«Храм наук» и «Книга природы»

Гаврюшин Н. К.

Образ науки в ломоносовскую эпоху

Образ мироздания как величественной "Книги природы" не был изобретением XVIII столетия. Он — неотъемлемое достояние средневековья. И "Храм наук", созданный для прочтения и почитания этой книги, существовал слишком долго, чтобы остаться совершенно неизменным. Однако как происходили и насколько приметными были внутренние переустройства в нем, об этом споры еще идут и будут идти...

В своем "Слове о пользе химии", написанном в 1751 г., М. В. Ломоносов высказывает желание познакомить читателя с обителью наук, ввести его "в великолепный храм... человеческого благополучия". Но, отступая перед грандиозностью задачи, он просит мысленно последовать "в един токмо внутренний чертог сего великого здания", который занимает Химия . Пройдя вместе с ним по покоям этого чертога, мы все-таки не можем отказаться от стремления рассмотреть "Храм наук" того времени в целом и, в первую очередь, разобраться, каким он представлялся современникам Ломоносова.

Это тем более важно, что именно в ту пору были созданы сохраняющие свое ведущее значение и поныне Академия наук и Московский университет, положено начало крупнейшим библиотекам и музеям. Но хотя многое — научные труды, эксперименты, организационные успехи и неудачи — уже изучены во всех подробностях, мы до сих пор мало знаем, каким представлялся образ науки ученым того времени, в какой мере он отличен от привычного нам.

Прежде всего, нужно заметить, что совокупность знаний в этот период не так часто именуется наукой. Как правило, собственное имя науки — философия. Естествознание как ее часть обычно называется физикой, философией естественной, естествословием. Причудливое выражение "храм человеческого благополучия" (синоним "Храму наук"), встречающееся у Ломоносова, отнюдь не случайно: согласно распространенным школьным определениям того времени, прежде всего вольфианским , именно материальное и нравственное благополучие составляет главную задачу широко понимаемой философии.

Это постепенно вызревавшее и утверждавшееся с начала XVII в. представление о науке настойчиво вытесняло средневековый взгляд на философию как служанку богословия, хотя внешне акценты смещались не слишком резко, и мы видим это в высказываниях многих ученых, в том числе Ломоносова. В качестве "прислужницы человеческого благополучия", идя навстречу материальным вожделениям складывающейся буржуазии, философии предстояло принять более практический характер, изменив при этом и само понятие практики. На ступень "свободных искусств" надо было возвести целый ряд технических дисциплин и прикладных знаний, что влекло за собой радикальную перестройку всего "Храма науки". Классическая структура тривия (риторика, грамматика, диалектика) и квадривия (арифметика, геометрия, астрономия, музыка), определявшая систему образования на средневековом Западе и хорошо известная на Руси, должна была отойти в прошлое.

Первые опыты умозрительной перестройки "Храма наук" появляются на Западе в XVII в., а в России — в эпоху петровских реформ. Причем именно здесь изменение задач, статуса и социальной роли науки ощущалось особенно остро, так как совпало с решительными и далеко не безболезненными преобразованиями всего уклада жизни. От "новой науки" ждали слишком многого, и поэтому естественно было бы предполагать, что вопросы ее метода, границ и внутренней структуры найдут отражение в теоретических построениях, что будут сделаны попытки увидеть "Храм наук" как целое. Однако даже в одном из наиболее замечательных философических произведений эпохи — в "Письмах о природе и человеке", написанных А. Д. Кантемиром в 1742 г., эта тема едва намечена. Представить себе, как мыслилась в ту пору система научных знаний, можно по нескольким опытам классификации наук, которые появились в связи с задачами преподавания и популяризации. Но прежде несколько слов о том, что могла дать России в этой сфере Западная Европа.

Структура науки в Западной Европе XVII в.

В 1605 г. английский философ Ф. Бэкон (1561—1626) предложил бесспорно революционную классификацию наук. В ее основу была положена не "Книга природы", не объективные различия дисциплин и методов, а субъективные способности разумной души: память, воображение и рассуждение. Памяти в этой классификации соответствовала история, воображению — поэзия, рассуждению — философия, включающая все естествознание. Недостаток такого членения был подмечен давно: ведь в деятельности разума память, воображение и рассуждение находятся в непрерывной связи и взаимоопосредовании. Однако важно было именно то, что наука как бы спускалась с небес на землю, становилась более практически ориентированной, очерчивались "границы познавательного интерьера научных исследований, в котором человек выступает наблюдателем, творцом гипотез, организатором их проверки на уровне эмпирии".

Примерно полвека спустя, в 1651 г., классификацию Ф. Бэкона пытался развить и усовершенствовать его соотечественник Т. Гоббс (1588—1679), но, работая в русле Бэкона, он сделал недостатки его метода еще более заметными: риторика и логика оказались у него, к примеру, лишь частными подразделениями физики. Тем не менее, классификация Ф. Бэкона имела настолько большой вес среди ученых, что ее использовали в "Энциклопедии" Д. Дидро и Ж. Даламбер в середине XVI11 в.

В 1690 г. английский же философ Дж. Локк (1632—1704) в "Опыте о человеческом разуме" возобновляет характерную еще для стоиков и эпикурейцев схему разделения наук на изучающие природу вещей (физика), способы действия (политика, этика) и способы сообщения (семиотика). Такая схема дала основание немецкому философу Г. В. Лейбницу (1646— 1716) указать, что "каждая часть здесь как будто поглощает целое... мораль и логика входят в физику, понимаемую столь общим образом... с другой стороны, все может войти в практическую философию" . Отказываясь от предметного принципа, Лейбниц предложил три независимых способа систематизации научных истин: 1) синтетический и теоретический, основанный на порядке доказательств: каждое предложение должно следовать за теми, от которых оно зависит; 2) аналитический и практический — с его помощью изыскиваются пути для достижения тех или иных благ и рассматривается относительная ценность этих благ; 3) терминологический. Немецкий философ находил, что эти способы соответствуют "разделению древними науки, или философии, на теоретическую, практическую и дискурсивную, или же на физику, мораль и логику".

Образную и пластически наглядную классификацию наук предложил в 1637—1639 гг. знаменитый чешский педагог Я. А. Коменский (1592—1670). В ней так определяется последовательность обучения: в преддверии "Храма наук" изучается аппарат знаний, общие понятия; первый зал "Храма" олицетворяет видимый мир, природу, во втором познается сила человеческого ума (математика), в третьем — внутреннее существо человека, нравственная свобода, или мораль; наконец, "святая святых" "Храма" — теология. По-видимому, Ломоносов достаточно положительно оценивал педагогический опыт Коменского, так как одну из книг этого автора он направил С. К. Котельникову с поручением заказать ее перевод на русский язык. Но в целом очевидно, что в области классификации наук западноеевропейская мысль XVII первой половины XVIII в. могла дать России не слишком много.

Первые опыты классификации наук в России

Самый ранний в России XVIII в. опыт классификации наук также был связан с задачами преподавания. Это — "Пропозиции" Ф. Салтыкова, написанные в 1713 г. В них, кроме перечня иностранных языке рекомендуемых к изучению, автор дает разделение наук на "свободные" (они в целом близки современным гуманитарным) и "математические" (под это понятие подводились и технические, и некоторые естественные).

В 1728 г. академик Г. Б. Бильфингер составил развернутую программу обучения юного Петра II, сына царевича Алексея Петровича. Августейший ученик должен был узнать о "физических знаниях, или испытании естества", из механики, гидростатики, гидравлики, оптики, аэрометрии, акустики, теории магнетизма. Как полагает современный исследователь Л. Л. Кутина, сам этот перечень есть "уже новая классификация, где в состав физических знаний не включены ни химия, ни естественная история и где, с другой стороны, нашли место математические науки — механика и оптика".

Однако необходимой последовательности и четкости в систематике Г. Б. Бильфингера нет.

Так, наряду с названными науками, самостоятельные разделы составляют древняя история, математические дисциплины (арифметика, геометрия, тригонометрия), "космография" (описания различных стран), "знание естества" (это уже не физика, а, очевидно, анатомия и медицина), архитектура, геральдика и генеалогия.

По-видимому, впервые в России совершенно самостоятельную классификацию наук на основе единого принципа дал В. Н. Татищев (1686—1750) в своем "Разговоре о пользе наук и училищ", написанном в основном в 1733 г., но увидевшем свет лишь спустя полтора столетия.

Кратко упомянув о разделении наук "у философов" по предметам изучения, Татищев более подробно развивает другое деление, "моральное", опирающееся на различие "в качестве". Этот принцип прямо перекликается со вторым видом систематизации у Лейбница. Он позволяет ввести градацию наук по степени их важности для человека. К нужным наукам Татищев относит домоводство, медицину, нравоучение, логику и богословие; к полезным — примерно тот же перечень, что у Ф. Салтыкова и Г. Б. Бильфингера; к щегольским — поэзию, музыку и изящные искусства. Науки любопытные и тщетные — астрология, физиогномия, хиромантия и алхимия. Вредные ("глупее преждереченных") — различные виды гаданий, вроде некромантии, аэромантии, ворожбы, заговоров и т. д.

Задача систематизации знаний возникла потому, что в новых условиях общественной жизни, вызванных реформами Петра I, в частности, в связи с тенденцией к секуляризации образования, наука брала на себя и функции воспитания разума и воли. В этом смысле любопытно сочинение о задачах и структуре науки, принадлежащее академику Г.-В. Крафту (1701—1754). Под названием "О философии" оно было опубликовано в 1738 г. в нескольких номерах "Примечаний на [Санкт-Петербургские] Ведомости". Эти "Примечания" были первым на русском языке периодическим научным изданием, "первым русским журналом", по определению В. П. Зубова . К моменту появления статьи "О философии" они издавались уже в течение десяти лет, освещая самые разные области знания. Но за это время вполне закономерный вопрос, что же такое наука, поставлен не был. Это прежде всего и констатировал Крафт: "Мы в наших примечаниях,— пишет он,— с самого их начала ни о какой другой материи, кроме философических вещей, не писали", однако же "еще обстоятельно не объявили, что то есть философия, и каков философ по своей должности быть имеет".

Поскольку человек осуществляет себя в размышлении и внешнем действии, философия "как истинное познание всех вещей, которые в свете случиться могут", должна способствовать тому, чтобы он "разумно мыслил и разумно делал". На этом основании "философия" разделяется на две части — теоретическую, или "в одном размышлении упражняющуюся", и "практическую, или действительную". "Та исправляет наш разум, а сия волю, оная имеет в своем намерении правду, а сия добродетель".

В теоретической философии первое место принадлежит логике. Это — "наука, управляющая рассуждение", "компас философии". Именно с помощью логики выявляются три основных объекта теоретического знания — тело, душа и причина того и другого — бог. Тело и причины изменений в нем имеет своим предметом физика. Человеческим телом и причинами его болезней занимается медицина, составляющая особый раздел физики. Движения души составляют особый предмет психологии, а натуральная теология рождает "по его (Бога.— Н. Г.) делам довольно причин к здравому о нем рассуждению", так как является областью богопознания в сфере законов природы. Что же касается метафизики (на языке XVIII в. так обычно именовали собственно философию), то она "о том пишет, что всем вещам вообще прилично"; ее категории, подобно правилам логики, приложимы к физике, психологии и натуральной теологии.

Подразделений физики Крафт не дал, зато математика охарактеризована подробно. Как и философия, она разделяется на теоретическую и практическую. К первой относятся арифметика, алгебра, геометрия, тригонометрия. Практическая, кроме различных частных приложений означенных дисциплин, охватывает механику, гидравлику, гидростатику, аэрометрию, перспективу, катоптрику, диоптрику, астрономию, хронологию, географию, гномонику, архитектуру, фортификацию и артиллерию.

Таким образом, практическая математика у Крафта оказалась одной из составных частей теоретической философии. Это обстоятельство не только отчасти курьезно, но и весьма знаменательно. Оно как раз подчеркивает отмеченный нами выше характер перестройки "Храма наук" и связанные с ней трудности по созданию единой классификации. Технические науки включаются в теоретическую философию потому, что там издавна находились связанные с ними арифметика и геометрия. О том, что они должны входить в философию практическую, нет и речи. Между тем на деле понимание того, что такое практика, резко изменилось, требовался пересмотр состава именно практической философии. Последняя уже фактически захвачена духом меркантилизма, а, по Крафту, она все еще "нас к добродетели и ко всякому происходящему из оныя благополучно ведет" . Поэтому и состав ее у этого ученого традиционный: юриспруденция натуральная (естественное право) и гражданская, экономика, политика и история. При всех явных и скрытых недостатках и упущениях (в частности, из рассмотрения выпали грамматика и риторика), надо признать, что сочинение Крафта является одним из первых в России опытов классификации наук, положивших начало разработке проблем науковедческого характера.

Но рядом с этой классификацией существовала и еще одна — пространная и довольно оригинальная. Речь идет об анонимном сочинении под названием "Вкратце о мудрости", включенном в рукописный сборник середины XVIII в. из собрания Государственного Исторического музея. Так же, как и Крафт, автор этого труда именует всю совокупность знания философией, но предпочтительно использует славянскую кальку — любомудрие.

Разделив вначале "мудрость вообще" и мудрость, "обученную твердо", сочинитель дает подробную классификацию последней. Он обращает внимание читателей на то, что "древние разделяли весь состав любомудрия на философию умственную, нравственную и естественную", но, "не опровергая сего их деления", предлагает собственное. "Твердо обученная мудрость", т. е. наука в целом, разделяется на мудрость "богословствующих" и "любомудрствующих". В дальнейшем мы будем следить только за подразделениями последней. "Любомудрствующей мудрости" подчинены: "первое, мудрость законоучительствующих", "второе, врачевствующих", "третие, счисляющих, размеряющих и сравнивающих количества, а сии особно математиками именуются".

Это разделение осуществляется, по-видимому, по характеру объекта знания. Но затем появляется еще один принцип, отчасти перекликающийся с "моральным" разведением нужных и полезных наук у Татищева: вводится деление наук на "предуготовляющие", или "служащие орудием",— инструментальные, технические в самом широком смысле слова, и "наглавнейшие" — фундаментальные. К "предуготовляющим учениям" отнесены грамматика, риторика, логика, онтология (наука о бытии), арифметика, алгебра, геометрия, "история философическая". "Наглавнейшие" знания разделяются на теоретические и практические. Теоретические состоят из теологии, или "богословии естественной" ("натуральная теология" у Крафта), пневматологии (учение о духовном мире) и физики. Метафизики (т. е. философии в собственном смысле) здесь на первый взгляд нет вообще, но в конце своей работы автор упоминает, что она состоит из онтологии, естественной теологии и пневматологии. Поскольку же онтология, наряду с логикой, выше была отнесена к "предуготовляющим учениям", нетрудно заключить, что в основе теоретического раздела "наглавнейших" знаний лежат метафизика (без онтологии) и физика.

Сухой перечень дисциплин не дает, конечно, достаточного представления о содержании этого любопытного труда. Каждая наука в нем между тем получает развернутую характеристику, порой содержащую исторические экскурсы. Так, рассказывая о "пневматологии" и обсуждая вопрос о месте "престола ума" в человеческом теле, автор приводит следующие точки зрения: "Древнии поставляли оный в сердце, однако мнение их противится внутренней совести. Новейшии в голове утверждают его, но не соглашаются между собою, в коей бы ему там быть части. Картезий в железе остроголовчетой, или тюричковой, Клерик с Вортоном в мозолистом или шероховатом тельце. А Рудигер с Генриком Мором в продолжающемся от мозга можжечке".

Два из упомянутых здесь имен известны достаточно хорошо — это французский философ Р. Декарт, или Картезий (1596—1650) и английский натурфилософ Г. Мор (1614—1687). Томаса Вортона (1614—1673), автора "Аденографии", знают главным образом историки медицины. А вот остальных нет в помине даже в обстоятельном новейшем труде по истории церебральной анатомии . И все ж в свое время это были известные люди. Андреас Рюдигер работал в начале XVIII в., ему принадлежит диссертация о слизи, написанная в 1718 г. Даниил Клерик (1652—1728) бы одним из авторов фундаментального свода сведений по анатомии, занимался историей медицины. Таким образом, наш неизвестный автор обладал довольно широкой эрудицией. В какой мере он разделял мнение, которое объединяло все перечисленные авторитеты, будто ум определенным образом. локализован в физическом пространстве, мы с уверенностью заключить не можем. Отметим кстати, что два из используемых им терминов — "мозолистое или шероховатое тело (пучок нервов, соединяющих большие полушария мозга) мозжечок (можжечок), остаются действенными и поныне; что же касается "тюричковой железы", то определить, что это такое, трудно. Если подразумевается щитовидная железа (glandula thyreoida), то она с головным мозгом связана весьма отдаленно.

Физика раскрыта автором очень подробно. Общая ее характеристика заслуживает быть про цитированной хотя бы в извлечениях. "Обладает физика обще всем чувственным естеством, а в нем пространством, местом, протяжением, распростертием, раздельностию, непроницаемостью. Так что, кто не ведает, что в себе есть движение тот отнюдь не знает всего естества, как то Аристотель произрек негде... Физика рассуждает или о мире, исполнененном всюду вещества, или о мире, имеющем в своем распространении пустоту... или также о мире, имеющем неисчетныи вихри, дабы ему быть в движении и состоять в целом соединении своем... Она или все восписывает механисму, или приобщает, для приведения всего в способ, некоторый дух, воображающий и действующий внутренно в веществе..." . Разделяется физика на опытную и математическую. В последнюю включаются почти все те дисциплины, которые у Крафта отнесены к "практической математике". Что же касается "практических, или деятельных, учений", то к ним относятся философия нравственная, философия гражданская, или политика, право, "эфика" (этика) и патология (учение "о страстях души").

Нетрудно заметить, что при наличии некоторых общих положений различие между классификациями и определениями наук, предложенными Крафтом и неизвестным автором сочинения "Вкратце о мудрости", достаточно значительны. Они дают основания предполагать, что в первой половине XVIII в. величественный образ "Храма наук" четко просматривался далеко не во всех частях и деталях, и что Ломоносов отнюдь не преувеличивал трудностей, возникающих даже при самом общем знакомстве с этим непрерывно строящимся зданием...

Вольфианская традиция

Рассмотренные выше сочинения нет оснований ставить в прямую зависимость от вольфианской традиции. Между тем на протяжении всего XVIII в. именно с ней связано расчленение познания на историческое (под этим термином понималось чувственное, опытное познание), философское и математическое. Использование данного расчленения приводило к выделению математического познания в самостоятельный и едва ли не высший раздел знания, что существенно ограничивало область философского. Наиболее последовательно и развернуто принцип тройственного членения познания проведен в книге адъюнкта Петербургской Академии Г. Н. Теплова "Знания, касающиеся вообще до философии" (1751). Рецензировавший эту книгу в рукописи Ломоносов нашел, что "она весьма полезна будет российским читателям".

Теплов предполагал дать систематическое изложение основных проблем и понятий "философии" и логики в двух книгах, но в свет вышла только первая. Однако даже в неполном (без логики) виде этот самый ранний на русском языке печатный учебник философии представляет значительный интерес самостоятельностью ряда определений, глубокими историко-научными экскурсами и, конечно же, классификацией знаний.

Теплов разделяет философию на "инструментальную", "теоретическую" и "практическую". К первой относится логика, а последнюю, как обычно, представляют дисциплины, исследующие вопросы нравственности и общественной жизни. Теоретическая философия — "та, через которую знать можно всех тел чувствительных и видимых бытность, качество, количество, движение, перемену и все из того происходящие явления, что обще называется физикою". "Наука физическая,— по мнению Теплова,— есть самая нужная часть между всеми науками, и оная разделяется на три класса, на анатомию, химию и историю натуральную".

Другое предлагаемое Тепловым разделение физики обусловлено тремя типами познания. Вслед за Хр. Вольфом он определяет историческое познание как имеющее предметом явления, философское как изучающее причины, а математическое — количество. "Познание вещей человеческое,— пишет Теплов,— есть самое совершенное то, в котором познанию историческому философское последует, а после оба оныя просвещаются от математического" . Физика разделяется на историческую, философскую и математическую, но остается не вполне ясным, входят ли в теоретическую философию все три указанные части или только одна; не уточняет Теплов и того, как в соответствии с тремя типами познания подразделяются анатомия, химия и история натуральная — основные части физики при чле- нении по предметному принципу.

Это труды печатные. Но обратимся к оставшемуся в рукописи курсу логики 1758—1759 гг., составленному Макарием Петровичем, преподавателем Московской Славяно-греко-латинской академии; впоследствии он стал ректором Тверской семинарии. Его труд — первый в XVIII в. учебник логики на русском языке — опирается главным образом на "Логику" вольфианца Хр. Баумейстера, но использует также курс картезианца Э. Пуршо. В целом ряде отношений сочинение Макария обнаруживает близость с логическими воззрениями Ломоносова . Вслед за Хр. Баумейстером архимандрит Макарий предлагает разделение познания на историческое, философическое и математическое, но в частных вопросах классификации он занимает, по-видимому, самостоятельную позицию.

Теоретическую философию Макарий разделяет на физику и пневматологию. Последняя в данном случае есть то же самое, что метафизика, и включает онтологию, космологию, психологию (экспериментальную и рациональную) и натуральную теологию. В физику входят метеорология, ориктология, или "знание изкоповаемых из земли вещей", "хидрология", фитология (в свою очередь, состоящая из "вотанологии", т. е. ботаники и "дендрологии"), физиология и даже телеология.

В состав практической философии Макарий включает "философию практичную универсальную" (суть ее подробно не раскрывается), этику, естественное право, "економию" и логику. Науки "математические" Макарий не включает в понятие философии, и потому они в его классификации не представлены. Из рассмотренных выше сочинений Макарий в вопросах классификации наук стоит ближе всего к автору "Вкратце о мудрости", но у него нет деления на "предуготовляющие" и "наглавнейшие" знания, значительно уже объем физики и т. д.

Классификация наук по Ломоносову

Таков был теоретический уровень российского наукознания в середине XVIII в., когда во всю мощь проявился гений Ломоносова. Он развивал те же проблемы и, подобно своим современникам, постоянно сталкивался с трудностями терминологического порядка. Так, например, свое физическое учение об атомах, или корпускулах, он многократно именует "корпускулярной философией", но в "Слове о явлениях воздушных" детально разделяет области прикладной математики, прикладной физики и практической философии.

В подготовительных заметках к "Системе всей физики" и "Микрологии" Ломоносов задается вопросом о соотношении трех видов познания, очевидно, не вполне принимая известные определения: "Историческое познание, философское и математическое, каковы будут у меня" . Этих вопросов Ломоносову приходилось касаться и в связи с предложениями по преобразованию Академии наук и организации учебного дела. Так, например, по составленному им "Стату Академического собрания" (1758-— 1759), последнее делилось на три класса: математический (математика, астрономия, механика), физический (физика, медицина, химия) и исторический (анатомия, ботаника, металлургия). Исторический класс здесь, как видим, включает в себя естественные науки. Зависимость этой структуры от традиционного деления познания (физическое тут равно философскому) совершенно очевидна. Однако Академическому университету (учебное заведение при Академии наук) по тому же "Стату" положено три факультета — юридический, медицинский и философский (с изучением математики, физики, красноречия, древностей и т. д.), а по другому варианту — математический, физический (с анатомней и ботаникой) и исторический, но в другом значении слова,— уже чисто гуманитарный, включающий собственно историю, юриспруденцию, восточные языки, философию и красноречие.

В последние годы жизни Ломоносов предпринял попытку классификации ряда естественных наук по изучаемым ими свойствам корпускул, первоначально выделив два главных отдела новой науки "Микрологии" — "Химию" и "Оптику", потом дополнив их поставленной впереди "Аэрометрией", а в дальнейшем вообще отказавшись от традиционных названий дисциплин. Работа эта Ломоносовым закончена не была. Любопытно отметить, что как само название "Микрология", так и некоторые методологические установки позволяют сблизить построения Ломоносова со взглядами великого итальянского мыслителя-утописта Т. Кампанеллы (1568—1639). Последний различал два основных типа знания — построенное на откровении (на нем зиждется теология) и имеющее источником "Книгу природы". Последний тип знания носит название "Микрология", которая подразделяется на естественную (геометрия, космография, астрономия, медицина и т. д.) и моральную (этика, политика и др.). Общая рефлексия над этими видами знания осуществляется метафизикой.

Ломоносов, как известно, придерживался точно такого же разделения основных типов знания и также использовал образ "Книги природы": "Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал свое величество, в другой — свою волю. Первая — видимый сей мир, им созданный... Вторая книга — священное писание. Нездраворассудителен математик, ежели он хочет божескую волю вымерять циркулом. Таков же и богословия учитель, если он думает, что по псалтире научиться можно астрономии или химии".

Таким образом, мы можем сделать вывод, что для ломоносовской эпохи характерна неустойчивость в именовании отдельных наук и их совокупности. Как теоретическая задача, осмысление науки в качестве целого и осуществление классификации знаний не выдвигается. Наряду с основным принципом разделения знаний по предметному принципу используются также и принципы практической полезности, а парным к принципу инструментальности знаний выступает принцип их фундаментальности. Достаточной четкости в определении границ между отдельными науками нет. Наибольшим постоянством обладает, по-видимому, комплекс механико-математических дисциплин, который мы почти без изменений находим в большинстве рассмотренных выше сочинений. Не было значительных расхождений и в определении состава практической философии, в основе которой лежит аристотелевская триада "право—политика—экономика", дополняемая этикой. Между тем именно в этой области необходимость изменений была очевидной. Меньше всего имелось определенности в отношении состава и границ физики, хотя в "Храме наук" ей отводилось важное место.

В сознании современников Ломоносова "Книга природы" стоит рядом с Евангелием, а "Храм наук", еще не вполне определившийся в своих основаниях, высится вровень с домом церковным. В предлагаемой Ломоносовым своеобразной "табели о рангах" естествоиспытатели и математики стоят на одних ступенях с пророками и апостолами. Но средневековые образы не соответствовали реальному характеру научного развития. "Книга природы" все более интенсивно вовлекалась в сферу прикладного и "технического" знания, подчиняясь интересам мануфактурного производства, и "Храм наук" постепенно перестраивался, проникаясь задачами практической полезности. В XIX в. практическая философия, которая нас "к добродетели и происходящему из нее благополучию ведет", окажется за его стенами.