Большевики и церковь

Ни для кого не секрет, что православная церковь в России начала ХХ века играла большую роль в духовной сфере жизни. Вера сопровождала русских людей самых разнообразных сословий повсюду. И, хотя православие – далеко не единственная конфессия столь многонационального государства, связь с православной церковью была заметна невооруженным взглядом повсеместно. Православная церковь - довольно крупный собственник, источник образования (не главный и не единственный, конечно), сила, способная влиять на народ. Однако после захвата власти большевиками в октябре 1917 года положение Церкви оказалось под угрозой.

Находясь в плену марксистских постановлений, согласно которым религия есть не более чем надстройка над неким материальным базисом, Ленин первое время был всецело убежден в том, что он разом покончит с церковью одним ударом – попросту лишив ее собственности. По Декрету о земле от 8 ноября 1917 года Церковь в целом, а вместе с нею и приходское духовенство лишались прав собственности на землю. За ним 4 (17) декабря следует декрет о земельных комитетах, по которому все сельскохозяйственные земли, "включая и все церковные и монастырские, отбирались в руки государства". Как указывает А. В. Карташев, никаких предварительных переговоров с Церковью перед изданием этого декрета не было.

В первые же месяцы после Октября был принят целый ряд декретов и постановлений, лишавших церковь собственной экономической базы и господствующего статуса.

11 (24) декабря 1917 г. появляется декрет о передаче всех церковных школ в Комиссариат просвещения, т.е. лишение Церкви всех семинарий, училищ, академий и всего связанного с ними имущества.

18 (31) декабря аннулируется в глазах государства действенность церковного брака и вводится гражданский.

3атем в январе 1918 г. публикуются тезисы Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви, окончательная версия которого станет известна под названием Декрета 21 января (1918 г.). Проект Декрета, предложенный специальной комиссией, образованной по постановлению Совета Народных Комиссаров, был отредактирован В. И. Лениным, отдельные пункты его были сформулированы им самим. 21 января 1918 г. Декрет был обнародован в газете “Известия ВЦИК РСФСР” под названием: “Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах”. 22 января 1918 г. В. И. Ленин написал: “Радиограмма всем, всем”: “Вчера, 21.1.1918, опубликован декрет о полном отделении церкви от государства и о конфискации всех церковных имуществ”.

Декрет 21 января (2 февраля н.ст.) лишал Церковь всего имущества, движимого и недвижимого, и права владеть им. При этом прекращались всякие государственные субсидии церковным и религиозным организациям. Отныне религиозные общества могли получить необходимые для совершения богослужения здания и "предметы" не иначе как на условиях "бесплатного пользования" и с разрешения местной или центральной властей. При этом, однако, полученное Церковью "в бесплатное пользование" имущество подлежало налогообложению (по статьям, предусмотренным для частного предпринимательства!).

Во исполнение декрета у Церкви сразу же было отобрано без малого шесть тысяч храмов и монастырей — как "особо ценные памятники" истории или архитектуры, подлежащие переходу "под охрану государства". Были закрыты и все банковские счета религиозных ассоциаций.

Декретом от 21 января, кроме того, запрещалось "преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы": "Граждане могут обучать и обучаться религии (только) частным образом". Понятие "граждане", естественно, было отнесено лишь ко взрослым людям. Все церковные и религиозные общества были подчинены общим положениям о частных обществах и союзах (но не общественных организациях) и лишены каких бы то ни было прав на "принудительные взыскания сборов и обложений", равно как на наложение мер принуждения или наказания в отношении своих членов. Поскольку отныне в качестве договаривающейся стороны при получении в пользование молитвенных домов рассматривались лишь группы мирян, духовенство, включая патриарха и епископов, юридически оказывалось не у дел; власть епископа над паствой теперь всецело определялась доброй волей верующих и мерой их готовности исполнять преподанные им наставления и указания, в силу чего указания эти приобретали некий просительный характер. Сама ситуация несла в себе приглашение к конфликту, к расколу, который и не заставил себя долго ждать.

Декрет 21 января — классическое свидетельство попытки Ленина дословно следовать заветам Марксова учения о религии как духовной надстройке на материальном базисе. Следует убрать этот базис — имущество и средства доходов Церкви, — и Церковь отомрет сама по себе. К этой же категории относится зачисление духовенства в число лишенцев, которые при карточной системе эпохи военного коммунизма обрекались на голодную смерть, если бы не помощь верующих.

На это реагирует Вениамин, митрополит Петроградский. В письме Совнаркому от 10 (23) января он предупреждал, что опубликование такого декрета вызовет бунты и кровопролития. По-видимому, с того момента советские власти занесли митрополита в свой черный список. О такой "дерзости" митрополита помнили еще и через двадцать лет, когда известный тогда антирелигиозный автор Ф. Мегружан назовет это письмо попыткой "шантажировать Совет Народных Комиссаров".

Декрет об отделении церкви от государства, действовавший и до конца существования Советского Союза, стал основой для последующих законодательных актов, определявших отношения Советской власти и религиозных объединений на протяжении семи с лишним десятков лет.

После Февральской революции Временное правительство, провозгласив веротерпимость, сохранило привилегированное положение православной церкви. Не получил разрешения и вопрос о церковном землевладении, составляющем одну из экономических основ господствующего положения православия. Временное правительство не пошло дальше законодательных предположений о необязательности преподавания закона божьего, фактически ничего не сделав и в этом направлении.

Всеобъемлющим законодательным актом явился Декрет 21 января 1918 года.

Объявив об отделении церкви от государства, Декрет определил и конкретные меры по его претворению в жизнь. Гражданам предоставлялось право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, отменялись все ограничения прав, связанные с отношением к религии, запрещалось впредь издавать законы, ограничивающие свободу совести, из всех официальных актов устранялось указание на религиозную принадлежность граждан, отменялись религиозная клятва и присяга, религиозные обряды или церемонии при совершении государственных действий, запись актов гражданского состояния передавалась органам гражданской власти. Отменялось преподавание религии во всех государственных учебных заведениях. Обучать и обучаться религии разрешалось только частным образом. Имущество церковных и религиозных обществ становилось народным достоянием, религиозным организациям запрещалось взимать принудительные сборы с верующих, применять по отношению к ним какие-либо меры принуждения и наказания, указывалось, что “никто не может, ссылаясь на свои религиозные убеждения, уклоняться от своих гражданских обязанностей”. Отношение к религии тем самым провозглашалось частным делом граждан, а религиозные общества — частными организациями, не получающими никаких субсидий со стороны государства.

Определив рамки деятельности церкви, Декрет вместе с тем предусматривал конкретные меры, обеспечивающие религиозным организациям осуществление своих функций. Гарантировалось свободное исполнение обрядов, не нарушающих общественного порядка и не сопровождающихся посягательствами на права граждан, религиозным обществам предоставлялось право на бесплатное пользование зданиями и предметами для проведения богослужений.

Большевики считали, что Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви подвел черту многовековой истории церкви как “орудия правящих классов и эксплуататорского государства”.

Он немедленно вызвал сопротивление реакционной части духовенства. В постановлении Поместного собора 1917—1918 гг. заявлялось: “Декретом от 23.1.1918 года узаконяется открытое гонение как против церкви православной, так и против всех религиозных обществ, христианских и нехристианских”. И далее: “Совет Народных Комиссаров пытается сделать невозможным самое существование церквей, церковных учреждений и духовенства”.

Между тем, большевики впоследствии подчеркивали, что Декрет содержал гарантии подлинной свободы церкви, избавляя ее от несения реакционных социально-политических функций. Но в первые послереволюционные годы высшие иерархи церкви все еще предпочитали “крепостную зависимость от полукрепостного государства”, рухнувшего в результате Октябрьской революции. Наряду с этим отделение церкви от государства стимулировало активность тех слоев духовенства, которые, оставаясь убежденными верующими, тяготились этой зависимостью церкви и стремились порвать с “позорным прошлым”.

6 (19) апреля 1918 г., советская печать оповестила об открытии специальной ("ликвидационной") комиссии при наркоме юстиции для проведения в жизнь Декрета от 21 января для упорядочения деятельности местных властей в этой сфере и выяснения осложнений с Церковью. Но, по-видимому, реально эта комиссия была создана гораздо позже, так как еще 6 (19) марта депутации от Собора, прибывшей в Совнарком, чтобы заявить протест Церкви против Декрета 21 января, было заявлено, что "для подробного выяснения границ и способов осуществления декрета будет создана Комиссия с участием представителей всех вероисповеданий". Как подчеркивается в Заявлении Собора по этому поводу, ни в какие совещательные комиссии церкви приглашены не были. Вместо этого появились дальнейшие постановления: "об изнесении всех священных изображений из школьных зданий... запрещение преподавания Закона Божьего... об отнятии всех духовно-учебных заведений... о привлечении всех священнослужителей и монахов в тыловое ополчение... об упразднении всех церквей при государственных и общественных учреждениях". И, наконец, постановление наркома юстиции о порядке проведения в жизнь Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви от 30 августа 1918 г. н.ст.

Итак, мы видим, что Собор, Церковь не уклонялись от социальной ответственности. Собор вступал открыто в противоборство с наступлением нового государства на Церковь. Церковь не могла быть положительно расположенной к политическому строю с программой уничтожения религии на его знаменах. Противостояние Церкви было упреждающей и защитной реакцией на наступление государства и насилие его над Церковью. Но это не равнозначно априорной враждебности Церкви по отношению к этому новому государству, которую приписывали ей советские авторы. Были отдельные резкие выступления на Соборе, но политика Собора, его решения и постановления фактически всегда сохраняли политический нейтралитет, стремились к обретению модуса вивенди, способа сосуществования с новым строем, позволяя себе только моральные суждения и осуждения отдельных действий. Достаточно пристально посмотреть на все постановления Собора, имевшие какое-либо отношение к политике, чтобы в этом убедиться.

Еще до прихода к власти большевиков Собор решает не участвовать в сиюминутной политической борьбе, отказавшись 30 сентября (13 октября) послать делегатов на петроградский "Предпарламент", созванный Керенским. 8 (21) октября Собор выпускает послание "против разграбления чужих, в том числе церковных, имуществ".

2 (13 ноября), к концу восстания московских юнкеров. Собор обращается к обеим сторонам с призывом не мстить, прекратить кровопролитие и проявить милосердие к побежденным.

11 (24 ноября) Собор принимает решение об отпевании погибших с обеих сторон и обращается ко всему русскому народу покаяться в грехе братоубийства, пророчески предупреждая, что мировое братство не построить путем всемирного междоусобия.

Чтобы доказать априорно антисоветскую установку патриарха Тихона, и присяжные атеистические авторы, и крайне правые зарубежные карловчане указывают на знаменитую анафему 19 января 1918 г., которую и те и другие называют анафемой большевикам и советской власти. Но в этом соборном послании нет ни единого слова ни о большевиках, ни о советской власти. Вот главные места из него:

Ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем не повинных... людей.

Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы...

Властью, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только... хотя по рождению своему принадлежите к церкви Православной...

Кого же Собор отлучает здесь от Церкви? Да всех, кто терроризировал население. Тут и банды дезертиров, называвшие себя большевиками, тут и анархисты Махно и Григорьева, тут и большевистские комиссары на местах, тут и молодчики из ЧеКа; а в ходе гражданской войны немало зверств будет совершено и отдельными головорезами и карательными отрядами белой армии, особенно в Сибири. Какова прямая ответственность центрального ленинского советского правительства в зверствах на местах, предстоит выяснить историкам. Но факт тот, что послание реагировало непосредственно на зверства и террор, и было бы противоестественно, если бы Церковь Христова не протестовала против убийств и надругательств как над отдельными людьми, так и над Церковью и ее служителями.

Далее, это же послание обращалось к верующим — встать на защиту Церкви, но не при помощи оружия, а покаянием:

Архипастыри, пастыри, сыны мои и дщери о Христе: спешите с проповедью покаяния, с призывом к прекращению братоубийственных распрей... устрояйте духовные союзы... которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления...

Итак, речь идет только о духовной борьбе, об активизации мирян в защите их церквей. Ведь в тот же день была, например, в Петрограде попытка Красной гвардии захватить Александро-Невскую лавру, причем был убит совершенно безоружный священник Петр Скипетров. Попытка не удалась, так как монахи ударили в набат и стеклась огромная толпа верующих, предотвратившая своей массовостью акцию Красной гвардии.

На другой день в "Известиях" был напечатан Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви. Как уже было отмечено, декрет не был ответом на патриаршее анафематствование, так как тезисы его были опубликованы 24 днями раньше большевистского режима, патриарх Потребовал прекратить кровопролитие и положить конец преследованиям за веру. Власти ответили новым ударом: в течение следующих месяцев были убиты по меньшей мере двадцать восемь епископов, тысячи священников были посажены в тюрьмы или также убиты; а число мирян, заплативших жизнью за защиту интересов Церкви или просто за веру, по дошедшим до нас сведениям, составило двенадцать тысяч. Самого патриарха власти после долгих дискуссий решили пока не трогать, тем более что он находился под круглосуточной охраной добровольно сформировавшихся и невооруженных, но от этого не менее надежных отрядов верующих, — однако, он был как "буржуазный элемент", лишен пайка, но и здесь верующие взяли на себя заботы о его обеспечении. У Церкви были отобраны типографии, ряд храмов и монастырей.

Декретированное положение о том, что религия — частное дело для государства, отнюдь не означало, что государство рассматривает себя как атеистическое, что атеизм становится “государственным атеизмом”, насаждаемым сверху мерами политического воздействия. Ленин категорически предупреждал от авантюр политической войны с религией, в корне противоречившей духу и букве Декрета. 26 июля 1918 г. он говорил: “Советская республика не знает никаких религиозных различий. Она находится вне всякой религии и стремится отделить религию от Советского государства”.

В ходе Октябрьской революции программа II съезда РСДРП в отношении религии и церкви была осуществлена. Отныне вставала социалистическая задача, сформулированная В. И. Лениным в программе, принятой VIII съездом РСДРП (б) (1919); не удовлетворяясь декретированным отделением церкви от государства и школы от церкви, партия “стремится к полному разрушению связи между эксплуататорскими классами и организацией религиозной пропаганды, содействуя фактическому освобождению трудящихся масс от религиозных предрассудков и организуя самую широкую научно-просветительную пропаганду. При этом необходимо заботливо избегать всякого оскорбления чувств верующих, ведущего лишь к закреплению религиозного фанатизма”.

Почему же, несмотря на авторитетные и категорические предупреждения, “внизу”, на исполнительном уровне подобные перегибы не прекращались? При ответе следует учитывать следующее.

Социалистическая революция совершилась в стране, где были государственная религия и церковь. В России получила слабое выражение “традиция буржуазной войны с религией, начатой задолго до социализма” (энциклопедисты, Фейербах), и “эта задача ложится почти ...всецело на плечи рабочего класса”. Одним словом, революционные силы столкнулись с противодействием церкви феодального типа, "непосредственно вплетенной в государственные структуры и поставившей свою проповедь на службу монархизму, контрреволюционной буржуазии, на защиту крепостнических и полукрепостнических пережитков. Позиция руководства церкви в первые послеоктябрьские годы известна: оно санкционировало антисоветские выступления. Весной 1918 г. в Москве, Петрограде, Туле, Омске, Чите и ряде других городов духовенство осуществило “крестные ходы” в знак протеста против Советской власти. Военное духовенство, представленное сотнями священников, участвовало в белой армии — войсках Деникина, Врангеля, Колчака, поддерживало “полки Иисуса”, “дружины святого креста”, другие боевые антисоветские формирования.

В условиях, когда судьба социализма находилась перед величайшими испытаниями, отношение к церкви стало политической проблемой, выходящей за рамки мировоззренческой конфронтации. Поэтому стали возможны и крайние ответные меры: закрытие церквей, монастырей, разгон молитвенных собраний, репрессии в отношении духовенства и верующих, находившихся (или подозреваемых) в сговоре с контрреволюционными силами. В подобных действиях все более проявлялось неосновательное подозрение, будто каждый последовательный защитник религии — это активный или потенциальный враг социализма. Свою самую мрачную лепту внесли и разного рода анархистские элементы и бандитские группы, занимавшиеся разбоем под предлогом “революционной” деятельности.

Революционные преобразования совершались в нищей, полуграмотной стране — большая часть населения не умела ни читать, ни писать. Ломка эксплуататорского строя вызывала к жизни веками копившуюся ненависть к нему, к его верной охранительнице — церкви и ее служителям. Эти чувства нередко выливались в необузданные, жестокие, разрушительные действия, подогреваемые фактами антисоветских выступлений духовенства, в том числе сельского.

Проведение Декрета в жизнь выпало на плечи местных партийных и советских органов. Однако их сотрудники — рабочие, солдаты, крестьяне — не всегда понимали специфику отношения к верующим, не всегда могли идейно противостоять священнослужителям. Поэтому их стремление до конца провести “революционную” линию нередко приводило к администрированию, грубости, оскорблениям чувств верующих.

И все же, очень важна тема политического нейтралитета Церкви в гражданской войне. Он выражается, прежде всего, в повторных призывах ко всем сторонам к милосердию, прекращению братоубийственной войны. Таково обращение 15 марта н.ст. В эти же дни патриарх категорически отказывает тайному посланцу белых генералов князю Григорию Трубецкому дать даже тайное благословение белой борьбе, даже благословение лично белым генералам. Патриарх отказывается благословлять братоубийство, от кого бы оно ни исходило, разделять паству, которая была в рядах всех воюющих сторон.

Против оппортунизма Церкви говорит и реакция Собора на вести об убийстве большевиками Николая II. Решение служить по нему панихиды — на Соборе и по епархиям — было принято не без споров. Некий священник Филоненко опасался реакции большевиков, которые-де обвинят Церковь в монархизме. На что ему было отвечено:

а) Николай II был членом Церкви и главой православного государства; долг Церкви почтить заупокойной молитвой своего духовного сына;

б) если Церковь этого не сделает, то те же большевики обвинят Церковь в оппортунизме и беспринципности; 25 лет провозглашали его помазанником Божьим, а тут отвернулись.

Собор не замалчивал гонений по отношению к Церкви, духовенству, верующим и вообще к населению страны. 5 (18) апреля 1918 г. Собор издал определение "О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную церковь". Эти мероприятия включают повсеместные моления за гонимых, установление дня 25 января ст.ст. как дня всех новых исповедников и мучеников (неправильно этот день назван днем убийства митрополита Владимира Киевского, на самом деле убитого 26 января) и пр. Но он всегда и последовательно стремился к миру, к установлению нормальных, взаимно лояльных отношений с новой властью. Патриарх признал ее "высшим нашим правительством" даже в слове на заупокойной литургии по Николаю II, назвав, однако, убийство им царя "ужасным делом". В этом же ключе, в надежде на умиротворение, патриарший Синод незадолго до закрытия Собора протягивает власти руку в следующих словах:

"...наш российский коммунизм, будучи духовным явлением антихристианской сущности, исповедуется и проводится в жизнь людьми... еврейского, насыщенного преданиями христианства, духовного воспитания", т.е. и его почва является почвой "общечеловеческой нравственности и культурности", которой чужды по духу "последние приказы власти к захвату... заложников... массовому их расстрелу без "суда, [которые] возвращают... из крещеной культурной Европы куда-то в глубь Африки". И Синод призывает Совнарком "отменить действие данной инструкции". Как видим, тут явствует признание Церковью советской власти как своей власти, по отношению к которой Церковь использует свое древнее нравственное право "печалования".

Окончательно и определенно эта позиция гражданской лояльности Церкви по отношению к новой власти высказана в патриаршем послании, которое является в то же время ярким доказательством того, что, осуждая братоубийство, патриарх не разделял людей на белых, красных, зеленых. Заявляя о лояльности Церкви к советской власти, патриарх говорит, что Церковь не может благословлять никакое иностранное вмешательство в судьбы России, ибо "никто и ничто не спасет Россию от нестроения... пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих... не "возродится духовно в нового человека". Послание решительно запрещает духовенству встречать белых колокольным звоном и молебнами, показывать свое предпочтение той или иной из борющихся сторон.

Это послание опровергает также ходячее определение патриарха Тихона как оппортуниста-перестройщика. Ведь оно было составлено в момент апогея наступления войск генерала Деникина, которые находились уже между Курском и Тулой, и в Москве ожидали их прихода со дня на день. Именно этот момент избрал патриарх, чтобы сделать принципиальное заявление о позиции Церкви: "несть власти, аще не от Бога", с одной стороны, а с другой — "Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительно историческое значение".

Фактически патриарх и Собор только дважды выступили с непосредственной критикой действий советского правительства. Во-первых, это послание, осуждающее Брестский мир как измену. Но, как известно, даже в ленинском ЦК большинство сначала голосовало против этого мира. Так что в связи с посланием от 18 марта н.ст. патриарха Тихона можно обвинить в антиправительственной позиции в той же степени, что Бухарина и Троцкого, например. И, во-вторых, это послание Совету Народных Комиссаров в связи с первой годовщиной Октябрьской революции, в котором он призывает советскую власть прекратить красный террор, упрекает в невыполнении тех обещаний, с которыми большевики пришли к власти. Это был обращенный непосредственно к власти, а не призывающий кого-либо восстать против власти, ответ Церкви на террор. Это было проявление патриархом старинного права патриархов "печаловаться перед государем", акт, подобный митрополиту Филиппу по отношению к Ивану Грозному. И тут мы видим принципиальность и последовательность действий патриарха Тихона, а не злобный антисоветизм.

О послании патриарха Тихона, запрещавшего духовенству становиться на сторону белых и публично их поддерживать, князь Трубецкой пишет: "Я помню, как нас, стоявших тогда близко к Добровольческой армии, огорчило это послание Патриарха, но впоследствии я не мог не преклониться перед его мудрой сдержанностью: всюду, где епископы и священники служили молебны по поводу победоносного продвижения Добровольческой армии, духовенство принуждено было... спешно покидать свою паству к великому ущербу для церковного дела..."

Вот из этого-то духовенства и возник впоследствии карловацкий раскол; его составили люди, которые не поняли и не разделили установок патриарха и его церковного правления в России, а потому не поверили и в его дальнейшие запреты эмигрантскому духовенству заниматься непосредственно политикой, не поверили в их искренность, в последовательность основной политики Церкви эпохи гражданской войны. Поэтому "карловчане" не подчинились дальнейшим распоряжениям патриарха, утверждая, что они подложны, и этим учинили раскол, продолжающийся по сей день.

Однако не все решения Собора говорят о том полном понимании бесповоротности событий, происходивших в государстве, которое отражено в только что рассмотренных постановлениях и воззваниях, особенно в послании патриарха от 8 октября н.ст.

Так, 15 (28) ноября 1917 г. с докладом о положении Церкви в государстве выступил будущий священник, а тогда профессор С. Булгаков. Настаивая на разделении властей, Булгаков тем не менее говорил не об отделении Церкви от государства, а скорее об увеличении дистанции между ними. Церковь, как он подчеркивал, должна оставаться в гуще национальной жизни, пропитывать государство духом христианства. Гражданская, как и всякая другая, власть должна воспринимать саму себя как христианское служение, иначе "государственность превратится в царство зверя". Собор единогласно принял тезисы этого доклада, по которому "Православная церковь в России должна быть в союзе с государством, но под условием своего свободного внутреннего самоопределения". На основании этого доклада 2 (15) декабря 1917 г. было принято совершенно нереальное в условиях советской действительности и ленинской политики определение "О правовом положении Православной Российской Церкви". Оно говорит о Православной церкви, как о первенствующей в Российском государстве, пользующейся всеми правами юридического лица, главой государства, а также министрами исповеданий и просвещения должны быть лица православного исповедания; о признании церковных школ всех ступеней и их дипломов наравне с государственными об обязательности; преподавания Закона Божьего в государственных школах для детей православных родителей; об освобождении духовенства от воинской повинности. Церковь должна обладать неотъемлемым правом владения имуществом и получать дотации от государства на определенные ее нужды.

Несколько нереальным было и определение "О монашестве" от 31 августа (13 сентября) 1918 г., поскольку оно утверждало, что все монастырское имущество и недвижимость являются собственностью монастырей и всей Российской православной церкви, как таковой. Наряду с этим определение, принятое одним днем раньше, — "Об охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания" — было прямым ответом, как на уже опубликованные советские декреты, так и на возрастающие гонения и выпады против Церкви. В определении говорилось о недопустимости каких бы то ни было насильственных действий в отношении представителей власти; вместе с тем в том случае, если Церковь отобрана, приходам предлагалось не самораспускаться и отказываться от клира, а продолжать церковную жизнь в любых иных возможных формах, включая домашнее богослужение. Определение, таким образом, как бы заранее готовило верующих к так называемому катакомбному существованию и катакомбному выживанию Церкви, как ей и пришлось существовать в страшные 30-е гг., в ближайший последующий период, а затем снова в 60-х гг..

Под конец на Соборе были приняты два решения экстраординарного характера, учитывавшие угрозу дальнейшего обострения отношений с новым режимом. Во-первых, предусматривалось, что, если власти так или иначе сделают невозможными созыв очередного Собора или постоянную работу Синода, вся полнота административной власти в Церкви переходит к патриарху. Во-вторых, патриарха просили — на случай его кончины или невозможности по любым иным причинам осуществлять возглавление Церкви (и если Советы в любой из этих ситуаций воспрепятствуют созыву Собора) — составить формальное волеизъявление с поименованием трех лиц — возможных местоблюстителей патриаршего престола.

Было бы неправильным представлять дело так, будто Собор со временем двигался в сторону достижения некоей монолитности. Мы уже говорили о правых и левых силах на Соборе, а также о сравнительном радикализме приходского духовенства и консерватизме епископата. В этой области, как указывает Карташев, за время, прошедшее с марта по август 1917 г., произошли значительные сдвиги в среде духовенства и преданных Церкви мирян, снявшие конфликтность. Этому содействовали, во-первых, епархиальные съезды духовенства и мирян, которые отстранили наиболее реакционных или запятнавших себя связями с Распутиным епископов и выбрали на их место лиц, пользовавшихся доверием, уважением и любовью мирян и рядовых священников. Затем в Москве в конце мая происходил съезд духовенства и мирян, на который съехалось 1,2 тыс. человек. За 10 дней он подготовил основные темы для предстоящего Собора, который затем разрабатывал Предсоборный совет из 60 человек: выдающихся богословов из епископата, иереев, мирян и профессуры. Надо сказать, что инициатива Московского съезда исходила от левых прогрессивных союзов духовенства. Этот съезд "провозгласил идеал народоправства в политике, передачу земель земледельцам... социальную справедливость... свободу совести и культа. Но... съезд отверг идею отделения Церкви от государства и [постановил], чтобы Православная церковь осталась на положении "первенствующей", чтобы Церкви получали от государства правовую и материальную поддержку, чтобы Закон Божий был обязателен в школах и чтобы в руках Православной церкви остались руководимые ею народные школы". Таким образом, выступление С. Булгакова и вышеуказанное определение не были голосом "реакционного" епископата, а именно соборным голосом Церкви — таковы были настроения и представления того времени.

Что было действительно новым на Соборе, непривычным для людей, воспитанных 200-летней синодальной системой, — это отказ Церкви от западного клерикализма, вовлечение мирян в церковный актив. Мы уже говорили о ряде реформ такого рода, принятых Собором, но реформы реформами, а настроения, мышление — своим чередом. Так, опубликование 30 августа (н. ст.) инструкции о порядке проведения в жизнь декрета "Об отделении церкви от государства и школы от церкви" Наркомата юстиции, которая окончательно лишила духовенство всех прав по управлению церковным имуществом и объявила "двадцатки" мирян единственно правомочным органом на получение от государства в аренду культовых зданий и прочего церковного имущества, вызвало бурю на Соборе. Духовенство, особенно епископат, заволновалось, что передача всех прав мирянам приведет к проникновению в церковные общины атеистов, проходимцев, случайных элементов и оппортунистов, которые будут разлагать Церковь изнутри. Эти опасения отражали характерные черты клерикалистского недоверия к мирянам. И их рассеял мудрый митрополит Сергий (Страгородский), только что вернувшийся из поездки в свою Владимирскую епархию. Обвинив братьев-епископов в том, что "мы всегда приходим через пять минут после ухода поезда", Сергий указывал, что в условиях богоборческой власти и разворачивающихся кровавых гонений только совершенно преданные Церкви миряне согласятся пойти на подвиг взятия храма на свою ответственность у государства. Члены "двадцаток", говорил он, будут первыми, на которых власть обрушит свои гонения. Он призвал епископов вместо бесконечных словопрений на Соборе отправиться на епархии и заняться выработкой местных инструкций по применению новых законов.

Жизнь не ждет. Тянуть нельзя. "Вчера я служил в соборе, — говорил митрополит Сергий, — и настоятельно призывал прихожан не медлить, подавать заявления и брать храмы на свою ответственность... дело в том, чтобы в трудные для Церкви минуты ее храмы и имущество взять на поруки".

И выступление митрополита Сергия побеждает, успокаивает Собор. Немалое влияние оказало и выступление профессора Карташева в ответ на сетования епископата и многих иереев на пассивность мирян, на то, что они не выступают массой в борьбе за Церковь, не противостоят атаке воинствующего атеизма. Карташев говорит, что к бою призывать нельзя, так как полагаться можно только на свои силы, на силы православного народа, который в прямой бой не вступит. Но когда власти начнут нападать на конкретные приходы, тут церковный народ каждого такого прихода встанет грудью на защиту его. "Если иноверные агенты власти и неверующие войдут в храм в шапках, войдут в алтарь, будут руками трогать престол, священные сосуды", тут народ встанет и будет готов умереть за свои святыни. Как мы знаем, эти слова окажутся пророческими, особенно во время акции по изъятию церковных ценностей.

А теперь взглянем, в каком направлении развивались государственные мероприятия в отношении Церкви после закрытия Собора, на протяжении гражданской войны и военного коммунизма. Во-первых, следует упомянуть два противоречащих друг другу постановления. В первом из них — от декабря 1918 г. — указывалось на недопустимость какого-либо произвола при закрытии богослужебных зданий и осуществления различных акций в отношении духовенства, второе — от марта 1919 г. — открывало собой кампанию по "ликвидации мощей", вслед за чем в августе 1920 г. последовало еще одно распоряжение, предписывавшее перейти к "полной ликвидации культа мощей и мумифицированных трупов" с передачей их государственным музеям. Попытки верующих и духовенства оказать сопротивление окончились лишь новыми арестами, судами и высылками тысяч людей в лагеря и под надзор.

На Церковь обрушивались все новые и новые запреты, ограничения, регламентации — по самым различным сторонам церковной жизни, вплоть до отправления богослужения, в ходе которого были объявлены допустимыми лишь те проповеди, что посвящались "сугубо религиозным темам"; поскольку рамки этого ограничения не были оговорены, открывался простор для любого произвола в отношении духовенства. Местным властям было разрешено закрывать храмы и прекращать деятельность религиозных обществ в них, если эти здания потребуются для "иных целей", а затем — и вовсе распускать религиозные объединения, если их члены будут замечены в "политической неблагонадежности и антисоветской деятельности".

Иными словами, никакие меры примирения со стороны Церкви не встречали соответствующих ответных акций государства, которое только меняло тактику борьбы против религии, но не сущность.

Список литературы

1. Д. В. Поспеловский. Русская православная церковь в ХХ веке. М.: Республика, 1995.

2. Русская православная церковь в советское время (1917-1991) (том I). М.: Планета, 1993.

3. Крещение Руси: история и современнось. М.: Знамя, 1985.

4. Карташов В.А. Собрание сочинений. В 2 томах. - М.: ТЕРРА, 1992.

5. Знаменский П.В. История Русской Церкви - М.: Крутицкое Патриаршее Подворье, 1996.