Вопрос о причинах столь заметного расширения границ латинского христианства в эпоху Высокого Средневековья естественным образом влечет за собой другой – увеличивалась ли при этом численность христианского населения. Конечно, рост населения не является ни необходимым, ни достаточным условием для расширения культурного ареала. Превосходство в техническом и организационном плане, в совокупности с такими неуловимыми моментами, как более высокий уровень культуры или агрессивные устремления, могли вылиться в распространение какого-либо конкретного типа культуры без больших изменений демографического свойства. Миграция населения, безусловно, играла свою роль в экспансии, и можно задаться простым, но важным вопросом: увеличивалась ли в этот период численность населения в Европе и если да, то с какими темпами и с какими последствиями.

Исторические свидетельства, которыми мы располагаем для прояснения демографических процессов в Европе, различны в зависимости от рассматриваемого периода. Выделяются три эпохи: последние сто или около ста лет, когда применение сложной статистической методики не только уместно, но и продуктивно в силу регулярных переписей населения, регистрации рождений, браков и смертей; период между XVI и XIX веками, в отношении которого возможен достаточно детальный анализ благодаря регистрации крещения, похорон и браков, а также наличию податных ведомостей, которые велись в общенациональных масштабах, хотя подчас эти документы ограничиваются сугубо местными рамками и точностью не отличаются; и, наконец, период древности и Средневековья, когда, вообще говоря, те цифры, которыми мы располагаем, крайне скудны, разрознены во времени, локальным и неполным охватом. Высокое Средневековье как раз и попадает в этот, наименее поддающийся изучению, период демографической истории.

Учитывая все сказанное, вряд ли можно ждать многого от анализа тенденций демографического развития в средневековой Европе. Доступные цифры, разумеется, необходимо использовать, но из них невозможно сложить нечто, что имело бы право именоваться статистически обоснованной демографической историей. Более того, в отсутствие надежного статистического ряда, приходится буквально по капле выжимать все возможные данные – будь то косвенные или основанные на субъективном восприятии. Таким образом, сама природа доступной нам информации данных ставит перед исследователем демографии средних веков совсем иную задачу, нежели та, которую решают его коллеги, занимающиеся Европой Нового времени.

Все косвенные либо субъективные свидетельства указывают в одном направлении, и это позволяет сделать вывод, что Высокое Средневековье в Европе было эпохой роста народонаселения. Так, например, не вызывает сомнения тот факт, что в этот период росло число городов и увеличивались их размеры. В одной только Англии за XII–XIII века было основано 132 новых поселения городского типа. Если в 1172 году городскими стенами во Флоренции была обнесена территория в 200 акров, то для городов моложе всего на сто лет, то есть основанных, скажем, в 1284 году, обычной была площадь свыше 1500 акров. Вполне вероятно, что к 1300 году некоторые крупные европейские города уже имели численность населения порядка 100 тысяч жителей. Эту радикальную урбанизацию средневекового общества нельзя считать абсолютно бесспорным явлением, однако она представляется весьма логичным следствием роста населения. В том же направлении указывают и сходные по характеру данные в отношении расширения пахотных земель. Повсюду наблюдалось увеличение числа поселений и территориальных образований на единицу площади – церковных приходов, феодальных поместий и округов. Целые области Европы, особенно на востоке континента, подверглись широкомасштабному планомерному заселению. Экономические индикаторы, такие, как цены, оплата труда, размеры рент, проба металла для чеканки монет, хотя и трудно поддаются интерпретации, однако тоже свидетельствуют о росте населения. «Сильное инфляционное давление» в XIII веке, к примеру, Роберт Бартлетт объясняет «опережающим ростом населения по отношению к сельскохозяйственным ресурсам».

При общем дефиците статистических источников относительно Европы того времени есть одно значительное исключение. Это Англия. Книга Страшного суда 1086 года и данные налоговой переписи за 1377 год являются документами общенационального охвата и дошли до нас практически в целости и сохранности. Опираясь на них, некоторые историки, поддавшись искушению к обобщению, пытаются на основе этих источников установить общую численность населения королевства. Конечно, отчасти привлекательность этих документов заключается в том, что они относятся приблизительно к одной и той же области с интервалом в 300 лет. Для нас они особенно заманчивы, поскольку практически датируются началом и окончанием процесса территориальной экспансии, являющегося предметом нашего рассмотрения. Исследователю, желающему установить численность населения поколением или двумя ранее 1377 года, то есть до Черной Смерти 1348 года, открывается возможность воссоздать подобие картины «до и после». Однако не исключено, что для такой реконструкции этих двух источников все-таки недостаточно.

Оба источника представляют несомненные сложности для интерпретации. Ни один из них не является переписью. Вычисление вероятной численности населения на основе того либо другого предполагает определенную долю догадок. Например, Книга Страшного суда называет общую численность населения – 268984 человека. Это не население Англии 1086 года. Однако к какой именно территории относится эта цифра – вопрос неясный. В своей диссертации Джон Нельсон Дарби перечисляет некоторые требующие уточнения пробелы в этом тексте: численность городского населения, население северных графств, не охваченных Книгой, и т.п. Вдобавок, разумеется, и в отношении охваченных документом областей наверняка имеются ошибки и неполные сведения, особенно по сельскому населению. Более того, и это куда важнее, в Книге переписью охвачены только главы домохозяйств, а не все население. Следовательно, чтобы получить цифры по всему населению, данные документа надлежит умножить на среднее количество членов домохозяйства – на злополучный и довольно спорный «множитель». Джон Нельсон Дарби приводит шесть различных версий расчета, основанных на коэффициенте 4, 4,5 и 5 в двух вариантах – считая рабов либо за индивидуумов, либо за глав семейств. Результаты разнятся от 1,2 миллиона до 1.6 миллиона. Можно достаточно смело принять меньшую из этих цифр за вероятный минимум численности население Англии на 1086 год. Однако в отношении верхнего показателя такой уверенности нет. Майкл Постан подчеркивает, что население, зарегистрированное в Книге Страшного суда, могло включать не всех глав домохозяйств, а только тех, кто имел полновесный крестьянский надел. В таком случае сюда следует добавить неопределенное число безземельных и субарендаторов, то есть возможно, что исходную цифру надо увеличить раза в полтора. Если проделать это с верхней цифрой из расчета Дарби, то новый максимум окажется равным 2,4 миллиона человек.

Данные подушной подати 1377 года представляют аналогичные проблемы. Они дают для населения старше 14 лет цифру 1361478 человек. Чтобы на основе этого показателя рассчитать максимальную общую численность населения Англии в XIV веке, надо установить:

1) масштабы уклонения от налога;

2) процент населения младше 14 лет, не включенного по этой причине в перепись;

3) соотношение между данной численностью населения, значительно сократившегося в результате эпидемии чумы, и населением до эпидемии.

При этом каждая из этих цифр может быть не более чем допущением. По общепринятым оценкам, Черная Смерть унесла треть населения Англии. Однако за период между 1348 и 1377 годами было несколько вспышек эпидемии, и кто-то наверняка скажет, что в 1377 году от населения Англии осталось не более половины против того, что было до чумы. Если принять одну треть и половину как крайние показатели, то, не выходя из этих границ, можно сделать множество расчетов на основе разного процента уклонения от уплаты податей (а также освобождения от налогов или утери записей) и доли детского населения моложе 14 лет. Последняя цифра, если иметь в виду биологические особенности человека и возрастную структуру населения других стран или эпох, скорее всего, лежит в интервале между 35 и 45 процентами. Труднее всего просчитать процент неплательщиков, однако наиболее правдоподобной представляется предлагаемая рядом ученых цифра в 20–25 процентов. Существенно более низкие показатели нам кажутся нереалистичными. Опираясь на все эти приблизительные подсчеты, можно сконструировать несколько вероятных вариантов расчетов. Если принять все показатели за минимум, то есть неуплату за 20 процентов, долю детского населения за 35 процентов, а смертность от чумы за треть, то экстраполяция от цифр 1377 года даст нам пик населения Англии в XIV веке равный почти 4 миллионам. Если, напротив, принять все коэффициенты по их максимальному значению (неуплату за 25, детское население за 45, а смертность от чумы за 50 процентов), то получим, что до эпидемии население Англии превышало 6,5 миллионов человек (см. табл. 1).

Таблица 1. Вероятные показатели максимальной численности населения средневековой Англии (в тыс. чел., округленно)

Таким образом, эти расчеты дают нам минимальный и максимальный показатели численности населения для 1086 года равные 1,2 млн. и 2,4 млн. человек и для XIV века – соответственно 4 млн. и 6,6 млн. человек. Возможно, кто-то решит, что такой разброс полученных результатов делает их бессмысленными. Тем не менее, они, во-первых, однозначно свидетельствуют о тенденции к росту населения в XII–XIII веках, а следовательно, подтверждают косвенные сведения. Во-вторых, они могут служить инструментом для установления вероятных темпов роста населения. Если взять низшую из возможных цифр для 1086 года и низшую для более позднего периода, то мы получим минимальный прирост населения. Этот показатель легко сравнить с данными других исторических периодов. Результаты такой операции приведены в табл. 2.

Таблица 2. Прирост населения в разные исторические периоды

Как видим, разброс вероятных темпов роста населения для Англии XII–XIII веков, а именно – 0,2 процента и 0,68 процента в год, примерно соответствует показателям роста населения за период между серединой XVI и серединой XVIII веков. В отношении последнего периода статистические данные значительно полнее, при том, что Англия в это время еще оставалась доиндустриальным обществом. Учитывая долгосрочные тенденции и непрерывный характер этого роста, логично предположить, что в общем и целом в эпоху Высокого Средневековья население росло теми же темпами, что и в XVI, XVII и начале XVIII века. Конечно, имелись колоссальные различия в зависимости от времени и места. Иногда наблюдалось и сокращение населения; иногда оно могло расти быстрее, чем наши максимальные оценки. Так, например, счастливым образом сохранившиеся местные записи из Тонтона в Сомерсете, показывают рост населения за период между 1209 и 1348 годами порядка 0,85 процента. В районе Ниццы число домохозяйств с 1263 до 1315 года возросло от 440 до 722, то есть прирост составил 0,95 процента.

В демографической истории средних веков множество нерешенных вопросов. Например, когда мы говорим о росте населения после X века, то совершенно неясно, было ли это начало или ускорение темпов роста или же это был только пик демографического роста, продолжавшегося на протяжении столетий. Также нет ни одной удовлетворительной модели, которая позволяла бы судить о таких компонентах прироста, как рождаемость, коэффициент брачности и смертности, их влияние на экономику, в частности на уровень развития земледелия, или на такие базовые социальные параметры, как модель семьи или право земельной собственности. И тем не менее, когда мы пытаемся вникнуть в динамику экспансии Высокого Средневековья, мы можем исходить из того, что в те времена темпы роста населения были сопоставимыми с теми, что мы имеем в начале Нового времени, с его высокими темпами урбанизации и миграции населения.

В Высокое Средневековье население Европы характеризовалось не только количественным ростом, но и мобильностью. Иногда это было перемещение на небольшое расстояние: новые города были полны переселенцев из близлежащих деревень, а сельские поселенцы создавали себе дочерние деревеньки или скотные дворы в пределах пешего хода от их основного жилища. Помимо этого, имели место такие сухопутные и морские передвижения людских масс, которые забрасывали их на сотни и тысячи миль от родных мест, порой в совершенно чуждую им в климатическом и культурном отношении среду. Историки окрестили эпоху между IV и VI веками «эпохой переселения народов» (Volkerwanderungzeit), но с точки зрения численности переселенцев и долгосрочных последствий миграционные процессы, протекавшие в Высокое Средневековье, соответствуют этому наименованию даже в большей степени.

Пространственный рисунок миграции того периода был весьма сложен, однако в целом картина переселения европейцев ясна. По мере роста населения наблюдалось движение людских масс из центральных районов Западной Европы на периферию континента во всех направлениях – в земли кельтов, на Пиренейский полуостров, отдельные районы Средиземноморья и в особенности земли полабских славян. Слово «экспансия», конечно, является метафорой, однако с точки зрения перемещения масс населения его следует воспринимать буквально. Сколько бы наемников или ученых ни переселялось из периферийных областей латино-христианского мира в центральные районы континента, число перемещавшихся в обратном направлении значительно их превосходило: огромные массы городского и сельского населения перебирались из Англии в Ирландию, из Саксонии в Ливонию, из Старой Кастилии в Андалусию.

Конечно, эмиграция в разных областях христианской Европы протекала различно с точки зрения масштабов и направления перемещения. Одни области были охвачены этим процессом больше, другие меньше. Существенные различия в размах эмиграционных процессов вносили способы передвижения – сухопутный и морской, ибо действительно массовой заокеанской эмиграции, сыгравшей столь важную роль в истории Нового Света в Новое время, в Средние века еще не было. Заморские колонии, конечно, создавались, и в первую очередь, в Святой земле – так называемый Утремер (Outremer), «заморская земля», а также в Восточной Прибалтике и Ирландии. Однако в этих регионах переселенцы обычно составляли незначительное меньшинство и включали представителей светской и церковной знати, слоя бюргеров и малую толику сельских жителей. Зато районы ближней экспансии, например, Пиренейский полуостров или земли полабских славян, переживали такой наплыв иммиграции, которого оказалось достаточно для кардинальных перемен в культурной среде и фундаментальных изменений в языке. Именно переселение десятков тысяч немецких горожан и селян в XII–XIII веках, называемое иначе «Остзидлунг» (Ostsiedlung), привело к германизации земель полабских славян и укоренению носителей немецкого языка в таких местах, как Берлин или Любек, которые стали впоследствии символами всего германского мира. Контраст, наблюдавшийся между сравнительно высокой плотностью поселений и относительно низким уровнем миграции в Утремеры типа Ливонии или Сирии, можно отчасти объяснить тем обстоятельством, что за передвижение по морю приходилось платить. Хотя наземный путь был дольше и труднее, а отправлять пожитки морем оказывалось дешевле, нежели по суше, отдельные переселенцы или семьи мигрантов, будь то пешком, верхом или в повозке, могли совершить свой путь по суше достаточно недорого и вполне самостоятельно. Путешествие по морю автоматически означало увеличение расходов.

Массовое переселение было характерно в основном для XII–XIII веков, хотя в некоторых регионах оно началось раньше. На Пиренейском полуострове христианская иммиграция последовала сразу за завоеванием, то есть уже в IX и X веках, однако подлинные масштабы приобрела лишь после взятия Толедо в 1085 году. Именно это событие, по мнению мусульманских авторов, стало той точкой отсчета, когда «могущество франков впервые заявило о себе». В первой половине XII века арагонцы захватили долину Эбро, в середине XIII кастильцы вошли в Андалусию, а к 1249 году португальцы уже хозяйничали в Алгарве. По мере того, как христианские правители захватывали исламские области Пиренейского полуострова, их постоянной заботой становилось заселение и освоение захваченных земель. Иногда такая необходимость диктовалась исходом прежнего мусульманского населения; в других случаях новые поселения закладывались на ранее пустовавших землях. Большинство переселенцев приходили из других областей самого Пиренейского полуострова, но были и такие, кто проделывал путь с юга Франции. Во владениях тамплиеров между Туделой и Сарагоссой в середине XII века встречались землевладельцы с характерными именами типа Раймон из Гаскони, Вильгельм из Кондома, Мартин из Тулузы или Ришар из Кагора. Для всех находилось место.

Общая площадь земель, охваченных Реконкистой, была огромна – около 150 тысяч квадратных миль, и пиренейские королевства остались относительно мало заселенными. Тем не менее в целом миграция людских потоков во вновь захваченные районы существенно изменила тогдашнюю демографическую ситуацию.

Так называемый Остзидлунг, то есть расселение германцев на землях к востоку от Эльбы и Зале, традиционно служивших восточной границей германских племен, носило еще более массированный характер. Этот процесс начался постепенно с первой половины XII века, в первую очередь в восточном Голыптейне, где в 1143 году был заложен город Любек. Во второй половине столетия германские поселения распространились до Бранденбурга, а возможно и до Мекленбурга. Есть также вероятность того, что в 1175 году они были уже и в Силезии, когда герцог Болеслав I, даровал свободу от «польского закона» цистерцианцам Лубяжа, дабы на этих землях селились «все немцы, кто возделывает монастырскую землю либо приведены жить на ней настоятелем братства». В тот же период появились поселения германцев в Богемии и Трансильвании. В XIII веке вся Восточная Европа, от Эстонии до Карпат, оказалась заселена носителями немецкого языка. Среди переселенцев были крестьяне, купцы, шахтеры. Их появление навсегда изменило карту Европы, и первостепенной важности исторические последствия этого процесса мы наблюдаем и по сей день.

По сравнению с поселениями Реконкисты и Остзидлунга в других областях Европы перемещение людских масс носило менее масштабный характер. Однако для вовлеченных в миграционный процесс регионов оно имело большое значение и служит лишним доказательством того, что здесь мы имеем дело с поистине всеобщим феноменом, захлестнувшим весь европейский континент. Ибо точно так же, как чужеземные землепашцы наводнили долину Тахо и леса Силезии, земли кельтов – Уэльс, Ирландия и Шотландия – испытывали на себе наплыв колонистов из Англии и, до некоторой степени, Франции, а в Восточном Средиземноморье новые поселения росли и множились на волне крестовых походов. Во всех этих случаях мы видим, что людской поток устремлялся из центральной части Западной Европы на периферию материка.

Примером такого центробежного движения может служить миграция фламандцев, жителей низменного графства Фландрии на берегу Северного моря. Фландрию с полным правом можно отнести к «центральным» областям на карте средневековой Европы, поскольку она лежит между Англией, Францией и Германией, на оживленных морских путях. Во Фландрии рано сформировалось централизованное феодальное княжество. Фламандские города с развитой торговлей и ремесленным производством образовывали важнейшее ядро средневековой экономики севернее Альп. Фландрия, по всей видимости, имела более высокую плотность населения по сравнению с любым сопоставимым по площади регионом за исключением Италии. Даже после кризиса XIV века Фландрия сохранила столь высокую жизнеспособность, что здесь стало возможным становление и формирование собственной национальной культуры.

В Высокое Средневековье фламандцы распространились по всей Европе. Многие из них возделывали землю, но были среди фламандских переселенцев и рыцари, и воины, и ремесленники, коих можно было встретить во всех уголках христианского мира и за его пределами: в 1081 году некто Раймонд Фламандец являлся «главой стражи и хранителем городских ворот» в Константинополе. В нормандском завоевании Англии 1066 года участвовало столько фламандцев, что когда вскоре после завоевания Вильгельм I издал охранную грамоту в отношении земель архиепископа Йоркского, то в ней содержалась угроза применения надлежащих санкций против любого преступника, «будь то француз, фламандец или англичанин». Фламандцев продолжали манить военные приключения в Англии, и в качестве наемных воинов они сыграли важную роль в междоусобных войнах и восстаниях XII века. Например, в крупном восстании 1173–1174 годов один из предводителей мятежников граф Лестер «выступил в поход с фламандцами и французами, а также людьми из Фризии». Король Шотландии, присоединившийся к мятежникам, был заинтересован в наборе фламандцев из Фландрии «и их флоте, сотнях и полусотнях воинов этого сильного народа». Один наблюдатель тех лет неодобрительно комментировал вербовку этих воинов-простолюдинов и писал, что они «рвутся заполучить вожделенную английскую шерсть». «Правда состоит в том, – добавляет летописец, – что большинство из них ткачи, и в отличие от рыцарей они не имеют понятия о том, как держать в руках оружие, а только жаждут грабежей и добычи».

Другие воины-фламандцы стремились к более существенному вознаграждению и сумели стать крупными землевладельцами в странах, с которыми воевали. Так, небольшая группа фламандских феодалов осела в Верхнем Клайдсдейле в качестве рыцарей, держателей земли шотландского короля Малькольма IV (1153–1165). Характерны их имена и фамилии типа Визо и Ламкин, которые они запечатлели в названиях своих владений (Вистон, Ламингтон). Другие фламандцы, такие, как Фрескин и Бероальд Фламандец, владели землями дальше на север, в Морее и Элгине, а граф Давид, брат короля Вильгельма Льва, лорд Гариоха (Эбердиншир), в одной из своих грамот обращался к «французам, и англичанам, и фламандцам, и шотландцам». Два из наиболее влиятельных родов в средневековой Шотландии, Дуглас и Морэй, были фламандского происхождения.

Другие фламандцы осели в городах. В исторической литературе их характеризуют как «важный элемент городского населения Шотландии на раннем этапе его развития». Они имели собственный административный центр в Бервике, так называемый Красный Дом, который получили от короля Шотландии. Нет сомнения, что фламандская колония существовала и в Вене: там в 1208 году герцог Леопольд VI Австрийский даровал особые привилегии «нашим бюргерам, коих мы именуем фламандцами и коих поселили в нашем городе Вене». Все крупные города в Остзидлуиге имели в числе своих жителей выходцев из Фландрии, о чем свидетельствовала их фамилия – Флеминг

Фламандские поселенцы-крестьяне особенно ценились за то, что владели искусством мелиорации (как и их соседи голландцы). К 1000 году они уже умели защищать и поднимать пашню с помощью дамб и дренажных канав, и граф Фландрии Балдуин V (1036–1067) прославился именно тем, что «неустанным трудом и заботой превратил целину в плодородные земли». В следующем столетии этот опыт был перенят землевладельцами других стран. В 1154 году епископ Майсенский Герунг «поселил энергичных переселенцев из Фландрии в невозделанных и необжитых местах», чтобы те основали поселение из восемнадцати крестьянских мансов. Пятью годами позже аббат Валленштедтский Арнольд продал фламандцам несколько участков земли близ Эльбы, где прежде жили славяне. Они преобразовали эти наделы в поселение из двадцати четырех мансов, которые подчинялись фламандскому закону (('ига Flamig-goram). Привлечение фламандцев к освоению земель к востоку от Эльбы получило такое распространение, что одной из двух типовых форм крестьянского надела (манса) стал гак называемый «фламандский манс». Даже сегодня деревни с названиями типа Флемминген, области наподобие Фляминг в Бранденбурге и следы нидерландского диалекта, которые отмечают некоторые исследователи, говорят о том значительном влиянии, какое имела фламандская крестьянская колонизация земель к востоку о Эльбы. Первые немецкие поселенцы в Трансильвании, неосвоенной области королевства Венгерского, прибывшие сюда в 40–50-е годы XII века по приглашению короля Гезы, упоминаются в документах XII века как фламандцы. Ряд ученых, правда, придерживаются того мнения, что этот термин к тому времени уже приобрел обобщенное значение и относился к любым колонистам. Вместе с тем в науке существует и другое, вполне обоснованное мнение, что термин «фламандцы» все же следует считать в первую очередь показателем этнической принадлежности и он мог относиться если и не к поселенцам, непосредственно прибывшим из Фландрии, то к выходцам из новых фламандских поселений к востоку от Германии.

Крупная колония фламандцев была основана в Южном Уэльсе при короле Генрихе I Английском примерно в 1108 году. Их влияние на Уэльс нашло отражение в национальной хронике, «Бруте»: «Некий народ чужого происхождения и обычаев, король Генрих направил в земли Дайфеда. И этот народ захватил целый кантреф [территориальная единица] Рос… полностью вытеснив оттуда местных жителей. А народ этот, говорят, пришел из Фландрии, из земли, лежащей близ моря Бретонского, и пришли они потому, что море наступило и лишило их земли… Не сумев найти себе место для жизни, ибо море залило прибрежные земли, а в горах и так были люди, и людей было так много, а земли так мало, что всем не было где жить, эти люди взмолились перед королем Генрихом, чтобы дал им место, где жить. И тогда их направили в Рос, откуда они прогнали законных жителей, которые отныне и по сию пору лишены своей законной земли и законного места».

Отрывок не во всем точен: «горы» Фландрии скорее существуют в воображении летописца, нежели в реальной Фландрии. Суть, однако, подмечена верно: относительно небольшая и перенаселенная территория, испытывающая постоянную угрозу со стороны моря, которая и подвигла мигрантов в дальний путь, в чуждую им в культурном отношении среду.

Фламандская колония в Южном Уэльсе, с центром в районе Роса в Южном Пемброкшире, на протяжении многих поколений сохраняла свою культурную самобытность, в частности, в топонимике. Например, от имени маркиза дель Визо, «вождя фламандцев» который в 1112 году прошел через Вустер по пути из Фландрии в Пемброкшир, или Фрескина, сына Оллека, упоминание о котором имеется в королевских документах, произошли типично фламандские названия – Вистон (сравните с точно таким же названием в Клайдсдейле). Свои обычаи фламандцы соблюдали и в особых гадательных обрядах. Еще и в 1200 году в Пемброкшире говорили на фламандском языке. На протяжении всего этого периода враждебность между чужеземной колонией и коренными валлийцами не утихала. Весь XII век и начало следующего столетия были отмечены взаимными набегами и убийствами. В 1220 году валлийский князь Лливелин ап Йорверт «собрал мощное войско для похода на фламандцев Роса и Пемброка» и «в течение пяти дней пересек Рос и Догледиф, учинив страшную резню среди жителей той земли»^. Тонкий наблюдатель Геральд Валлийский в 1188 году так писал о фламандцах: «Это храбрый и крепкий народ, заклятые враги валлийцев, с которыми они состоят в непрестанной вражде; народ искусный в работе с шерстью, опытный в торговле, готовый к любым трудностям и опасностям на суше и на море в своем стремлении к добыче; легко приспосабливающийся к требованиям времени и места и меняющий плуг на оружие; отважный и удачливый народ».

Здесь мы опять, но в более доброжелательном тоне, находим мнение о фламандцах скорее как о ремесленниках-ткачах, нежели рыцарях. Геральд, по-видимому, более точен в том, что воспринимает их в равной степени как воинов, купцов и ремесленников – а может быть, пастухов, поскольку пемброкширские фламандцы, конечно, занимались овцеводством. Поразительна одна черта их натуры – разносторонность: они и рыцари, и наемные воины, и ткачи, и крестьяне-переселенцы.

В 1169 году в Ирландию пришли англо-нормандцы. Во всяком случае, именно так характеризуют это событие большинство историков. Но для одного ирландского летописца это было «прибытие фламандского флота». К армии наемников, первоначально воевавшей в Ирландии, присоединился крупный контингент фламандцев из Пемброкшира, и многие из них в последующие годы осели на захваченных землях, как случалось до этого в Англии, Уэльсе и Шотландии. Таким образом, в ходе экспансии, характерной для Высокого Средневековья, фламандская народность распространилась по всему христианскому миру. Некоего Жерара Флеминга можно обнаружить в числе поселенцев в Палестине в 1160-е годы, Майкла Флеминга – в роли шерифа Эдинбурга на рубеже XI и XII веков, а Генриха Флеминга – на престоле епископа Эрмландского в Пруссии в конце XIII века. На небольшом примере фламандцев можно воссоздать картину массовой миграции населения, имевшей место в ту эпоху.