Псковское слово в диахронном аспекте (вспоминая традиции И. В. Ягича)

Лариса Яковлевна Костючук

Доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка филологического факультета, Псковский государственный университет

Обращение к наследию известного ученого И. В. Ягича важно для проверки того, насколько направления современной филологии соответствуют заветам филолога-слависта. Знакомство с традицией Ларинской лексикографической школы происходит на примере «Псковского областного словаря с историческими данными». Прием полной выборки материала, методы лингвогеографии, этнолингвистики, описательный, сравнительно-сопоставительный в результате помогают обоснованно отражать участки диалектной картины мира в синхронном и диахронном аспектах. Подробное и продуманное описание слов в современной и исторической частях словарных статей сообщает серьезные сведения о разных уровнях народной речи. В результате лексикографического исследования обнаруживается путь образования отдельных народных слов; выявляется словообразовательное гнездо с корнем весн-; выясняется, что слово весна имело два профессиональных значения, характерных для псковского региона (ни один исторический словарь этого не фиксирует, кроме «Псковской судной грамоты»). Изучение и представление слова с учетом синхронии и диахронии при соотношении с внеязыковыми фактами - это верный путь к решению актуальных практических и теоретических проблем в области лексико-грамматической (иногда даже фонетической) судьбы народного слова. Ключевые слова: лексикография, диалектный, синхрония и диахрония, словарь полного типа с историческими данными, местный и общерусский, современная и историческая части словарной статьи

Юбилей, связанный с жизнью и титанической деятельностью И. В. Ягича в области славянской филологии, заставил снова обратиться к трудам ученого, постараться еще раз понять значимость его наследия и вслед за его заключительными словами к «Истории славянской филологии» вспомнить непреходящие советы и оценки достижений в области славистики. Это прежде всего касается: 1) изучения письменных памятников, что неизбежно связано с палеографией (знать временные этапы развития графики - значит иметь возможность оценить и определить на временной оси соответствующие языковые факты); 2) следования сложившимся актуальным исследовательским направлениям (сравнительному и сопоставительному) в изучении языкового и литературного материала, причем с учетом системного подхода к грамматике и лексике. В этих направлениях неизменно важен исторический акцент. Нельзя забывать исследования в области «исторической древнерусской диалектологии» [8; 895], при этом должна быть связь грамматических и фонетических исследований материала, что, естественно, помогает оценивать и познавать лексику языка. В новейшее время, уже в XX веке, успешны были «диалектологические исследования на почве славянских наречий» [8; 896]. И. В. Ягич подчеркивал, что необходимо продолжить создание диалектных словарей, причем рядом ставил и работу по выбору материала из памятников, и работу по «обогащению», например, «Словаря русского языка» областными словами [8; 902]. Однако И. В. Ягич видел еще «хрупкость слав.[янских] этимологических исследований» [8; 903], хотя твердо надеялся на продолжение лучших традиций в исследованиях славянской филологии и верил в непрерывную связь и развитие научных школ и направлений.

Так, в середине XX века Б. А. Ларин предложил проект и вдохновил своих учеников и последователей на создание новаторского в мировой лексикографии особого типа областного словаря на материале уникальных псковских говоров. «Псковский областной словарь с историческими данными» [5] - это словарь полного типа, включающий не только диалектные слова, но и бытующие в народной речи общерусские лексемы (однако с диалектной системой значений), зафиксированные собирателями, а также слова из псковских памятников письменности (т. е. это диалектный и исторический словарь). Так было обеспечено наблюдение за динамикой псковского слова в пространственном и, самое главное, во временном аспектах. Согласно инструкции, созданной Б. А. Лариным [3], а затем уточненной после большого опыта работы над словарем [2], проводится многоаспектное лексикографическое изучение и представление в словарной статье псковского слова. Б. А. Ларин как глубокий исследователь и преподаватель в своих лекциях по истории русского литературного языка показал образцы изучения слов прошлого с учетов буквально всех языковых уровней: результат таких наблюдений дает право и на обобщающие теоретические исследования в области лексикологии и фразеологии, периодизации непрерывной истории языка вообще и литературного языка в частности [4].

Обратимся к конкретным примерам, связанным с «Псковским областным словарем с историческими данными». Внимание к многофункциональной нагрузке, например, у слова быть позволило лексикографу тщательно разработать словарную статью с современной и исторической частями, отразив сложную лексико-грамматическую структуру слова [5, в. 2; 236-243]. В современных говорах встречается фактически подчеркнутое значение в сложном прошедшем времени, выраженном наиболее известной формой (глагольная связка на -л-, тип жил-был: Тагда была жыламая свякроф) и обнаруженной гораздо реже формой настоящего времени е для 3-го лица ед. ч. в сочетании с формой бывшего причастия на -л- (Мая кошка в ыстёпке е катянилася) [5, в. 2; 238]. Форма е, по свидетельству М. Фасмера, древняя, редко встречавшаяся и в старославянском языке [7, т. II; 5, 28].

Полная по возможности выборка материала из псковских памятников обнаружила удивительное сочетание связки быть в форме не только сложных прошедших времен, но и простых аориста и имперфекта (!): в «Псковской первой летописи» 1510 года (л. 59 об.): псковичи ударили челом в землю (в перфекте отсутствует связка); исполнися бяше очи слез (сочетание с аористом при нарушении согласования предиката с подлежащим); в той же летописи 1607 года (л. 754754 об.) [Литва]: бк многое множество имяху злата и сребра и жемчугу (сочетание с имперфектом при нарушении согласования); в «Послании Корнилия» XVII века: бяху мнози люди и священницы прихождаху (в сочетании с имперфектом соблюдается согласование предиката с подлежащим) [5, в. 2; 239].

Объяснение такому удивительному явлению (связочная функция у быть в сочетании с простыми прошедшими временами в древности) нашлось только у В. В. Колесова. Ученый старается связать этот факт с перестройкой видо-временной системы древнего языка в направлении к современной, когда усиливается перфектное значение и у простых времен, а видовая система еще не сложилась [1; 311].

Знакомство с системами значений у современного псковского слова и у аналогичной лексемы из псковских памятников выявляет разные соотношения их на протяжении веков. Например, местное слово летье имеет значение летнего времени по отношению к будущему году (А эта на летье аставляют, вот каг будит другой гот, да лета - вот и летье); в прошлом же значение предполагало сему ‘текущий год’ по отношению к семе ‘урожай’. В «Данной грамоте на землю» читаем: Игумену з братиею и присылщикомъ его по всемъ быть послушными и всякие хлhбные доходы съ лктья нынhшняго [1689] году, июля съ 31 [17] числа, отдавать и издЫья дЫать в тот Николаевской Песоцкой монастырь [5, в. 17; 44]. Преемственность в значениях наблюдается, и очевидно приспособление их к соответствующим ситуациям с закреплением значений в употреблении. В «Словаре русского языка XI- XVII вв.» не зафиксировано слово летье, но отмечено слетье (которое тоже известно русскому языку как возможный результат объединения с предлогом) в двух примерах, один - из «Псковской второй летописи» (от того слктья рожь); однако определяется значение обобщенно: ‘урожай одного года’ [6, в. 25; 83].

Лексемы современных говоров при развитой словообразовательной системе однокоренных дериватов сохраняют основную сему. В гнезде с корнем весн- значения всех слов объединяются семой ‘время года между зимой и летом’. Исходная сема может осложняться конкретизирующими: веснуха, веснушка, весноваватый, веснушчатый и пр. - семой ‘бурые пятна на коже’; веснина - семой ‘шерсть’. В многозначном слове значения с конкретизирующими семами следуют обычно в словарной статье после наиболее типичного и актуального; ср. веснушка: сначала ‘бурые пятна на коже’, затем ‘подснежная клюква’, ‘ болезненное состояние.’, ‘туберкулез’ и т. д. Оправдание многозначности в том, что имплицитно связь с исходной семой объясняется тем, что проявление соответствующей реалии обусловлено весной [5, в. 3; 115-117].

Подобное развитие семантики обнаруживалось и в прошлом. Так, только «Псковская судная грамота» 1462-1471 годов зафиксировала специальные значения у слова весна (‘право сезонного лова’, ‘арендная плата’) на фоне общеизвестного значения: А которой котечникъ заложи весну (‘право’. - Л. К), или исполовникъ у государя, ино ему заплатить весна (‘плата’; причем форма винительного падежа совпадает с формой именительного на -а. - Л. К) своему государю [5, в. 3; 115]. В «Словаре русского языка XI-XVII вв.» вообще нет слова весна.

У псковских слов вешница, вешник, вероятно, с некоторым затемнением внешнего вида исходного корня в связи с историческим чередованием с // ш (слова мотивированы словом вешний) на первый план по актуальности и употребительности в народной речи выступает значение ‘луг, лужайка около дома, сарая, гумна’. Это значение эксплицитно почти потеряло исходную сему, но на периферии системы значений, после других по - добных значений, отошедших от исходной семы (‘заливной луг, обычно вблизи деревни’, ‘земля для посева ярового хлеба’ - в слове вешница; ‘юго-восточный ветер’ - в слове вешник), все- таки оказывается значение с проявлением исходной семы: ‘весенняя пахота, сразу после таяния снега’ (в слове вешница); ‘весенний снежок, скоро сходящий’ (в слове вешник) [5, в. 3; 140].

Слово весница, синоним слову вешница во втором значении ‘заливной луг, обычно вблизи деревни’, в современных говорах отмечено только в Гдовском районе, но оно древнее - было известно на псковской территории еще в XV веке, судя по грамоте 1469-1485 годов, касающейся земельных участков, которые доставались по «жеребьям» ряду хозяев: заливной луг, видимо, делился между всеми «жеребьями» (А что вксница, то вопче в^мъ жеребьямъ) [5, в. 3; 115]. Так удается проследить непрерывность семантического статуса русских слов.

Системность в организации лексики речи диалектоносителей проявляется и в попытках противопоставить названия, отражающие объективно почти полярно различающиеся реалии (с признаками «плюс» / «минус»), подобно тому как хорошо различаются сферы действительности по восприятию «свое» / «чужое». Местоименные слова объектного, обстоятельственного, безлично-предикативного содержания в псковских говорах употребляются для указания на отсутствие или наличие соответствующего понятия и хорошо передают систему значений с учетом объективной и очевидной антиномии.

Отсутствие кого-нибудь или чего-нибудь (объектное содержание) выражают прежде всего слова некого / екого, причем с проявлением такой особенности народной речи, как неразличение одушевленного и неодушевленного понятий при общем местоименном корне к- (в литературном языке используются два корня к- и ч-, этимологически восходящие к одному). На фоне первого значения отрицательного слова некого (‘указывает на отсутствие лица или лиц, необходимых для осуществления действия; нет никого, кто (мог бы сделать что-н.)’), аналогичного и литературному языку, еще ярче выступает второе значение (‘указывает на отсутствие объекта, действия; нет ничего, что бы (можно было делать, сделать)’): Нигде, дацуш, ня бъгла;умрувът скоръ, и ръссказать некъвъ [5, в. 21; 133]. Для противопоставления этим двум значениям псковские говоры знают одно местоимение в значении ‘указывает на наличие кого-, чего-н.’, используемое в безличных предложениях в сочетании с инфинитивом: Мне екъвъ сказать, далуччы пръмалчу; Береч-та мяня екаму [5, в. 10; 122].

Отрицательное местоименное слово некого выступает и как наречие со значением ‘нет места, где можно расположиться кому-н.; негде’ (начивать некава). Но такое использование лексемы нечастотное. В псковских памятниках обнаружено только общерусское значение у отрицательной местоименной лексемы некого [5, в. 21; 133].

Для передачи обстоятельственного и безлично-предикативного содержаний с семой ‘время’, как и в общерусском языке, псковские говоры широко используют слово некогда, во-первых, как наречие, если оно сочетается с инфинитивом и стоит в постпозиции по отношению к нему (в толковании значения ‘нет свободного времени’ это не подчеркивается, но все примеры свидетельствуют об этом, особенно при сопоставлении со вторым значением); во-вторых, как безлично-предикативный член в значении ‘об отсутствии времени’: баловацца некогды - Пъпраси што зьделать [внука] - некъды [5, в. 21; 132]. Противопоставление отрицательной лексеме со вторым (безлично-предикативным) значением выполняет утвердительное слово екогды: Нам [в старину] екъгда бытъ гулять. Показателен пример Не ходи ко мне тогдЫ, Когды мне шЫпко некъгды А ходи ко мне тогдЫ, Когда мне время е когды (с отражением складывания положительного диалектного деривата по модели антиномии, но с усилением противопоставления) [5, в. 10; 122]. В псковских памятниках такие лексемы не были обнаружены.

Почти полным синонимом к некогда (с некоторой детализацией в значениях) в современных говорах является слово тколи с рядом фонетических вариантов: 1) Аддохнуть некали, и памяреть некали будя (наречие в значении ‘нет свободного времени’); 2) Йим некьыи таперь; Надо делать фсё тали, кали е кали, а не тали, кали некали (безлично-предикативная единица в значении ‘об отсутствии свободного времени’; в контексте тоже отражается складывание положительного компонента в антиномии) [5,

в.21; 134]. Противопоставление данной лексеме составляет лексема еколи в качестве безличнопредикативной единицы прежде всего в значении с семой ‘наличие времени’: Мне бъгла некали, а таперь екали. Из положительных компонентов антиномии только эта лексема многозначна: как и тколи, слово еколи приобрело значение модальности с семой возможности, ярко осложненной наречной временной семой ‘когда-н.’ (формулировка значения ‘когда-н., при возможности’): Я екали пъкажу нашы пълатенцы и въшыфки. В «Русско-немецком разговорнике» Т. Фен- не, составленном немецким купцом во Пскове в 1607 году, зафиксирован вариант неколь как безлично-предикативное слово в значении ‘об отсутствии свободного времени’ [9; 399]. Все это хорошо демонстрирует непрерывность лексикосемантического языкового пространства на протяжении веков.

Учет типичных бытовых значений, отражающих картину мира сельского жителя, и терминологических значений, ограниченных соответствующими сферами жизни, показывает у однокоренных (с более или менее ясной этимологией) слов в современных говорах или в древнем языке выбор соответствующего вариантатяжении времени в одном регионе.

Список литературы

Колесов В. В. Историческая грамматика русского языка. СПб.: СПбГУ, 2008. 512 с.

Инструкция «Псковского областного словаря с историческими данными» (2-я редакция) // Псковский областной словарь с историческими данными. Вып. 15. СПб.: СПбГУ, 2004. С. 5-67.

Ларин Б. А. Инструкция Псковского областного словаря // Псковские говоры. I. Труды Первой Псковской диалектологической конференции 1960 года. Псков: ПГПИ, 1962. С. 252-271.

Ларин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка (X-XVIII вв.). М.: Высшая школа, 1975. 327 с.

Псковский областной словарь с историческими данными. Вып. 1-24. Л.: ЛГУ; СПб.: СПбГУ, 1967-2013.

Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 1-29. М.: Наука, 1975-2011.

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. I-IV. М.: Прогресс, 1964-1973.

Ягич И. В. История славянской филологии. Репринтное издание. М.: ИНДРИК, 2003. 960 с.

F enne ’ s T. Low German Manual of Spoken Russian. Pskov 1607. Vol. II. Copenhagen: The Royal Danish Academy of Sciences and Letters, 1970. 488 p.

Kostyuchuk L. Ya., Pskov State University (Pskov, Russian Federation)