МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ УКРАИНЫ

КИЕВСКИЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

им. ДРАГОМАНОВА

РЕФЕРАТ

ПО КУЛЬТУРОЛОГИИ

НА ТЕМУ: Истоки и тенденции развития русской культуры XIX века. Общественная и философская мысль

Выполнила студентка 33 группы

Михайленко Татьяна

Киев 2009

Истоки и тенденции развития русской культуры XIX века

Если XVIII век вознес русскую культуру с уровня средневековья до уровня Просвещения, то XIX век во многом стал веком свершений, веком развития всех тех тенденций, которые сложились в прошлом. Огромная воля, кипучая энергия и богатая инициатива Петра превратила “исконно-посконную Русь” в могущественную империю, с которой уже не могла не считаться ни одна европейская держава. Реформы Петра буквально создали государство со всем его аппаратом, сформировав новое качество жизни для российского общества.

Петровская эпоха оставила после себя новую национальную промышленность и экономику, регулярную и постоянную армию, обученную и вооруженную на западноевропейский образец, мощный военный флот (48 больших линейных кораблей и около 800 галер и мелких судов). Была заново создана вся административная система: боярскую думу заменил Сенат, вместо приказов, действовавших хаотично и несогласованно, появилась стройная система коллегий, организация Святейшего Синода еще более подчинила церковь царю. Все это преобразило духовную жизнь общества: изменился образ мыслей, появились новые виды деятельности, а вместе с ними новые идеалы, новые представления о законе, морали, порядочности и благородстве, красоте и многом другом.

После смерти Петра наступило время женских правлений, в котором решающей политической силой оказалась дворцовая гвардия, возводя императриц на престол вопреки законам престолонаследия, век фаворитов, когда должности и богатства раздавались не за собственные заслуги и способности, а в зависимости от капризов и прихотей правительниц. Но справедливости ради заметим, что ни Елизавета Петровна, ни тем более Екатерина Великая никогда не путали личные привязанности с государственными делами, делая добросовестные попытки продолжить петровские реформы. Однако их способности, да и понимание этих реформ отличались от замыслов Петра, поэтому что-то оказалось переосмысленным, а иное — размытым или приспособленным к отмеченным многочисленными критиками порокам. Внуки Петра не принесли России ни славы, ни пользы: Петр II отменил ряд преобразований своего деда, Петр III заключил мир с Пруссией, фактически побежденной в Семилетней войне его предшественницей Елизаветой Петровной, сделав это вопреки национальным интересам.

В годы царствования Екатерины I, когда страной управляли Меншиков и Верховный тайный совет, и затем Анны Иоановны с ее фаворитом Бироном в русском обществе и культуре наступает застой. Он сопровождался подозрительностью, доносами, преследованием недовольных, засильем иностранцев.

Только в 40-е годы снова как бы воспряли из пепла идеи Петра; они оказались сильнее любых разрушительных тенденций. На пороге XIX века Россия стояла, укрепленная многочисленными победами русского оружия (что позволило впоследствии противостоять армии Наполеона). Блеск абсолютной монархии, новое горделивое самосознание, мажорность мироощущения легли в основу культурного подъема. Россия уже имела академический уровень научного и художественного образования; ее столица, отстроенная не только безмерным трудом, потом и кровью, но и мастерством, талантом и искусностью зодчих и исполнителей, сделала бы честь любому европейскому государству. К XIX веку Петербург, где ведущим мастером был В. В. Растрелли (1700—1771), из города-порта и крепости превращается в город дворцов, из которых самым значительным стал Зимний дворец. В Москве архитектором В.И.Баженовым (1737/1738—1799) был воздвигнут знаменитый дом Пашкова, множество замечательных зданий построил М. Ф. Казаков (1738—1812). Появились национальная русская живопись, литература, театр, начала формироваться русская философская мысль.

XIX век получил от прошлого изобретения талантливых умельцев, таких, как И. И. Ползунов (1728—1766), создавший в 1776 году на Алтае проект первой в мире паровой двухцилиндровой машины непрерывного действия (который не удалось реализовать в условиях российской действительности). В 1766 году по его проекту построена первая в России паросиловая установка для заводских нужд. Он же сформулировал основной закон термодинамики об эквивалентности теплоты и работы. Другой русский изобретатель, механик-самоучка И. П. Кулибин (1735—1818) разработал проект одноарочного моста через Неву, изобрел семафорный телеграф, “кулибинский фонарь” или “зеркальный фонарь” (прожектор), лифт, машину для промывки золота, спроектировал протезы для инвалидов, построил трехколесный самокат, который стал прототипом велосипеда. Изобретатель К. Д. Фролов (1726—1800), как и другие русские изобретатели, вышедший из низов, на Змеиногорском руднике (Алтай) впервые ввел рельсовый внутризаводской путь, создал гигантскую гидроустановку, приводившую в движение все механизмы огромного рудника, а его сын П. К. Фролов (1775—1839) построил первую в России конно-чугунную дорогу.

XIX век в России вобрал в себя, переосмыслил или развил многие тенденции, сложившиеся в петровскую, а особенно в послепетровскую эпохи. Не разрешенными остались главные проблемы прошлого — государственного переустройства, выбора между западным и славянским путями дальнейшего развития, положения крестьянства (наиболее острой из всех других). Эти проблемы присоединили к себе и еще одну: проблему взаимодействия личности и общества, государства и общества, ставшую центральным звеном философских теорий, художественных произведений и повседневного бытия людей.

Историческими событиями столетия, оказавшими наиболее сильное влияние на общественное развитие, стали Отечественная война 1812 года, восстание декабристов 1825 года и отмена крепостного права в 1861 году. Но между этими тремя датами русская культура жила напряженной и неспокойной жизнью, ее победы и ее потери сказывались на судьбах многих поколений и до сих пор звучат отголосками в реалиях сегодняшнего дня.

Война 1812 года была сильным потрясением для России не только в связи с ее масштабами и результатами. Конец прошлого века в Европе разразился Французской революцией, в которой русские современники видели мощный шаг вперед на пути завоевания Свободы, Равенства и Братства. Еще не были проанализированы все противоречивые стороны этого явления, и у людей с передовыми взглядами революция, да и все ее отголоски в европейской культуре вызывали в большинстве своем восхищение. Справедливости ради заметим, что хотя французским духом был пронизан весь дворянский быт, воспитанием и обучением дворянских недорослей руководили часто малограмотные и невежественные люди, главным достоинством которых было их французское происхождение. Русское дворянство, воспитанное на французский лад, владело французским языком лучше, чем родным. Вспомним Тальяну Ларину:

Она по-русски плохо знала,

Журналов наших не читала

И изъяснялася с трудом

На языке своем родном.

Французская культура была знакома русскому дворянству лучше отечественной и воспринималась, как своя, во всяком случае в светском обществе. И теперь Россия и Франция оказались противниками в военных действиях. Трудно было понять, как страна революции может претендовать на завоевание чужих земель, тем более русских. Эта война произвела переворот в сознании общества, объединила различные его слои. Преградой наполеоновскому нашествию стали и блестящие офицеры золотой дворянской молодежи, и небезызвестная Салтычиха, и ее крестьяне, участники партизанских действий, и, естественно, князья М. И. Кутузов (1745—1813), П.И.Багратион (1765—1812), М.Б.Барклай де Толли (1761—1818). Чувство патриотизма, порыв национального самосознания сплотили людей, и Россия выдвинулась “в число значительных держав, если не державы самой значительной, ибо она была призвана решать судьбы многих других европейских народов” [121, т. 6, с. 284].

Осознание этого факта отразилось в творчестве художников, писавших портреты людей, чьи лица исполнены чувства собственного достоинства (галерея “героев войны 1812 года” в Зимнем дворце, работы Кипренского, Тропинина и др.). Вкус победы наполнил сердца россиян гордостью, которая очень скоро сменилось горчайшими разочарованиями. Вернувшиеся к своим помещикам крестьяне оказались снова угнетенными смердами, по чьим судьбам мог пройтись любой супостат. Боевой генерал Денис Давыдов (1784—1839) остался тем же, кем и был,— не слишком богатым и не слишком знатным дворянином, а Россия, образовав Священный союз, превратилась из освободительницы Европы в ее жандарма.

Эти обстоятельства не могли не сказаться на умонастроениях мыслящих людей, во многом из этих разочарований выросла декабристская оппозиция. “Война 1812 года дала целому поколению русской дворянской молодежи тот жизненный опыт, который привел мечтательных патриотов начала XIX века на Сенатскую площадь” [181, с. 314].

Декабристское движение наложило на русскую культуру особый отпечаток, который не исчерпывается идеями только политического свойства или одними теориями преобразования общества.

“Декабристы проявили значительную творческую энергию в создании особого типа русского человека, по своему поведению резко отличающегося от того, что знала вся предшествующая русская история” [там же, с. 331]. Это поведение включало в себя желание действия, желание, взращенное в эпоху петровских реформ и преломившееся в новой обстановке противостояния всеобщему бездействию. Декабристы называли вещи своими именами вопреки этикету, считавшему дурным тоном вести речи на “мужицкие темы”. Они говорили о положении крестьян, о протекционизме, помещичьем произволе. Их серьезное отношение к жизни было противоположностью некоего всеобщего шутовства, которое культивировалось в светских салонах или на дружеских пирушках. Они ощущали себя исторически значимыми людьми, поэтому любую возможность, даже обстановку бала использовали для изложения своих идей и взглядов. Вспомним Чацкого из “Горя от ума”, его пламенные речи, обличающие вздорность и суетность московского общества, пустоту их жизни. Это умение публично выражать свои мысли было совершенно новым для культуры российского дворянства, еще с времен императриц обученного иносказаниям и намекам. В книге “Беседы о русской культуре” Ю. М.Лотман цитирует записку одного из “трогательно благородных людей эпохи” Федора Глинки, который, идя на бал, как на лекцию, для памяти пишет, что нужно: “Порицать 1) Аракчеева и Долгорукова, 2) военные поселения, 3) рабство и палки, 4) леность вельмож, 5) слепую доверенность к правителям канцелярий...” [там же, с. 340]. Образы людей порядочных, честных, романтически стремящихся к справедливости и свободе долго затем будут воссоздавать художники в своих стихах, романах и пьесах, картинах, театральных спектаклях. Жены декабристов последуют за своими мужьями в ссылку даже тогда, когда искреннее чувство любви и не успело еще возникнуть (например, М. Н. Волконская знала своего мужа после замужества и до ареста только три месяца). Даже будучи сугубо дворянским движением, декабризм смог наложить отпечаток на всю русскую культуру, перейдя из среды дворянской в разночинную и претерпев в ней значительные изменения.

Культура шестидесятников XIX века (И. А. Тургенев, Ф. М. Достоевский, передвижники и другие) подготовлена длительным периодом борьбы за освобождение крестьян, идущей как “сверху” — от дворян-декабристов, так и “снизу” в бесконечных крестьянских бунтах. В этой борьбе сложилась русская интеллигенция¹. Именно интеллигенция, к которой принадлежат представители самых различных общественных слоев, становится носительницей главных общественных идей.

Общественная и философская мысль

В России сложилось так, что дворяне не считали для себя приличным заниматься наукой, тем более преподавательской деятельностью даже в университетах. Стать ученым (впрочем, как актером или писателем) — значило опозорить дворянское звание, и вплоть до начала XIX века в российских университетах не преподавал ни один дворянин. Первым потомственным дворянином, занявшим университетскую кафедру, — пишет Лотман, — был Г. Глинка, чему, как чрезвычайному явлению, была посвящена статья Н. Карамзина в журнале “Вестник Европы”. В основном ряды ученых пополнялись разночинцами, составлявшими оплот интеллигенции этого времени. Эта часть общества была неоднородной не только по своему роду занятий, но и по своим взглядам. Среди них были монархисты, как например, С. С. Уваров, министр просвещения с его идеей соединения “православия, самодержавия и народности”; либералы различного рода, формулировавшие идею официальной народности (М. П. Погодин; Ф. В. Булгарин, 1789—1859; М. П. Загоскин и др.), сторонники реформ, изменения общества “посредством широкого гражданского согласия” (К.Д.Кавелин, 1818—1885), революционные демократы (В.Г.Белинский, 1811—1848; Н.А.Добролюбов, 1836—1861; Н.Г.Чернышевский, 1828—1889).

Как уже отмечалось, три главные проблемы стояли перед российским обществом в XIX веке: проблема государственного переустройства, крестьянская проблема и проблема человека, его отношений с государством и обществом, его выбора. Практически все направления общественной мысли, все стороны общественной жизни так или иначе были связаны с ними.

С. С.Уваров (1786—1855) в одном из циркуляров чиновникам, отвечающим за образование в своих округах, писал: “...при возрастающем повсюду стремлении к образованию наступило время пещись о том, чтобы чрезмерным стремлением к высшим предметам не поколебать некоторым образом порядок гражданских сословий” [337, с. 161]. Как при этом не вспомнить сентенции Фамусова:

Ученье — вот чума, ученость — вот причина,

Что нынче, пуще, чем когда,

Безумных развелось людей, и дел, и мнений...

И далее:

...Уж коли зло пресечь,

Забрать все книги бы, да сжечь.

[82, с. 113, 114]

Но еще до него адмирал А. С. Шишков (1754—1841) также считал, что “обучать грамоте весь народ принесло бы более вреда, чем пользы, науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются в меру, смотря по состоянию людей” [337, с. 160]. Самое знаменательное, что оба — и Уваров, и Шишков — были министрами просвещения. Так была укреплена сословность в образовании, а по отношению к литературной и журналистской деятельности с 1826 года ужесточилась цензура, запрещавшая после революционных событий в Европе 1848 года печатать все, что, как казалось цензорам, хоть как-либо могло дурно повлиять на отношение читающей публики к властям.

Однако нужды отечественной экономики требовали своего, и к середине века появляются средние учебные заведения, готовящие специалистов для сельского хозяйства, машиностроения, фабрично-заводского производства. Но и здесь действовал жесткий сословный принцип, а крепостные люди не допускались ни к какой форме образования.

Той части интеллигенции, которая осуждала обскурантизм (ненависть к образованию, знанию), но не была сторонницей каких-либо радикальных изменений, было свойственно критическое отношение к русской рельности, хотя их взгляды были скорее романтического, чем иного (практического, экономического) свойства. Например, незадолго до декабристского восстания организовался философский кружок “Общество любомудрия”, куда входили М. П. Погодин, С. П. Шевырев (1806—1864), Д. В. Веневитинов (1805—1827), В. Ф. Одоевский (1803/1804—1869). Один из участников “Общества” А. И. Кошелев в своих записках вспоминал: “Тут господствовала немецкая философия, т. е. Кант, Фихте, Шеллинг... и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения... Начала, на которых должны быть основаны всякие человеческие знания составляли преимущественный предмет наших бесед; христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров” [218, с. 249]. Автор записок очень спокойно сообщает и о том, что как только произошли события на Сенатской площади, кружок разошелся, чтобы не возбуждать подозрений полиции.

Наиболее явно умеренно-либеральные взгляды “любомудров” проявились в творчестве В. Одоевского. Для него центральным звеном всего человеческого существования был цельный человек, владеющий цельным знанием. Знание делало его счастливым, это знание должно было быть окрашенным поэзией, добротой, человеческим теплом. В главном своем философско-художественном произведении “Русские ночи” автор восклицает: “Просвещение! Наш XIX век называют просвещенным; но в самом ли деле мы счастливее того рыбака, который некогда, может быть на этом самом месте, где теперь пестреет газовая толпа, расстилал свои сети? Что вокруг нас? Зачем мятутся народы? Зачем, как снежную пыль разносит их вихорь? ...Зачем общество враждует с обществом и, еще более, с каждым из своих собственных членов? ...Зачем преступление и несчастье считаются необходимой буквою в математической формуле общества?” [там же, с. 10]. На эти вопросы нет ответа у романтического, мягкого В. Одоевского. Пока он видит лишь пороки и тяготы общества и может только мечтать о преодолении их. Но он полагает, что прагматизм, такой, каким он предстает в пятой ночи, где рассказывается о городе, построенном на соображениях чистой пользы, уничтожающей “инстинкт сердца”, — такой прагматизм приводит общество к самоуничтожению.

Несколько отличались взгляды М. П. Шевырева и М. П. Погодина, но и они склонялись к тому, что изыскать общественное счастье в России возможно путем создания “официальной народности”, некоего единства государства и народа. Знаменитая формула Уварова: “Православие, самодержавие, народность”, с их точки зрения, должна была улучшиться некоторым смягчением отношений государства и народа, гармонизацией этих отношений. Все это звучало красиво, но слишком идеалистически.

Вопрос об исторических судьбах России в той или иной форме присутствовал в любых размышлениях о государственности или путях и способах становления человека как личности. Критика самодержавия, с каких бы позиций она ни производилась, вела к поиску наилучшей формы организации жизни. Одной из наиболее ярких личностей первой половины XIX века, без которой трудно понять своеобразие русской культуры этого времени, был П. Я. Чаадаев (1794—1856). В его судьбе отразилось все беспокойство беспокойного времени. Он был блестящим офицером, после героического участия в войне 1812 года оставил карьеру военного и сблизился с декабристами. Не найдя с ними точек соприкосновения во взглядах, путешествовал в 1823 году по Европе. Немецкий философ Шеллинг, знакомый с ним, назвал его “самым умным из известных ему умов”. После публикации в 1836 году в журнале “Телескоп” своего первого из восьми “Философических писем” Чаадаев был объявлен сумасшедшим и посажен под домашний арест.

Рассматривая судьбы человечества, судьбы разных стран, а особенно России через призму христианского, библейского взгляда на мир, Чаадаев, изучивший католичество, полагал, что христианство и есть та сила, которая может содействовать благополучному исходу исторического процесса — установлению царства Божьего на земле. Исходя из этой мысли, он полагает, что Россия, принявшая христианство от Византии, отошла от истинного пути в своей истории. По его мнению, лишь католичество “восприняло царство Божие не только как идею, но и как факт”, в нем “все действительно способствует установлению совершенного строя на земле”. “Мы же, — пишет Чаадаев, — замкнулись в нашем религиозном обособлении, и ничто из происходившего в Европе не достигало до нас... Высокие качества, которые религия принесла в дар новым народам... все это совершенно нас миновало. В то время, как христианский мир величественно шествовал по пути, предначертанному его божественным основателем, увлекая за собою поколения,— мы, хотя и носили имя христиан, не двигались с места. Весь мир перестраивался заново, а у нас ничего не созидалось; мы по-прежнему прозябали, забившись в свои лачуги, сложенные из бревен и соломы” [321, с. 49]. Считая, что русская культура — всецело “результат заимствования и подражания”, Чаадаев говорит, что она не имеет прошлого или будущего, живя лишь настоящим, его терзает мысль о том, что “стоя между двумя главными частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим в Германию, мы должны были соединить в себе оба великих начала духовной природы: воображение и рассудок, и совмещать в нашей цивилизации историю всего земного шара”. Но мы, оставшись одинокими в мире, “ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что досталось нам от этого прогресса, мы исказили” [там же, с. 47].

Младший современник Чаадаева, поэт и критик Аполлон Григорьев (1822—1864) позже напишет, что “письмо Чаадаева ...было тою перчаткою, которая разом разъединила два дотоле если не соединенные, то и не разъединенные лагеря мыслящих и пишущих людей. В нем впервые неотвлеченно поднят был вопрос о значении нашей народности, самости, особенности, до тех пор мирно покоившийся, до тех пор никем не тронутый и не поднятый” [83, с. 177]. Эти два лагеря, о которых говорит А. Григорьев,— западники и славянофилы.

Славянофилы (А. С.Хомяков, 1804—1860; К. С. и И. С.Аксаковы и др.) предполагали, что России во все ее исторические времена была свойственна соборность (отношение взаимодействия между народом и его правителями), некий уровень цельности личности, устремленной к Богу. Эти идеи несли в себе и предположение, что Россия (в противоположность мыслям Чаадаева) имеет историческую миссию — стать центром мировой культуры и цивилизации.

Западники — Т. Н. Грановский (1813—1855) (послуживший прототипом главного героя романа Ф.М.Достоевского “Бесы”), В.С.Соловьев, А. И. Герцен (1812—1870), Н. П. Огарев (1813—1877) — полагали, что путь России связан с западным образом государственного устройства, реформами, имеющими целью смягчение условий жизни крестьянства. Западничество было неоднородным, поскольку в нем соединились носители либеральных взглядов и радикалы, полагавшие необходимой отмену самодержавия и крепостничества.

Общественная мысль этого времени породила новые направления философских взглядов, начиная от создания религиозных систем (А. С. Хомяков, В. С. Соловьев) до материалистических (А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский).

Революционное направление этого времени наиболее мощно выразилось в народничестве, ставшем предтечей анархизма, к которому принадлежали даже столь родовитые люди, как князь П. А. Кропоткин (1842—1921), дворянин М.А.Бакунин (1814—1876). Они предлагали беспощадное разрушение государственного строя. Д. И. Писарев (1840— 1868), жестоко высмеивая все отвратительные стороны русской жизни, “проповедовал освобождение личности от религиозных, бытовых и семейных пут” [23, 157]. Это направление мысли вело к нигилизму, который также стал способом реакции на тяготы российской жизни.

Кризис общества вел и к кризису личности, и к появлению достаточно реакционных идей. В 80-х годах возник доселе “небывалый в русской общественной жизни феномен — национализм, который обличал знаменитый русский историк С. М. Соловьев” [23]. Таким образом, русская общественная мысль XIX века от стремления к преобразованиям, могущим, по мнению интеллигенции своего времени, привести к прогрессу общества, пришла к кризису, который так же, как и в Европе, выразился в возникновении декаданса (упадка), охватившего все стороны культуры, включая и искусство.

Использованная литература

1. Мир культуры (Основы культурологии). Учебное пособие. 2-е Б95 издание, исправленное и дополненное.— М.: Издательство Фёдора Конюхова; Новосибирск: ООО “Издательство ЮКЭА”, 2002. — 712 с.

1^ Термин введен в 60-е годы писателем П. Д. Боборыкиным (1836—1921) и принят в других языках, — А. Б.