4

Сопоставительный анализ стихотворений Н.С.Гумилева

«Жираф» и «Заблудившийся трамвай»

Н.С.Гумилев – один из самых загадочных поэтов «серебряного века». В самом начале творческого пути Гумилев примыкал к младосимволистам, однако вскоре разочаровался в этом течении и стал основателем акмеизма. При этом он продолжал с почтением относиться к символистам как к достойным учителям и предшественникам. Такая трансформация поэтического сознания делает особенно интересным сравнение поэтических творений раннего и позднего Гумилева. Обратимся к двум его стихотворениям: «Жирафу», написанному в 1907 году и входящему в книгу «Романтические цветы», и «Заблудившемуся трамваю» (1920 г.) из поэтического сборника «Огненный столп», который вышел уже после смерти поэта. Прежде всего, нужно отметить, что в обоих стихотворениях нашли отражение важнейшие события жизни поэта. Предпосылки создания «Жирафа» - первое путешествие в Африку летом 1907 года и впечатления от этой поездки. В стихотворении «Заблудившийся трамвай» запечатлено не только множество биографических подробностей жизни лирического героя, но также показаны трансфизические странствия его духа. Углубление смысловой окраски обусловлено постоянной напряженной внутренней деятельностью поэта на протяжении всей жизни.

Стихотворение «Жираф» относится к целому блоку поэтических произведений Гумилева, ведущее место в которых занимает африканская тема. Стихи об этом далеком загадочном континенте придавали особое своеобразие творчеству поэта, создавали ореол таинственности и экзотики. В «Жирафе» на первый план выходит картинность, настроение тончайшего очарования:

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Экзотика и изысканность Гумилева рождены не ребяческими фантазиями, а опытом долгих и трудных скитаний по Африке, зачастую в целях науки. Центральный образ жирафа, который вынесен и в название стихотворения, предельно романтизируется и становится символом не только «сказочной» Африки, но и яркого и неординарного внутреннего мира лирического героя.

«Заблудившийся трамвай» - одно из самых знаменитых стихотворений Н.С.Гумилева, до сих пор не получившее убедительного истолкования. На первый взгляд оно напоминает «внешне лишенные смысла» стихотворения В.Я.Брюсова. Но эти первые впечатления рассеиваются, если обращать внимание не столько на технические реалии быта, сколько на глубокий смысловой подтекст. Следуя традициям многих своих предшественников, Гумилев разрабатывает здесь вечную тему мирового искусства – тему жизни, смерти и бессмертия. Образ трамвая, обладающего способностью передвигаться и по земле, и по воздуху, обретает черты космического тела, с невероятной скоростью несущегося в бесконечное пространство и символизирующего судьбу лирического героя. Тайнам внутреннего мира человека, психологии его чувств уделено гораздо больше внимания, чем в стихотворении «Жираф». Можно даже сказать, что именно душевные и эмоциональные порывы являются стержневой основой данного поэтического произведения.

Особую роль в обоих стихотворениях играют взаимоотношения лирического «я» и лирического «ты». И в «Жирафе», и в «Заблудившемся трамвае» лирическое «ты» подразумевает конкретный женский образ. В первом стихотворении это А.Ахматова, во втором – дальняя родственница Гумилева Мария Кузьмина-Караваева (в стихотворении Машенька), в которую поэт одно время был влюблен. В «Жирафе» лирическое «ты» появляется в первом и двух заключительных катренах. Своеобразная «повествовательная рамка», образованная двумя обращениями «рассказчика» к слушательнице, придает стройность композиции (закольцовывает ее), а также способствует возникновению конфликта между лирическим «я» и лирическим «ты», который на лексическом уровне раскрывается в четвертом катрене: «Я знаю веселые сказки таинственных стран» - «Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман». Метафорический образ «тяжелого тумана» (в разных сборниках эпитет варьируется: «тяжелый» - «болотный») становится неотъемлемой частью гнетущего, рационального мира героини, «мира дождя», в котором нет места чувственным эмоциям и впечатлениям. Отсюда разница в отношении к изображаемой картине между рассказчиком и той, кому он формально адресует ее. Лирический герой принадлежит к яркому, «тропическому» миру «озера Чад» (озеро Чад – «сердце Африки», ее символ), наполненному необъяснимыми звуками, «веселыми» красками, «немыслимыми» запахами (так называемая синестезия). В своем мироощущении он полагается не на мысли, а на чувства. Поэтому в его мире сосуществуют отражение луны на водной глади озера и «цветные паруса корабля» (могут ли быть различимыми цвета ночью в африканских тропиках?). На вопросы, в какой же «мраморный грот» прячется жираф на закате и что же при этом «чудесного видит земля», может дать ответ только творческое воображение лирического героя, частичку которого он стремится передать своей слушательнице.

Образ Машеньки в «Заблудившемся трамвае» также соотнесен с реальным миром («Дом в три окна и серый газон»), но образ этот трагичен. Из стихотворения становится ясно, что героиня умерла в тяжелых мучениях («Как ты стонала в своей светлице»). Причина смерти героини так и остается нераскрытой. Чистый и светлый образ Машеньки символизирует для лирического героя то лучшее в его жизни, что навсегда осталось в прошлом:

Я же с напудренною косой

Шел представляться Императрице

И не увиделся вновь с тобой.

Время в стихотворении разомкнуто в вечность, соединяет в себе прошлое, настоящее и будущее. Поэтому, сообщив о смерти Машеньки, лирический герой в предпоследнем катрене служит в Исакии «молебен» о ее здравии, а, путешествуя в трамвае, замечает старика, того самого, «что умер в Бейруте год назад». Лирический герой предстает перед нами то как человек современности («Передо мною летел трамвай»), то как человек прошлой эпохи («напудренная коса», представление Императрице). Трамвай, а вместе с ним и его пассажир «заблудились в бездне времен». Путь в «Индию Духа», куда стремится душа героя, осложнен блужданиями и метаниями во временных и пространственных измерениях. Образ-понятие «Индия Духа» родился у немецких романтиков. Поиски этого иррационального пространства начались задолго до Гумилева. Так Г.Гейне писал: «Мы искали Индию физическую и нашли Америку; теперь мы ищем духовную Индию, и что найдем?» Этот вопрос, поднятый и в стихотворении «Заблудившийся трамвай», остается открытым, ведь «вокзал, на котором можно/ В Индию Духа купить билет», находится в сюрреальном, недостижимом для человека мире.

Лирический герой стихотворения «Заблудившийся трамвай» так же, как и лирический герой «Жирафа», больше полагается на голос души, чем на голос разума. Поэтому на вопрос героя: «Где я?» отвечает «томно и тревожно» стучащее сердце. Это «биение» прослеживается и в названии стихотворения, которое, в сравнении с «Жирафом», несет большую смысловую нагрузку, благодаря экспрессивному эпитету «заблудившийся». Во всем же стихотворении немногочисленные эпитеты играют гораздо меньшую роль, чем разнообразные аллегории и туманные, необычные метафоры. Опять же, сравнивая два стихотворения, мы замечаем. Что в «Жирафе» общую, несколько статичную картину создают, прежде всего, изысканные эпитеты: «грациозная», «волшебные», «таинственных» и другие. В одной из своих статей (1910 г.) Гумилев писал: «Поэзия есть мысль, а мысль прежде всего движение». Поэтому следует обратить внимание на особую роль глаголов в «Заблудившемся трамвае». Раскрепощение глагола в прямом и метафизическом смыслах освобождает энергию слова, которое становится первозданной «прямой силой». И вот пример этого:

И сразу ветер знакомый и сладкий,

И за мостом летит на меня

Всадника длань в железной перчатке

И два копыта его коня.

Сила этих строк очевидна. Единственный глагол «летит», сам по себе зауряднейший (летят дни, летят птицы, летит снег…), действительно «летит», передает напряженное движение чего-то грандиозного, неотвратимого. Многие критики называют «Заблудившийся трамвай» вещью «насквозь пушкинской». Действительно, Пушкин с его ясностью, точностью и гармонией был эстетическим и духовным ориентиром Гумилева.

В «Заблудившемся трамвае» - и отблеск «Капитанской дочки», и мощное эхо «Медного всадника». И смысловой подтекст в этих произведениях общий – затерянность в миражах и бездорожье исторического «бурана».

Географическая экзотика «Романтических цветов» в поздней лирике Гумилева трансформируется во всеохватывающую, «вселенскую»:

Люди и тени стоят у входа

В зоологический сад планет.

И все-таки при «космичности» ассоциаций стихотворение выражает взгляд на вполне земные процессы. В поэзии нет ничего однозначного. Если учитывать дату написания «Заблудившегося трамвая», можно истолковать его совершенно по-другому, как иносказательное изображение революционной России в виде трамвая, несущегося в безвестность и сметающего все на своем пути. Такая интерпретация стихотворения была особенно популярна в России начала и середины XX века.

Наряду с тематическим и идейным различиями стихотворений «Жираф» и «Заблудившийся трамвай», контраст отчетливо прослеживается и на фонетическом уровне, и в ритмической организации. «Жираф» написан пятистопным амфибрахием, который в заключительных строках первого и пятого катренов превращается в трехстопный: «Изысканный бродит жираф». Неизбежное замедление темпа чтения этих строк позволяет поэту заострить на них внимание читателей, поставить особое «смысловое ударение». Изменение фонетического звучания работает на общий смысл: усиливает контраст двух рефлексирующих миров (аллитерация громогласного и отважного [р] («шкуру его украшает волшебный узор», «прячется в мраморный грот») – нагнетание шипящих и свистящих согласных («Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд», «Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя»). Гораздо сложнее дело обстоит с «Заблудившимся трамваем». Ритмический и фонетический рисунок меняется буквально в каждом стихе, создавая общее впечатление неустроенности, блуждания, поиска.

Таким образом, стихотворению «Жираф» присуща большая ритмическая размеренность и внешняя композиционная стройность. «Заблудившийся трамвай» поражает новизной звучания и необыкновенно глубоким смысловым подтекстом.