своей стихии они представляют собой таблицу, раскладку познаний в соответствующей своему времени системе” [21].

Однако, совершенно точно подобранные слова “упорядочивание мира” в данном М. Фуко смысле относятся не столько к реальным действиям, направленным на мир, то есть не к самому миру, а к представлениям о мире, что опять-таки сводится лишь к пассивной классификации явлений в интрасубъектном пространстве. Кроме того, можно заметить, что наряду с большой долей интуитивности, свойства эпистем при их применении, видимо ввиду попыток связать знания с конкретной социальной человеческой историей (издержки “археологии”), непосредственным образом зависят от определения “исторической эпохи”, и это значительно снижает строгость определения самих эпистем и вносит в них существенный элемент релятивизма [22]:

“Ясно, что такой анализ не есть история идей или наук; это, скорее, исследование, цель которого – выяснить, исходя из чего стали возможными познания и теории, в соответствии с каким пространством порядка конституировалось знание; на основе какого исторического и в стихии какой позитивности идеи могли появиться, науки – сложиться, опыт – получить отражение в философских системах, рациональности – сформироваться, а затем, возможно, вскоре распасться и исчезнуть. Следовательно, здесь знания не будут рассматриваться в их развитии к объективности, которую наша современная наука может наконец признать за собой; нам бы хотелось выявить эпистемологическое поле, э п и с т е м у, в которой познания, рассматриваемые вне всякого критерия их рациональной ценности или объективности их форм, утверждают свою позитивность и обнаруживают, таким образом, историю, являющуюся не историей их нарастающего совершенствования, а, скорее, историей условий их возможности; то, что должно выявиться в ходе изложения, это появляющиеся в пространстве знания конфигурации, обусловившие всевозможные формы эмпирического познания. Речь идет не столько об истории в традиционном смысле слова, сколько о какой-то разновидности "археологии"” [23].

Также следует отметить, что, делая упор на социальность, тем не менее, отсутствуют какие-либо связи этих понятий с временными масштабами развития цивилизации [24]. Если судить по интерпретирующим примерам, то уровень общности их не является высоким, поскольку применение их не идет дальше самих доминирующих теорий.

Современный структурализм также обнаруживает довольно сильную привязку к объекту структуризации [25], о чем свидетельствует хотя бы применение его в философии математики [26], где, хотя и декларируется первичность организованности, свойства ее все же в значительной мере приобретают математический оттенок в случае применения к математическим конструктам [27].

Другие попытки структуризации познавания также имеют определяющую их связь с предметными областями самого знания. Так И. Т. Дорофеева считает, что в физике ХVII - XVIII в. в. ведущее положение занимал механический стиль мышления, со второй половины XIX в. - электродинамический, а с 20-х г. г. действует квантово-механический стиль мышления [28]. По Э. М. Семаковой в общем философском плане различаются три основных этапа в развитии научного мышления: стиль однозначной детерминации XVII - XVIII в. в. и начала XIX в., вероятностный стиль (современный) и уже формирующийся, но принадлежащий науке будущего стиль многозначной детерминации [29, 30]. У М. Ф. Веденова и Ю. В. Сачкова также выделяются "три основных этапа в истории развития физико-математического естествознания: жестко детерминированный, вероятностный и условно кибернетический" [31] - соответственно им три типа стиля научного мышления. Все они "функционируют не изолированно от других стилей мышления, не в отрыве от них, а в органической связи с ними, образуя диалектический синтез соответствующих стилей мышления" [32].

Поднимаясь до уровня философской общности, понятие стиля в настоящее время стало интенсивно использоваться и в философской литературе. Стиль мышления, как отмечал М. Борн "есть философское лицо эпохи, которое определяет ее культурные основы [33]. В философской литературе широкое распространение получила мысль о том, что стиль научного мышления "формируется на базе определенной фундаментальной теории" [34]. Или у Ю. В. Сачкова читаем: "Когда мы говорим о познании как о деятельности, о стиле современного научного мышления, то основной интерес представляют сами методы современного научного исследования - "тяжелое вооружение" современной науки. В этом плане первоочередного внимания заслуживает факт деления научных исследований на фундаментальные и прикладные" [35]. Постановка задачи о стиле мышления, вероятно, однако, должна выходить за рамки фундаментализма, в частности научно-теоретического [36]. Как отмечает В. С. Степин, стиль научного мышления состоит из двух компонентов: "Первым является представление о системно-структурных характеристиках объекта… Но кроме представлений о системной организации объектов познания стиль научного мышления включает еще один компонент - представление об эталонах научного объяснения, идеалах доказательности и обоснованности знаний, а также нормах их организации, и в частности нормах строения и развертывания теоретического знания" [37].

Недостатки таких определений очевидны – они имеют те же ограничения, что и самопознание (парадокс “гомункулюса”, Ф. Крика, Р. Ридль о невозможности познать себя, теорема Геделя о неполноте, познание бессознательного и т. д.) [38].

Интересны также попытки многопараметрического синтеза характеристик исторических типов науки (например, по В. Н. Самченко [39]), однако, они задают довольно расплывчатый образ оценки особенностей познания по причине отсутствия какого-либо доминирования в восприятии целого комплекса параметров.

В связи с этим попытаемся определить степень однородности проявлений познавательной деятельности в рамках эпистемологической стратегии (ЭС). Стратегия – подчеркивает факт развертывания познания по доминирующему плану, проявляющемуся как в общей структуре познания, так и в частных ее воплощениях. Таким образом, ЭС свойственен не только детерминизм познавательных планов, но и доминирование одного из них. Доминирование нужно понимать в количественном, так и в качественном смысле как развертывание многочисленных, разнородных и разномасштабных актов познания по сходным сценариям [40]. По крайней мере, видимо, возможно выйти на такой уровень общности, когда достаточно различимо определяется это доминирование. ЭС позволяет абстрагироваться от предметности знания и конкретной исторической его реализации и дает возможность оценить его с метафизических позиций. Это позволяет выйти за рамки оцениваемого явления и разрешить, таким образом, парадокс “оценивания оценщика”. Стратегия также имеет указание прежде на деятельностный активный характер познавания, имеющий двунаправленный характер: не только от объекта к познающему субъекту, но и, наоборот – от субъекта к объекту. Это означает, что ЭС является не только и не столько пассивной классификационной схемой, сколько планом воздействий на мир [41] с целью его преобразования, и, следовательно, любая ЭС имманентно содержит в себе телеологические установки, являясь одновременно инструментальными средствами познания, в связи с чем представляет собой онтологизированный конструкт.

Помимо этого, введение понятия ЭС позволяет выделить определенные инварианты этих планов относительно сменяющих друг друга исторических эпох, условий, предметных оформлений познавания и пр. Таким образом, можно надеяться получить именно метафизическую суть познавательных явлений достаточно высокого уровня общности, что даст возможность за изменяющимися внешними чертами рассмотреть общие объединяющие свойства, более отражающие сущность явлений познавательной деятельности. При этом явно выдвигаемые телеолоогические установки, по всей видимости, являются только внешней частью айсберга, поскольку продуцируются другими более глубинными телеологическими установками, уходящими корнями в бессознательное [42], рис. 1. Явно проявляющиеся установки всегда частны, узкоспециальны, что определяется их согласованием с реальным временем, но в системе служат воплощением целей более высокого уровня общности, отличающихся по темпоральным масштабам от насущных целей текущего дня, а потому являющихся скрытыми [43]. Эти цели более высокого уровня общности могут быть сознательными и размещаться, например, в коллективном сознательном, но, тем не менее, из-за разницы временных масштабов (охватывающие большие временные периоды, чем явные частные цели, то есть более долговременные) недоступны для прямого восприятия. Являющиеся по сути дела виртуальными, поскольку согласованы с виртуальным, а не реальным временем, эти цели требуют для познания их не прямое, а также виртуальное, моделирующее восприятие, абстрагированное от текущего момента времени [44]. Более того, их невозможно понять, находясь полностью во власти реального времени, не абстрагируюсь от него, т. е. “являясь современным”. В свою очередь, эти общие (“политические”) цели детерминируются еще более глубинными пластами – бессознательным, то есть не осознаваемыми сознанием целями (“идеологические”). Они, в свою очередь, могут иметь как социальную, так и природную (внешней природы и внутренней природы человека) детерминацию, выражаются мотивационным компонентом коллективного и индивидуального сознания. Осознание их, по всей вероятности, вряд ли вообще возможно на уровне сознания, а только лишь на уровне внеметодическом, например, на уровне интуитивных ощущений [45].

В отличие от “методологии исследовательских программ” И. Лакатоса и “эпистем” М. Фуко, которые можно характеризовать как “горизонтальную” стратификацию структуры познавательной деятельности, ЭС обнаруживает “вертикальное” построение с иерархическим возрастанием уровней общности установок, в соответствии с этим и глубинности восприятия эссенциальной сущности познавательных явлений. Интерпретации, приводимые указанными авторами, иллюстрирующие вводимые категориальные структуры познания, неслучайны и этой неслучайностью иллюстрируют также и саму сущность и масштабность этих структур. Примеры ньютоновской механики, внутреннего эпистемологического ее построения, являются слишком частной и узкоспециальной темой для претендования на достаточный универсализм. В основном обобщение идет лишь на уровне внутренних признаков самих теорий и не выходит за рациональные пределы научной рациональности, не позволяя заглянуть в пласты, всегда лежащие под ними. Универсализм М. Фуко и И. Лакатоса высок, однако, он охватывает по причине своей “горизонтальности” в большей мере внешнюю, чем внутреннюю сторону познавательных процессов. Если присмотреться, можно заметить, что и “матезис – таксономия – генетический анализ” М. Фуко, и “твердое ядро как положительная эвристика с окружающим его защитным поясом, как отрицательной эвристикой” И. Лакатоса касаются лишь внешних сторон построения (археология!) теорий и не затрагивают скрытых факторов и причин их порождающих. Теория И. Лакатоса больше походит на обобщение конкретных отдельных научных теорий, априорно имеющих в своей основе систему аксиом (“твердое ядро”) и дедуктивную систему следствий (“защитный пояс”). Тем не менее, эти факторы и причины порождения внешней структурированности познания напрямую связаны с социальными процессами и как раз обнаруживают упущенный в данных случаях универсализм в различных областях человеческой жизни и деятельности, и могут являться скрытыми от взгляда со стороны внешней структурированности механизмами познания.

ЭС сетевого принципа [46], например, может иметь предметно-идеальное выражение в виде возникновения и развития обозначаемых нами как социотехнических и социотехнологических стратегий [47] – нейрокомпьютерных технологий, телекоммуникационных сетей, в том числе, интернета, промышленных сетей (организационно-технологические связи внутри предприятия и сетей предприятий); экономических торгово-обменных сетей; лингво-языковых, ментально-понятийных и т. д. Общая виртуально наблюдаемая стратегическая (или смысловая) структура для этих феноменов выражается в воплощении стратегии объединения – разъединения, что является и экзистенциальным выражением и, одновременно, причиной проявления первого уровня [47]. Процессы фиксации стратегии объединения – разъединения в материально-идеальных сущностях образуют обобщённую семантическую (виртуальную) сеть, определяющую “подтекстовую” целереализующую сущностную структуру сетей первого уровня. Наблюдать её можно лишь абстрагируясь от частных воплощений сетей, находясь в виртуальном времени, поскольку она обнаруживает на порядки меньшую зависимость от реального времени. Таким образом, стратегическое содержание сил объединения – разъединения объединяет (и порождает!) тактические конкретные воплощения сетевой структурированности познания (первого уровня) и находится с ними в отношениях, подобных отношениям сущности – явления. В то же время, структурирующий принцип познания, воплощающий объединение – разъединение в мотивационном отношении детерминируется его причинным фактором – стремлением к субъективизации – объективизации, что создаёт интуитивно ощущаемую структурированность познавательной деятельности и также находится уже со вторым уровнем в отношениях подобных отношениям сущности – явления.

В качестве других примеров ЭС можно назвать, ЭС моделирования, ЭС опредмечивания (реификации) [48], ЭС самопознания [49] и т. д., однако, подробное рассмотрение их выходит за рамки данной статьи.

Таким образом, мы видим, что познавательная деятельность человека имеет сложный многоаспектный характер. Сосуществование хотя бы перечисленного множества концепций и взглядов доказывает эту сложность и многоаспектность. Указанная множественность как раз и порождается попытками познать явление познания с различных позиций и, именно, возможность этого и различия между ними подчеркивают глубину и многоаспектность проблемы и ее объекта. Представленная нами многоуровневая структура ЭС демонстрирует частный характер этих попыток, затрагивающих лишь отдельные (как правило, один) уровни. Наличие, по меньшей мере, трех слоев – проявленного, то есть деятельностно-осуществляемого познания, которое, собственно, и наблюдается нами; непроявленного, то есть подтекстно-смыслового, подразумеваемого, и, третьего – мотивационного, не осознаваемого, как раз и вносит ту сложность, которая, обычно, не охватывается целиком при изучении познания [50]. Вместе с тем, приведенная структура представляет собой единое целое, и понимание функционирования ее отдельных уровней не может быть достигнуто без рассмотрения их связей с другими. Многоаспектность познания отмечал М. К. Мамардашвили, когда говорил, что “необходимо исследовать действительное проблемное поле теории познания, или её объект” [51]. Соответственно этому эпистемология “…выявляет и затем описывает образования, имеющие собственную, естественную жизнь, продуктом которой являются наши мнения, и наблюдение которой позволяет формулировать законы как необходимые отношения, вытекающие из природы вещей, а не правила, имеющие вселенский или универсальный характер” [52]. Намёк на возможную многослойную аспектность познания, не сводящуюся лишь к визуально-проявленным ментальным актам, отражённую нами в ЭС, также содержится у Мамардашвили в виде пожелания рассмотрения предметного поля эпистемологии таким образом, что “…глубинные предметно-деятельностные механизмы … предстают естественными объектами, живущими своей органической жизнью. Познание в этом случае уже не поверхностно логический процесс, в котором не фигурирует реальность самих познавательных актов, но иной по природе, естественно-исторический процесс, предметные образования которого, различные зависимости и события допонятийны, довербальны, носят допредикативный характер, по существу неконтролируемы и в целом не подпадают под нормы и правила “унаследованной” теории познания. Требуется преодоление чистой ментальности, признание того, что “мы понимаем телом (до всяких ментальных, сознанием и волей контролируемых состояний видения мы уже работаем и действуем нашим экспериментально-культурным телом, наводящим многое в нашем видении)” [53].

Учитывая активно - деятельностный характер изучения познания и его законов, формирующий саму систему познания, можно сделать заключение как о важности такого изучения, так и о малоизученности данного вопроса, особенно в онтологическом аспекте самой эпистемологии. Известные эпистемологические подходы недостаточно онтологичны, в связи с чем вопросы о существовании структурированности познавательной деятельности остаются до сих пор открытыми. Предложенное нами учение об ЭС не предлагает очередную модель структуры познания в ряду многих, но кардинально отличается от них и выделяется среди них тем, что позволяет подойти в эпистемологии к онтологическим вопросам о существовании структурированности познания, в том числе, с герменевтической точки зрения через причинность проявления структурированности, включая в свой состав эту причинность. Таким образом, это позволяет наряду с релятивистко-субъективистскими оценками изучения и моделирования познания [54], отмечающими (и вводящими, таким образом!) большую зависимость от модели и познающего субъекта (что действительно объясняет множественность концепций), ввести через причинность возникновения структурированности различных уровней общности найденные довольно стабильные объективные компоненты. Это даёт возможность определить в большей мере инвариантные аспекты, свойственные познавательной деятельности, не только объясняющие существование различных моделей её структур, но и объединяющие их по причинам и законам возникновения, а также позволяющие ранжировать их по глубине описания реальности. Можно считать, что сама ЭС является обобщением эпистемологических подходов, проявляющихся в различных областях познания и развивающихся по сходным сценариям, что позволяет обнаруживать в них определённые элементы закономерности, а, следовательно, более способствовать их научному изучению.

Список литературы

См.: Савельев А. В. К вопросу эпистемологической адекватности нейрокомпьютеров // Философия науки. – СО РАН, Новосибирск, 2000. – № 1(7). – С. 85-91.

См.: Савельев А. В. Нейротехногенность – философия техники будущего // в сб.: Нейроинформатика и ее приложения. – Красноярск, 1999. – С.126-127.

Аристотель СС., Метафизика.– М.: Мысль, 1976. – Кн. 1 (А). – Т. 1. – С. 65, 980а.

См.: Савельев А. В. Эпистемология этики и этический релятивизм в цивилизационном процессе // Межд. Науч. Конф.: “Человек, Культура, цивилизация на рубеже II и III тысячелетий”. – Волгоград, 2000. – Т. II. – С. 81-83.

См.: Сапрыкина Т. А., Никитина Л. Н., Савельев А. В. Философские аспекты использования Интернет: современный человек потомок homo religiosus. // в сб. трудов Междунар. Конф. “К культуре мира – через диалог религий”. – Омск, 2000. – Т. II. – С. 80-82.

См.: Савельев А. В. О возможности сознательного моделирования бессознательного // Докл. на 2-й Всерос. науч.-технической конференции “Нейроинформатика-2000”. – Москва, МИФИ, 2000. – Т. II. – с. 211-217.

См.: Кун Т. Объективность, ценностные суждения и выбор теории // Современная философия науки. – М., 1996.

Кун Т. Структура научных революций. – М., АСТ, 2002. – С. 61-72.

См.: Вернадский В. И. Труды по всеобщей истории науки. – СПб., 1903.

См.: Koyre A. Etudes galileennes. – Paris, 1939.

См.: Койре А. В. Очерки истории философской мысли. – М., 1985.

См.: Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. – М.: 1978.

Тулмин С. Концептуальные революции в науке // Структура и развитие науки. – М., 1978. – С. 170-190.

См.: Фуко М. "Археология знания". – Киев, 1996.

См.: Fleck L. "Poustanie i rozowoj faktu naukowego. – Lublin, 1986.

См.: Дюгем П. Физическая теория и её строение. – СПб., 1910.

См.: Popper K. Realism and the Aim Science. – L.-NY.: Routledge, 1983.

Кун Т. "Структура …. – С. 34.

Лакатос И. Фальсификация и методология исследовательских программ // В кн.: Кун Т. Структура научных революций. – М.: АСТ, 2002. – С. 323.

См.: Савельев А. В. Зачем моделировать свойства нервной ткани и возможно ли это? // в сб. тр. Х Всерос. семинара “Нейроинформатика и ее приложения” – Красноярск, 2001. – с. 164-166.

Foucault M. Les mots et les choses une archeologie des sciences humaines. – Callimard, 1966. – C. 85.

См.: Савельев А. В. Эпистемология этики и этический релятивизм…

Foucault M. Les mots…, – p. 25.

См.: Савельев А. В. К вопросу о причинах происхождения философии нейрокомпьютеризации сознания // Философия науки. – СО РАН, Новосибирск, 2002. – № 1(12). – С. 51-62.

См.: Савельев А. В. Закон сохранения сложности и его применение в задачах моделирования неравновесных систем. // В сб.: "Моделирование неравновесных систем" (МНС-98). – Красноярск, 1998. – С. 100-101.

См.: Shapiro S. Structure and Ontology. – Oxford University Press, 2000.

См.: Lomova J. J., Savelyev A. V. Pythagorean syndrome and numerical nature of information // В сб.: “1 Всесибирский конгресс женщин-математиков”. – Красноярск, 2000. – с. 123-124.

См.: Дорофеева И. Т. Роль стиля мышления в физическом исследовании // Наука и техника. – М., 1973. – Вып. VIII. – Ч. II. – С. 91.

См.: Savelyev A. V. Neuronic Logic // CSIT’2003. – Ufa, Russia, 2003. – Vol. 2. – P. 152-158.

См.: Семакова Э. М. Современный стиль научного мышления и его роль в активизации исследовательской деятельности // Понятие деятельности в философской науке. – Томск, 1976. – C. 194.

Веденов М. Ф., Сачков Ю. В. Проблема стилей мышления в естествознании. – М., 1971. – C. 31.

Андреев И. Д. О стиле научного мышления // Философские науки. – М., 1982. – № 3 – с. 52.

См.: Борн М. "Физика в жизни моего поколения. – М.: 1963. – C. 266.

Крымский С. Б. О стиле мышления современного естествознания // Проблемы философии и методологии современного естествознания. – М., 1973 – C. 37.

Сачков Ю. В. Проблема стилей мышления в науке // Материалистическая диалектика как логика и методология современного научного познания. – Алма Ата, 1976. – C. 96-97.

См.: Савельев А. В. Нейросети: фундаментализм или ограниченность взгляда // в сб. тр. IV Всерос. семинара “Нейроинформатика и ее приложения”. – Красноярск, 1996. – С. 12.

Степин В. С. Становление научной теории. – Минск, 1976. – C. 292-293.

См.: Riedl R. Die Spaltung des Weltfildes: Biol. Grundlagan des Erklerens und Verstehens. – Hamburg: Parey, 1985; The Brain. Hubel D., et al. // Scientific American. – NY, 1979. – Sep.; Савельев А. В. О возможности сознательного моделирования бессознательного…

См.: В. Н. Самченко Исторические типы науки // Философия науки. – СО РАН, Новосибирск, 2000. – № 2(8) – С. 26-33.

См.: Савельев А. В. Нейротехногенность – философия техники будущего…

См.: Савельев А. В. Проблемы диалога нейробиологии и нейромоделирования // В сб.: Нейрокомпьютеры и их применение. – М. ИПУ, 2002. – С. 1256-1263.

См.: Бассин Ф. В., Ротенберг В. С., Смирнов И. Н. О принципе “социальной энергии” Г. Аммона // Бессознательное. Природа, функции, методы, исследования. – Тбилиси: Мецниереба, 1985. – С. 93-106; Савельев А. В. О возможности сознательного моделирования бессознательного…

См.: Савельев А. В. Глобальные тенденции нашего времени как предпосылки нейрокомпьютеризации сознания // В сб.: Нейроинформатика и ее приложения – Красноярск, 2001. – С. 167-179.

См.: Савельев А. В. К вопросу субстанциональности нейрокомпьютеров // В сб.: Нейрокомпьютеры и их применение. – М. ИПУ, 2002. – С. 1247-1250.

См.: Савельев А. В. К вопросу о принципе сложности нейрокомпьютеров // В сб.: Нейроинформатика. – М., МИФИ, 2003. – Ч. I. – С. 40-53.

См.: Савельев А. В. Онтология нейросетевизма. Internet и нейрокомпьютеры // В сб.: Нейрокомпьютеры и их приложения. – Москва, ИПУ, 2001. – С. 699-702.

См.: Савельев А. В. Internet и нейрокомпьютеры – социотехнические стратегии искусственного мира: некоторые онто-эпистемологические аспекты // Философские науки, М., 2003 – в печати.

См.: Savelyev A. V. Artificial Intellect, Neurocomputing and Some Human Brain Problems // paper in CSIT’2001 Proceedings. – Ufa, usatu, 2001. – Vol. 3. – P. 60-63.

См.: Савельев А. В. Нейротехногенность – философия техники будущего…

См.: Базарова Д. Р., Демочкина Л. В., Савельев А. В. Парадоксы морфологической сложности // В сб.: Нейроинформатика и ее применение. – Красноярск, 2003. – С. 12-15.

Мамардашвили М. К. Стрела познания. Набросок естественноисторической гносеологии. – М., 1996. – С. 12-13.

Ibid. – С. 17.

Ibid. – С. 82.

См.: Вартофский М. Модели. Репрезентация и научное понимание. – М. Прогресс, 1988.

Савельев А. В. Учение об эпистемологической стратегии // Философия науки, 2004, № 2(21), с. 3-17, грант РГНФ № 04-03-00066а и грант РФФИ № 04-06-80460.