К вопросу о политической программе Екатерины II В 1762-1768 гг.

Ю.А. Сорокин Омск, госуниверситет

Будущая российская императрица Екатерина II родилась 21 апреля 1729 г. в Штеттене. Ее родители, принц Христиан–Август Ангальт–Цербстский, был всего лишь генерал-майором на прусской службе и занимал скромнейшую должность командира полка. Мать, принцесса Иоганна-Елизавета, происходила из Голштейн-Готторптского дома, ее родной брат одно время считался женихом цесаревны Елизаветы Петровны.(1)

Екатерина II не очень любила вспоминать о своем происхождении. По крайней мере в своих записках она удивительно скупо пишет о годах, проведенных ею в Германии, и вспоминала о своем детстве только в частной переписке(2). Принято считать, что ветреная Иоганна-Елизавета очень мало занималась воспитанием дочери; настоящее образование девочка получила в России, уже после того, как 25 августа 1745 г. состоялось ее бракосочетание с наследником российского престола великим князем Петром Федоровичем.

Все историки, повествующие о жизни Екатерины Алексеевны в России с 1744 по 1762 гг., т.е. от ее приезда в страну до воцарения, дружно отмечают необыкновенно сложную ситуацию, в которой оказалась молодая женщина. Она вынуждена была научиться лавировать между мужем и императрицей Елизаветой Петровной, бороться за достойное место при дворе, уметь нравиться многим лицам, от которых она зависела, и пр. Признаем, что суровые испытания придворной борьбы Екатерина выдержала с честью, получив, с одной стороны, бесценный опыт ведения интриг, с другой, закалив свой характер и воспитав ум. Многие авторы отмечают чрезвычайное честолюбие великой княгини, она была снедаема желанием царствовать, хотя поначалу не отделяла свою судьбу от судьбы мужа. “Тщеславие – ее идол”, – писал позже об Екатерине II Иосиф II(3).

Екатерина много читала. В своих записках она сама признается: ”После свадьбы я беспрестанно читала. Первая книга, прочитанная мною в замужестве, была роман под заглавием “Turan le blanc”, и в течение целого года я читала одни романы. Но они стали мне надоедать; случайно мне попались “ Письма госпожи Севинье”, которые я прочла с удовольствием и очень скоро. Потом мне подвернулись под руку сочинения Вольтера, и после них я стала разборчивее в моем чтении”(4). Кроме того, в записках упоминаются и другие книги, прочитанные ею в это время: “ Записки” Брантома, “История Генриха IV” Перефикса, “ История Германии”, сочинения Платона, труды Тацита, “О духе законов” Монтескье, она штудировала тома энциклопедии Дидро и д`Аламбера и пр.

По данным А.Г. Брикнера, самого авторитетного (наряду с В.А. Бильбасовым) биографа Екатерины, в период с 1759 по 1762 гг. молодая великая княгиня делала собственной рукой некие заметки в виде афоризмов, которые почтенный ученый почему-то считает “политической исповедью”(5), однако образцы этих афоризмов, им же приведенные, заставляют в этом сильно усомниться. К примеру: “Хотите ли вы уважения общества? Приобретите доверенность общества, основывая весь образ ваших действий на правде и общественном благе”. Или: “ Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты: вот начало, от которого я отправляюсь”. Ничего общего ни с исповедью, ни с политической программой такого рода сентенции, конечно же, не имеют.

Важной составной частью образования Екатерины явились ее продолжительные беседы с крупнейшими государственными мужами елизаветинского царствования, прежде всего с А.П. Бестужевым-Рюминым и с иностранными дипломатами, аккредитованными при русском дворе. При несомненных талантах Екатерины, ее живом уме и искренней любознательности, эти беседы стоили целого образовательного курса. Екатерина познавала сложную науку управления. Нет никаких сомнений, что она умела извлекать уроки и талантливо применять их на практике. Ее записки полны примеров, подтверждающих эту мысль. С 1757 г., когда Елизавета захворала, Екатерина гораздо смелее участвует в политической борьбе. Этот отрезок ее жизни основательно изучен в литературе(6). Е.В. Анисимов справедливо подметил откровенный цинизм Екатерины по отношению к дряхлеющей Елизавете, своей благодетельнице, ее неуемное желание царствовать, готовность использовать для этого даже переворот, заговор, с опорой на гвардейских офицеров. Полгода пребывания у власти Петра Федоровича затрачены Екатериной на подготовку и проведение удавшегося заговора, сделавший ее 28 июня 1762 г. российской императрицей.

Все вышесказанное заставляет нас усомниться в наличии у Екатерины сбалансированной политической программы к моменту ее восшествия на престол, несмотря на то, что наличие такой программы у великой княгини признавали весьма авторитетные авторы, как дореволюционные, так и современные. Наши сомнения основываются на следующих соображениях:

1. Самый беглый очерк жизни и воспитания Екатерины заставляет усомниться в том, что она имела возможность составлять продуманную, логически не противоречивую программу, которую намеривалась реализовать, став императрицей. Корона российской империи ей вовсе не была гарантированна и вместо трона Екатерина могла попасть в монастырь или даже в темницу. Похоже, все ее программные требования укладываются в два слова: “Желаю царствовать!” В.А. Мякотин так оценил июньские события 1762 г. : “Цель жизни, цель долгих, многолетних усилий и трудов была наконец достигнута – Екатерина сидела на русском престоле и могла спокойно наслаждаться результатами своей ловкости”(7).

Итак, у Екатерины Алексеевны не было и не могло быть реальных стимулов для составления политической программы, сам факт наличия которой серьезно компрометировал ее в глазах Елизаветы, а затем и Петра III и, безусловно, усугубил ее и без того непростое положение при дворе.

2. “Самостоятельная политическая программа” немыслима без писанного текста таковой. Ни один историк, признающий у Екатерины наличие программы в 1762 г., не в состоянии указать на некий текст, который он готов считать программным документом Екатерины. В лучшем случае, как это делают Е.В. Анисимов и А.Б. Каменский, цитируются следующие выдержки из ее записок: “Если государственный человек ошибается, если он рассуждает плохо или принимает ошибочные меры, целый народ испытывает последствия этого.

Нужно четко себя спрашивать, справедливо ли это назначение? Полезно ли?

Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.

Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставлять его соблюдать законы.

Нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию.

Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным.

Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающем уважение соседям.

Каждый гражданин должен быть воспитан в сознании долга своего перед Высшим Существом, перед собой, перед обществом и нужно ему преподать некоторые искусства, без которых он почти не может обойтись в повседневной жизни”(8). Признать настоящую выдержку в качестве программы, конечно же, невозможно, даже если дополнить ее просветительской фразеологией о благе, процветании подданных и т.п., которые в изобилии насыщают мемуары современников 1762 г. и которые, вполне вероятно, не сходили у Екатерины с языка.

В литературе не так уж редко приходится сталкиваться с утверждениями, что заговор 1762 г. прошел под национальными, патриотическими лозунгами, что сама Екатерина Алексеевна была убежденной патриоткой, желавшей блага для России и т.п. Эта сентенция, на наш взгляд, также нуждается в серьезном уточнении.

Прежде всего (этот тезис, кажется, разделяется всеми авторами, пишущими о 1762 г.) Екатерина использовала главным образом идеи и положения европейских просветителей для обоснований своих претензий на корону как до 28 июня, так и после, что нашло свое отражение и в законодательстве первых лет ее царствования, например: “Благосостояние государства, согласно божеским и всенародным узаконениям, требует, чтобы все и каждый при всех благонажитых имениях и правостях сохраняем был, так как и напротив того, никто не выступал из пределов своего звания и должности...”(9) . Подобные утверждения легко множить. Однако идеи европейских просветителей не просто игнорируют национальную специфику, но прямо ей враждебны, зачисляют все национальные особенности в разряд уродств, пережитков прошлого и т.п. Следовательно, объединить просветительские и национальные лозунги в единое целое невозможно. Они находятся между собой в кричащем противоречии. Да и Екатерине, в отличие от Елизаветы Петровны, не резон было разыгрывать национальную карту в борьбе с Петром Федоровичем – она приходилась ему троюродной сестрой.

Если же подобную сентенцию понимать в том смысле, что Екатерина не на словах, а на деле была русской патриоткой, и, воздерживаясь от национальных лозунгов, на практике ими руководствовалась, то достаточно применить к ее деяниям два критерия – отношение к православию и отношение к Москве – чтобы сильно усомниться в этом.

По признанию самой Екатерины, “ Кремль ее душил”. Существовали проекты перестройки Кремля в духе модного тогда классицизма. А.Б. Каменский отмечал, что в сознании Екатерины Москва была “ символом всего темного, мрачного, варварского, обращенного в прошлое”(10). Она собственноручно писала Гримму о Москве после эпидемии чумы: “Город этот как феникс возрождается из пепла; народонаселение значительно уменьшилось вследствие чумы, которая похитила более ста тысяч человек. Но что об этом толковать! Вы желаете иметь план дома, где я живу...”(11).

Отношение Екатерины к православию не стало предметом специального изучения, хотя в литературе высказывались сомнения по поводу искренности юной немецкой принцессы при смене вероисповедания. Позднее, считая себя главой православной церкви, Екатерина тщательно выписала свой облик защитницы православия в переписке с европейскими корреспондентами, но на деле, вопреки всяким православным канонам, могла проводить репрессии по отношению к священнослужителям. Хорошо известно, как просвещенная государыня расправилась с ростовским митрополитом Арсением Мациевичем(12). Вольнодумство, конечно, веление времени, но Екатерина гордилась своим обер-прокурором Святейшего Синода П.П. Чебышевым, который отрицал бытие Божие(13).

Сельский священник при Екатерине влачил жалкое существование. По данным В.И. Семевского, доходы сельского священника за требы не превышали 40 рублей в год, а с земли – 10-15 рублей, поэтому он был вынужден прирабатывать: обучал грамоте, сам выполнял все земледельческие работы, занимался ремеслами и т.п. Сельский поп полностью зависел от помещика, администрации, высших служителей церкви(14). При случае помещик мог по-отечески посечь священника, причем такого рода практика становилась массовым явлением. В специальном сенатском указе на этот счет говорилось: “… священно- и церковнослужителей не только побоями, но и наказаниями на теле оскорбляют”(15). Телесным наказаниям священника мог подвергнуть и вышестоящий церковный иерарх. Тот же Арсений Мациевич до смерти запытал ярославского игумена Трифона, старца 85 лет(16). Дело замять не удалось, оно дошло до Синода. Характерно, что Синод постановил: “Впредь пытать бережно”. Дела церкви не вызывали у Екатерины II никакого интереса; духовенство, по сути дела, исключалось из планов ее реформ.

Екатерина любила порассуждать о варварстве русских до Петра, да и к петровскому наследию относилась неоднозначно: торжественно провозглашая себя продолжательницей его славных дел, не выходя в своей практической деятельности за рамки идей, которыми руководствовался еще Петр, она, вместе с тем, как доказал С.Ф. Шмидт, сознательно занижала уровень просвещения в России, чем ставила под сомнение деяния своих предшественников, не только Петра III и Елизаветы Петровны, но и Петра I.

Не нуждается в доказательствах и то, что Екатерина не знала и не интересовалась бытом и нравами простых русских людей, периодически попадая впросак. Так, она сообщила своему европейскому корреспонденту, что русский крестьянин по праздникам имеет на обед индейку в супе, причем пишет об этом, как о норме. Лучше всего отношение к русскому народу, бытовавшему при Екатерине (и во многом характерное для императрицы), выразил граф А.С. Строганов: “Наш народ таков, каким хотят, чтобы он был”. Отклик Строганова сохранил в своих записях С.А. Порошин(17).

На наш взгляд, патриотизм Екатерины II следует понимать в следующем ключе: она стала государыней одной из самых крупных империй; все, что служит к чести России, служит и к ее чести, слава России – это прежде всего ее слава. Екатерина не прочь была разделить лавры приобщения России к цивилизации вместе с Петром I, а может быть, и затмить в глазах потомков его деяния. Если от ее блестящих кампаний будет страдать народ – тем хуже для народа.

Наиболее вдумчивые критики деяний Екатерины особенности ее патриотизма понимали адекватно. Князь М.М. Щербатов разработал план “Истории ее императорского величества, славно царствующей над нами императрицы Екатерины II”. Этот труд так и не был написан, но план, составленный М.М. Щербатовым, весьма любопытен: он намеревался сравнить деяния Петра III и Екатерины II и, видимо, пальму первенства отдавал Петру Федоровичу. “Я предпреемлю писать историю не о таком монархе, коего звучные победы вселенну наполняют, о коего храбрости трепещут дальнейшие народы; но увы, между различных победоносных воплей слышен жалкий вопль вдов и сирот, приводящий в содрогание человеколюбивое сердце… Я тщусь без лести описать дела такого государя, который всю жизнь свою употребляет делать счастливыми подверженными под власть его народы...(18)” . Очевидно, Екатерину таким государем Щербатов не считал. Мы склонны полагать, что тщеславие в душе Екатерины очень часто занимало место патриотизма.

Итак, по-нашему мнению, Екатерина Алексеевна имела к лету 1762 г. продуманную программу реформирования России, да еще и писанную с патриотических позиций.

Но, может быть, не имея такой программы в 1762 г., Екатерина разработала ее к 1767 г. в виде своего знаменитого “Наказа комиссии о составлении проекта нового уложения”? Текст “Наказа”, работа Уложенной комиссии значительно изучены в литературе, главным образом в работах А.Г. Брикнера, А.Б. Каменского, О.А. Оличенко, М.Г. Белявского и др.

Признанные авторитеты воздерживаются от толкования “Наказа” как политической программы, более склонны рассматривать как официальную политическую теорию русского абсолютизма второй половины XVIII в. “Наказ” обладает всеми признаками политической теории и охватывает все проблемы русской жизни: политическое устройство общества, происхождение государственности и ее сущность, принципы государственного устройства, задачи и функции государственной власти, методы и формы ее осуществления, основы взаимоотношений власти и общества и пр.(19). Екатерина II много трудилась для составления своего “ Наказа”, проработав и переосмыслив основополагающие сочинения европейских просветителей; но исследователь А.Д. Градовский склонен видеть в ее опусе не столько действительное желание блага народу и обществу, сколько стремление быть прогрессивной во что бы то ни стало(20). Исследователи смогли доказать, что политический идеал Екатерины по большому счету не отличается от политического идеала Петра I , который И.А. Федосов формулировал следующим образом: “...централизованная, неограниченная бюрократическая монархия, орган власти которой действует на основе “непременных” законов”(21). Подобно Петру I, Екатерина желала также не просто сохранить, а укрепить сословный строй, закрепив жестко за каждым из сословий права и обязанности.

Еще один общий момент в политическом идеале двух государей – трепетное отношение к полиции, которая рассматривается как надежный инструмент переустройства общества, воспитания новых людей и т.п. XXI глава “Наказа” Екатерины перекликается с петровским регламентом главного магистрата, в котором полиция названа “душей гражданства и всех добрых порядков и фундаментальным подпором человеческой безопасности и удобности”, “способствует в правах и правосудии, рождает добрые порядки и нравоучения”, “воспитывает юных в целомудренной чистоте и чистых науках”(22).

В тех случаях, когда положения европейских философов противоречили этому идеалу, Екатерина либо выхолащивала их содержание, оставляя лишь словесную форму, либо отбрасывала сами принципы, как не подходящие для России. Так, ограничения “естественной вольности” для Екатерины есть только предлог для существования самодержавия.

Исследователь О.А. Омельченко, более того, полагал, что в решении всех важнейших проблем “Наказ” принципиально расходился с теоретическими постулатами Просвещения, несмотря на произвольный характер его текста. Екатерина воздержалась от разделения властей, “самоограничения” верховной власти, “политических вольностей” граждан. Некоторые положения европейских просветителей прямо отвергались, к примеру, незыблемость и единство общественных прав гражданина(23).

Итак, “Наказ” Екатерины не привнес ничего нового в российскую действительность. Он лишь осовременил, видоизменил петровскую доктрину, приноровил ее к нуждам текущего момента, по-новому аргументировал. Идеи же европейских философов в “Наказе” откровенно вульгаризированы и упрощены. Иногда значение “Наказа” видят в том, что русская императрица создала прецедент самой работой Уложенной комиссии: она подготовила текст “Наказа”, согласилась с теми правками, которые предложили люди из ее ближайшего окружения и вынесла его на обсуждение депутатов, хотя не могла не понимать, что ее сочинение подвергнется критике и слева, и справа.

Наиболее известным и последовательным оппонентом Екатерины стал князь М.М. Щербатов. Он усомнился в принципиальнейших положениях “Наказа”. Так, в параграфе 9 Екатерина пишет о том, что самодержавие наиболее подходит для такой огромной и слабозаселенной страны, как Россия, на что Щербатов непочтительно замечает: “Чтобы великое государство требовало, необходимо самодержавную власть, сие есть проблема еще принадлежащая к решению”(24). На мысль Екатерины, что гарантией следования государем непременным законам являлась личность самого государя, Щербатов отвечает следующим образом: “Если государь хорош, то и его самовластие хорошо. Но редко бывают такие государи!.. Когда государь не по установленным законам, но по своим своенравиям управляет, сие именуется деспотичество, что малое разделение с гнусным тиранством имеет. Не произведет самодержавие и скорости решений, ибо любовная страсть, охота и пр. заберут все время”(25).

Наибольшее же неприятие Щербатова вызвали “временщики и куртизаны”, близко окружавшие императрицу c момента ее воцарения. Их он ненавидел со всем пылом незаурядной натуры: “Вижу наш народ угнетенный, законы, в ничтожность приведенные, имения и жизнь гражданскую в неподлинности, гордостью и жестокостью вашей лишены души бодрости, и имя свободы гражданской тщетным учинившиеся и даже отнятие смелости страждущему жалобы приносить. Вельможа… возвышен превыше других равных ему человеческих тварей. Но кто возвышен над другими саном, тот должен возвыситься и добродетелями. Но гордость, самохотение, презрение законов, сластолюбие, праздность, нерачение и невежество возвышают ли человека? Не чинитель ли вы сей самой куче навозной, на верх великолепной башни вознесенной”(26).

В данной работе нет необходимости разбирать политические идеалы самого М.М. Щербатова; заметим только, что в хоре верноподданнического славословия по поводу “Наказа”, имевшему место как в России, так и в Европе, явственно слышны голоса людей, не принимавших теорию, предложенную Екатериной. По справедливому мнению А.Б. Каменского, работа Уложенной комиссии дала Екатерине “предметный урок о невозможности реализации теоретических построений европейских философов на русской почве”(27). Более того, по мысли историка, даже робкие попытки насадить в России идеи, легшие в основу буржуазных представлений о свободе и демократии, в 60-х годах XVIII в. потерпели крах(28).

Итак, русское общество не приняло ни идей, развиваемых императрицей, ни составленную ею на их основе политическую теорию, ставшую в ее царствование официальной политической доктриной русского абсолютизма.

Характерно, что и полвека спустя образованные русские люди яростно отрицали и екатерининский “Наказ”, и саму работу Уложенной комиссии. В 1822 г. молодой Пушкин с юношеским задором писал: “Современные иностранные писатели осыпали Екатерину чрезмерными похвалами: очень естественно; они знали ее только по переписке с Вольтером и по рассказам тех именно, коим она позволяла путешествовать. Фарса наших депутатов, столь непристойно разыгранная, имела в Европе свое действие; Наказ ее читали везде и на всех языках, довольно было, чтобы поставить ее наряду с Титами и Траянами; но, перечитывая сей лицемерный Наказ, нельзя воздержаться от праведного негодования. Простительно было фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфе в юбке и в короне, он не знал, он не мог знать истины, но подлость русских писателей для меня не понятна”(29).

Похоже, императрица осознала высокую степень отторжения своей теории обществом. Ее дальнейшая законодательная деятельность будет исходить не столько из отвлеченных теоретических посылок, сколько из конкретных и очень ощутимых практических потребностей. Государыня займется, по словам В.О. Ключевского, “ штопкой наиболее редких прорех управления”. Конфликт между теориями просвещения и практикой абсолютизма был Екатериной быстро разрешен ценой отказа от просветительских идей, от масштабных реформ в России. Многие историки рассматривают подобное разрешение конфликта как безусловное благо для России. “Модель, которой пользовалась Екатерина, была заимствована на западе, хотя она и отнеслась к ней критически, не создав отдельного сословия из духовенства… Просто перенести модель на русскую почву невозможно, следует отдать должное политическому реализму Екатерины, не пытавшейся сделать это силой. Последствия были бы плачевны: либо дворцовый переворот, либо хаос. Екатерина сделала лишь то, что можно было сделать без социальных конфликтов. Но исправить начатое Петром было уже невозможно”, - писал А.Б. Каменский(30).

Соглашаясь в целом с этим утверждением, надлежит все-таки уточнить следующее:

Екатерина так и не смогла создать политическую теорию или хотя бы выдвинуть некую идею, вокруг которой возможна была консолидация страны.

“Политический реализм” Екатерины может быть выражен и в иных понятиях; выбирая между насущной необходимостью реформирования страны и короной, Екатерина остановилась на последней.

Напрасно А.Б. Каменский утверждает, что Екатерина “сделала лишь то, что можно было сделать без социальных конфликтов”. Социальный конфликт в ее царствование был, да еще в невиданных для Российской империи масштабах. Многие политические и законодательные акции императрицы после 1775 г. – реакция на пугачевщину.

И еще. Потерпев неудачу в своих попытках широкого переустройства общества с помощью мудрых законов, Екатерина объяснила это “ испорченностью нравов” и отсталостью “умоначертаний” русского народа, отсюда ее стремление, вполне в духе просвещения, создать “новую породу” людей, все педагогические опыты, литературные сочинительства, желание осмеять частные пороки, журнал “Всякая всячина” и т.п. На это справеливо обратил внимание еще А. Лютш(31).

Итак, мы готовы признать “Наказ” Екатерины II политической теорией, от реализации которой в полном объеме воздержалась сама императрица, но у нас нет никаких оснований считать “Наказ” ее политической программой.

Список литературы

(1) Монархи Европы. М., 1996. С.421.

(2) См. подробнее: Сб. Российского Исторического Общества. Т. XXIII. С.51,55.

(3) См. подробнее: Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. М., 1996. Т.3 С.162.

(4) Екатерина II. Записки. СПб., 1907. С.59.

(5) Брикнер А.Г. Указ. соч. Т.1. С.46-47.

(6) Фирсов Н.Н. Петр III и Екатерина II. Пг.-М., 1915; Чечулин Н.Д. Екатерина II в борьбе за престол по новым материалам. Л., 1924; Анисимов Е.В. Россия в середине XVIII века. Борьба за наследие Петра. М., 1986. С.210-223 и др.

(7) Мякотин В.А. Лекции по русской истории. СПб., 1882. С.385.

(8) Екатерина II. Записки. СПб., 1907. С.647.

(9) ПСЗ-1. Т.XVI. № 11593.

(10) Каменский А.Б. "Под сенью Екатерины ...". М., С.288.

(11) См. подробнее: Гольцев В.А. Законодательство и нравы в России XVIII в. СПб., 1896. С.72-81.

(12) См. подробнее: Иконников В. Арсений Мациевич // Русская старина. 1879. Т.IV-VII.

(13) Павленко И. Нравы русского общества в екатерининскую эпоху. Архангельск, 1912. С.24.

(14) Семевский В.И. Сельский священник во втор. пол. XVIII в. // Русская старина. 1879. Т.19. С.529.

(15) ПСЗ-1. Т.XVI. № 13286.

(16) Иконников В. Указ. соч. Т.VI. С.6.

(17) См. подробнее: Император Павел. Очерк развития его личности // Русская старина. 1901. №9. С.525.

(18) Бумаги князя М.М. Щербатова // Русская старина. 1870. Т.1. С.29-30.

(19) Омельченко О.А. "Наказ комиссии о составлении проекта нового уложения...". С.7.

(20) Градовский А. Высшая администрация в России XVIII в. СПб., 1866. С.201.

(21) Федосов И.А. Просвещенный абсолютизм. С.40.

(22) См. подробнее: Развитие русского права во втор. пол. XVII-XVIII вв. М., 1992. С.10.

(23) Омельченко О.А. Указ. соч. С.18.

(24) Щербатов М.М. Замечания на Большой наказ Екатерины // Щербатов М.М. Неизданные сочинения. М., 1935. С.21.

(25) Там же. С.21-22.

(26) Щербатов М.М. Письмо к вельможам, правителям государства // Русская старина. 1872. Т.5. С.2,3.

(27) Каменский А.Б. Указ. соч. С.209.

(28) Там же. С.9.

(29) Пушкин А.С. Заметки по русской истории XVIII в. // А.С. Пушкин. Полн. собр. соч. Т.11. М., 1996. С.17.

(30) Каменский А.Б. Указ. соч. С.318-319.

(31) Лютш А. Русский абсолютизм XVIII в. М., 1910. С.43.

"Исторический ежегодник", год, страница 5-12.