Скулов Н.

Мещерские рассказы.

В знакомые места возвращаешься так же, как возвращаются к лучшему другу, к затронувшей тебя однажды и вошедшей в твою жизнь книге, как возвращаются к любимой женщине после долгой разлуки …

Вот так и меня постоянно тянет сюда, в эту маленькую мещерскую деревеньку, затаившуюся на границе трех областей. Каждый раз, когда я уже стою в насквозь прокуренном тамбуре вагона пригородного поезда, подъезжающего к моей остановке, глаз выхватывает сквозь мутное, грязное стекло - знакомые силуэты полей, развилку дорог, деревянные дома с печными трубами. И я жду, не дождусь, когда поезд наконец-то дотащится до старого полустанка. Тогда откроется дверь и в лицо ударит ароматная, пряная свежесть лесного воздуха…

Деревенька расположилась вдоль старой дороги, бывшей когда-то частью большого торгового тракта и повидала многое на своем веку…

В самом конце деревни, у околицы стоит дом моего давнишнего приятеля – местного лесника Михаила Сергеевича. Весь мой путь в Мещеру начинается и заканчивается этим домом… Коренастый, невысокого роста, в неизменной кожаной безрукавке, мехом внутрь, с лицом словно вырезанным из старого мореного дуба, но молодыми светло - серыми, почти голубыми глазами, ясными и лучистыми. Уж и не такой он и старик – немного за шестьдесят, а по всей округе его давно уже зовут «дедом», имея в виду больше не прожитые годы, а уважая за природную мудрость и добрые дела. Все пруды, где купаются ребятишки, добрые лесные колодцы с вкусной родниковой водой, лавочки с навесами для отдыха ягодников и грибников – все его рук дело. Никого он не обделит мудрым советом, никому не откажет в помощи. С ним рядом всегда тепло и уютно: дома ли у пылающей жаром печи, в лесу – на заимке у костра…

Больше всего мне нравятся его рассказы. Рассказывать он мастер. Дома, за печкой на широкой полке, рядом с подшивками старых журналов «Крестьянка», «Охота и охотничье хозяйство», «Вокруг света» лежит его знаменитый гигантских размеров фотоальбом – своеобразная летопись всей сельской жизни. Уместиться этот «фотоархив» может только на широком столе или на трех табуретах. Можно часами слушать о прежней жизни деревни, о праздниках и буднях, смеяться и горевать, рассматривая старые черно-белые пожелтевшие фотографии, напечатанные, когда-то, тут же за печкой, по ночам, при свете красного фонаря…

В лесу же, у костра, прихлебывая из старой алюминиевой кружки черный как деготь чай с березовой чаги, Дед рассказывает чаще всего о природе, о встречах с лесными обитателями, о камнях, воде и деревьях.

***

… С той поры лет двадцать прошло… Брат мой, Васька, только с армии пришел. Счастливый был, Олеська- девчонка его с армии дождалась, на работу в лесхоз устроился, старый родительский дом отремонтировал, решили мы весной свадьбу им сыграть… Дело было на Новый год. Васька с невестой, да друзьями к кому-то закатился в гости, а мы, с женой - Таисией Михайловной, пирогов напекли, проводили Старый год - Новый встретили, да и спать легли. Таисия, как всегда, приготовила свою медицинскую сумку, у изголовья поставила. Как медучилище закончила, так всю жизнь и «бегает» по всему нашему деревенскому «кусту»: и днем, и ночью, ног не жалея, фельдшером – людей лечит. А в праздники, сам знаешь - все может случиться… Так вот, где-то около двух часов ночи, слышу – кто-то в дверь колотит. Ну, думаю, все – что-то стряслось. Таисию будить пока не стал. Сам встал, полушубок накинул, свет на мосту включил, дверь открыл и обмер: Васька стоит, лицо – кровавое месиво, глаз не видно. Затащил его в дом. Тут и Таисия подоспела. Раздели мы Васька, раны промыли, перевязали, что можно – пластырем заклеили, усадили его за стол. Смотрю – а он трясется весь от злости, аж выпивать не стал… Как только Таисия ушла в спальню - стал его потихоньку расспрашивать что, да чего. А он ни слова не говоря, пошел к сейфу с ружьями, вытащил свое ружье, патроны и стал одеваться - полушубок, валенки. Тут уж я растревожился не на шутку. Думаю: он сейчас в таком состоянии, что силой его останавливать бесполезно. Достаю свое ружье, патроны и тоже одеваюсь. Он оторопел - на меня посмотрел и говорит: «Ладно, скажу, но только ты за мной не ходи и меня не переубеждай – бесполезно». И стал рассказывать…

Оказывается, встретили они Новый год и, как водится, пошли в клуб на танцы в соседнюю деревню. Народу много, музыка гремит, все пляшут, поют – Новый год все-таки. Все бы ничего, да завалились в клуб пацаны – шпана из соседнего поселка. И всего-то человек пять. Одного нашего задели - другого, к девчонкам стали приставать. Ну тут не выдержал Васька и дал подзатыльник одному из них. Драться он умел, не из робкого десятка, да и в армии подготовочка была ничего… Но, на удивление, за этим драка не последовала и пацаны куда-то испарились… Олеська распереживалась и решила увести его с танцев от греха по дальше, благо, что дом ее родителей на соседней улице… Проводил он ее, да еще в дом зашел, с будущими тещей и тестем поздравиться. Ну, а потом, распрощался, да и в нашу деревню пошел, меня с Тасей решил повидать. Только за деревню вышел, видит - на перекрестке его целая толпа поджидает, человек пятнадцать и среди них несколько рослых парней на «копейке». Некуда ему было сворачивать, да и гордость не позволила. Решил без помощи обойтись. Зима, сугробы кругом, ни палок, ни камней поблизости. «На кулаках – то», думает, «справлюсь». Да не тут-то было. Они - мерзавцы, заранее приготовились. У одного прут металлический, у другого – цепь. Какой-то паразит даже молоток приготовил. Подошел он к ним – тут и началось… Как Васька не крутился, отбивался кулаками, молоток выбил в сугроб, цепь забросил на дерево - все равно его свалили на дорогу и начали пинать ногами. Васька прикрывал лицо руками, да разве убережешься. Да еще шапка свалилась с головы. Хорошо он в полушубке овечьем был, пырнули его ножем - только почувствовал укол в спину. К счастью нож был не большой и попал не в полость, а в мышцу на сантиметр. Потом он почувствовал удар по затылку и вырубился. Очнулся он, голове холодно, шапка под ним оказалась. Кое-как нахлобучил ее, приподнялся на руках. Видит, вся эта банда опять в деревню подалась. Орут, свистят - снова к клубу направились. Злость тогда Васька и одолела. Вскочил он и заковылял ко мне с твердым намерением немного отдышаться, прийти в себя, потом взять ружье и пойти на тот же злосчастный перекресток караулить этих ублюдков. Благо другой дороги из деревни нет…

Вижу готовиться Васька не на шутку. Взял патроны с картечью и крупной дробью… Васька у нас охотник азартный. С пятого класса с ружьем по болотам мотался. Стрелок отменный. –Дурак, говорю, ведь тебя посадят - всю жизнь себе из-за этих поганцев испортишь... А он - ни в какую… Пусть - говорит, постреляю этих уродов, но в тюрьму не сяду - застрелюсь!..-

Ну, думаю, дело серьезное… Надо опять «психологию» применять. Не даром у меня жена – медик. Достаю тогда из сейфа пачку патронов с пулями. Два патрона ему отдаю, а два – себе в карман. Опять он на меня уставился. Ты чего? А то, говорю. Убьешь ты их, сам застрелишься, а к кому милиция придет? Ко мне! У кого ружье хранилось? Кто дал сейф открыть? Значит я соучастник и меня – в тюрьму. А я сам такого позора не вытерплю!.. Так что выбирай, говорю, Вася!..

Он как-то сразу обмяк, грохнулся на сундук у печки и замычал как телок. Что же мне делать? Как же мне теперь жить с такой обидой? Ведь мне теперь недели две на улицу с такой рожей нельзя будет показаться!!! Ведь смеяться все будут!..

Время пройдет и ты тоже посмеешься, говорю. А сейчас вот что, паря. Собирайся- ка ты в лес, на нашу заимку… Поживешь там, успокоишься, душу свою лесом полечишь, а там, гляди, и синяки и вся злоба твоя пройдет. Умку с собой возьми, а больше никого и не надо… Сказано – сделано. Стал я Ваську собирать в лес. Пельменей, хлеба, сала, тушенки со сгущенкой, супов концентрированных, дал ему, а все остальное, сам знаешь, у нас там есть: крупа, соль, спички, сахар – как положено по лесному обычаю. Только Умку с поводка спустишь, говорю ему, у самого леса, чтобы в деревню не убежал, да лыжи мои новые возьми…

Ушел Васька, а сам я, понимаешь, первый раз к иконе Божьей Матери подошел и помолился за него. Раньше все как-то стеснялся, смотрел, как мать молится, жена поклоны кладет. А тут сам помолился… Помолился за брата, чтобы благополучно добрался он до Красной гривы, чтобы не испытывал его пока больше Господь, а помог успокоить душу, умиротворил и образумил… Да, вот как бывает…

На утро Олеська примчалась, Ваську все искала. Успокойся, говорю, никуда не делся твой суженый-ряженый. В лес ушел, скоро вернется. Парням его твердо на крепко запретил чтобы в заимке носа не показывали… А сам думаю: « Чем позже он придет – тем спокойнее будет»…

Неделя проходит – нет Васьки. Уж вторая на исходе. Тася моя уж какая выдержанная, рассудительная женщина и та не выдержала. Ступай, говорит за ним, а то, не дай Бог, что может случиться. Ведь метель какая была, да и мороз не шуточный! Ничего, говорю, лес еще никого не испортил, его портили, а он – никого... А сам думаю: «Сегодня к вечеру не явится – завтра пойду, надо только будет топор наточить - осинки подрубить по дороге для зайцев, да соли на ферме взять для солонцов косулям и лосям». А уж пятница была, баня почти протопилась. Слышу – Умка лает… Ну, слава Богу – явился брательник. Выхожу - и впрямь Васька у сарая стоит, лыжи руковицей отирает - под левым глазом фингал, но, вижу, улыбается… Ну, что, боец, говорю, отудобел? Тут обнялись мы с ним по брацки, попихались, потолкались. Тася выскочила, заругалась на нас - потащила в дом. А Васька все смеется… Попарились мы с ним в бане. Ну и начал он рассказывать, что с ним приключилось на заимке - …

- Сначала все злость во мне кипела, иду на лыжах, а сам все на деревню оборачиваюсь. Умом понимаю, что правильно ты меня в лес отослал, а на душе – тяжко… Но как в лес вошел, стал по контурам деревьев дорогу примечать, так немного и отвлекся. На Красную гриву пришел уже под утро. Нашел под навесом заимки лопату – стал дверь откапывать. Откопал, дверь открыл, Умку внутрь пустил. Только тогда вспомнил, что фонарик забыл. Уж на ощупь нашел керосиновую лампу, зажег, стекло вставил – светло стало. Дрова в заимке, мы еще с осени с тобой приготовили – разжег печку, немного потеплело. Скипятил воду, да в рот ничего взять нельзя – больно. Так, через силу, глотнул сладкого чая, проглотил таблетку анальгина, да антибиотик, что Тася дала. Думаю – спать не буду, а самого сразу и разморило… Просыпаюсь – Умка мне лицо лижет, а в окошко солнце светит. Выхожу – аж в глазах потемнело. Все кругом белым - бело. Березки, сосны - все в инее, белые как невестушки, сразу свою Олеську вспомнил. А как вспомнил, так и сел в снег. Ну, думаю, спасибо старшему брату, что я сейчас здесь, а не в милиции… Наделал бы я делов!.. На душе стало как-то свободнее, теплее. Не буду, думаю, в зеркало смотреться, что б опять злоба не пришла… Так, веришь, в зеркало и не смотрел все это время...

Сварил себе жидкий гуляш с тушенкой, поел. Потом поехал солонцы смотреть на острова на Тюшинском болоте, по дороге назад провалился одной ногой в бобриную отдушину. Хорошо сапоги-чулки резиновые от ОЗК на валенки натянул – почти не промок. На заимку вернулся уже к вечеру. А Умка увязался за белкой, лает и лает, далеко убежал – еле слышно. Ну, думаю, не в первой ему по лесу бегать – найдет дорогу. А сам проходил целый день на чистом воздухе – первый раз с аппетитом поел, правда голова разболелась еще в лесу, пришлось опять анальгин глотать. Лежу, все слушаю, вот, вот Умка заявиться, да и уснул от усталости. Приснился мне сон, будто я иду по какой-то горе, без лыж, лезу через сугробы… А снег - вязкий, как в трясину засасывает, вдруг оступился и полетел в глубокую яму, сижу на дне ямы и вижу – на меня лавина снежная несется, и никуда мне от нее не спрятаться!!! Сжался я в комок, ну, думаю, пропал. Завалило меня снегом, а дышать, почему-то, легко. Смотрю, а я в пещере, вокруг - все ледяное и синий свет откуда-то пробивается. Слышу – Умка лает, надрывно так, будто плачет… Кричу Умка! Умка! И…проснулся. В землянке темно. Лампу зажег – смотрю на часы и не пойму – вроде лег в восемь вечера, а на часах – семь тридцать. Было бы утро - почему же тогда за окном темень сплошная? Потом слышу - и впрямь Умка лает. Стал дверь окрывать – не открывается! Только тогда и понял, что и в правду, как во сне, завалило меня снегом… Сколько раз тебе говорил – давай дверь переделаем, чтобы внутрь открывалась!.. Вот и дотянули до Нового года …

Кричу: «Умка, Умка – выручай, откапывай». Слышу, завозился Умка, повизгивает, а потом – затихло все. Кричу, зову его – тишина… Ну, думаю, попал!.. Как в могиле. Чего делать? Вдруг слышу возню какую-то сбоку, где отдушина. Открыл ее, а там Умкин нос уже показался. Ну, пес! Ну, умница! Быстрее меня сообразил, как легче из землянки мне вылезти. Разделся я, только тельняжку оставил, чтобы не голым телом к железу прикасаться. Голову просунул в отдушину, плечи тоже пролезли, руками ухватился, подтянулся, стал снег разгребать. Греб, греб, наконец-то вылез - аж у самой нашей яблони! Метров в десяти от землянки. Ну сразу к двери, а там – сугроб. Кое-как до двери добрался, лопату сбоку нащупал, ну и откопал. Дверь открыл, залез внутрь – сразу печку затопил, чай поставил, а у самого – зуб на зуб не попадает. Переоделся во все сухое, попил чаю, ну и пошел дальше раскапываться, заодно и согрелся наконец-то… Ну а потом морозы начались и опять погода солнечной стала. Дальше жили без приключений ...

- Уж много лет прошло, а как Новый год – вспоминаю этот случай. Слава Богу – обошлось все без последствий. Вот тебе и судьба!..

***

В восьми километрах от нашей деревни, на берегу реки Бужи раскинулась деревня Тюрьвищи – деревня охотников и рыбаков. Зимой деревня пустеет, закапывается в снег, погружается в дрему. Большая часть домов закрывается до лета, так как хозяева их – потомки коренных мещерских жителей, уже второе поколение живут и работают в Москве, все больше по строительству, обзавелись там квартирами и давно уже считают себя москвичами… Летом же деревня наполняется народом, детским смехом и молодыми голосами, прихорашивается, живет своей прежней жизнью: картофельными полями, огородами, походами в лес - по ягоды и по грибы, охотой и рыбалкой…

В один из погожих жарких июльских дней, мы с Дедом решили тряхнуть стариной и на три денька уйти на лодке по Буже, через ее устье на Святое озеро. Благо, что племянница Деда - Маринка приехала с мужем Сергеем погостить на неделю из Владимира. Сказано – сделано. С вечера была приготовлена вся походная амуниция. Речь зашла о лодке. Я стоял на стороне прогресса и предлагал пойти на японской резиновой двухместной лодке, что привез испробовать на ход в этот раз. Она как раз предназначена для плавания двух человек с грузом по рекам со спокойным течением, не переворачивается на волне, что особо актуально на Святом озере, так как волны там бывают при сильном ветре достаточно большие, чтобы перевернуть лодку обычную. Дед настаивал, чтобы мы пошли, как раньше ходили - на «плоскодонке»: - И таскаться с лодкой не надо – она на пристани стоит на Тюрьвищенской речке - нас дожидается. Мне ее Сашка - Молдован смастерил прошлым летом. Осенью на ней на острова за клюквой ходили, даже Таисии понравилось: и идет плавно, на воде устойчива. - Но я настаивал на своем: - Зря, что ли, деньги тратил, тебя хотел прокатить, не все же тебе меня ублажать. - Дед поупрямился еще не много, да и согласился: -- - Ладно, испробуем твою лодку, благо, что японская - ...

После дружеского застолья, рассказов о деревенской и городской жизни, случаев на рыбалке и охоте, отлично спалось на большой русской печке, куда всегда с большим удовольствием залезал, словно в детстве к милой бабушке на колени и засыпал под мирное тиканье старинных ходиков и мурлыканье рыжего кота – баюна…

Дед меня разбудил на рассвете. Сам уже давно собрался, и даже завтрак приготовил – вчерашняя жареная картошка, салат из холодильника и чай. Сижу на табурете у окна – прихлебываю из большой фаянсовой чашки, разукрашенной под гжель. За окном – туман прохладным покрывалом, словно ватой окутал всю округу. Силуэты домов напротив, ветви березы в полисаднике – все какое-то незнакомое и таинственное. Алый диск солнца, показавшийся из-за леса, своими лучами подкрашивает все предметы в нежно-розовый цвет. - Туман садится – хороший денек будет, – довольно буркнул Дед, взвалив на плечи тяжелый рюкзак, потом взял свой походный чайник, котелок и вышел на мост (так в мещерских деревнях называется холодный коридор с двух сторон имеющий ступени, одни ведут вниз к парадному крыльцу, а другие на задний двор дома, больших домах часто тоже крытый), осторожно затворив за собой дверь. Я тоже вышел вслед, прихватив свою поклажу. На крыльце от густого аромата летнего утра немного закружилась голова. Прищурившись, смотрю на восходящее солнце – оно уже поднялось над вершинами деревьев и туман таял на глазах, рассыпаясь мелким перламутровым бисером по веткам деревьев, цветам и траве…

Открыв сарай – вытаскиваем мешок со сложенной резиновой лодкой и несем все к дороге у дома. Через несколько минут с другого конца улицы, заслышалось урчание мотора и из-за бугра вынырнула знакомая физиономия, окрашенного в темно – зеленый камуфляж «Запорожца». Это за нами приехал друг Деда – Виктор Михайлович, которого все в деревне зовут Суравега за приверженность к сбору грибов. Суравега о грибах знает все, но самое главное - знает все грибные места в округе…

Забросав все свои вещи в расположенный впереди багажник, привязав к верхнему багажнику лодку, трогаемся в путь. «Запорожец», резво взобравшись на бугор, весело покатил мимо домов и фермы к перекрестку, на большую дорогу…

Через сорок минут мы уже подъезжали к Тюрьвищам. В конце деревни, у самого съезда на «грунтовку», ведущую к реке Буже, стоит большой дом Сашки Молдована. Прозвали его так за то, что несколько лет довелось служить ему в Приднестровье в составе славной армии генерала Лебедя. Пороха понюхал он предостаточно и, сидя в окопах на берегу Днестра, дал себе клятву, что если живым вернется в родную деревню, то уж никогда из нее больше не уедет, так надоели ему шальные южные ночи и видимое обилие той не родной ему земли…

Вернулся домой - мать в живых не застал, невеста не дождалась - вышла замуж и уехала в город. По ночам снились разрывы мин, треск пулеметных очередей и страшный крик молодой женщины, у которой на глазах снайпер «с той стороны» застрелил пятилетнего сына, выбежавшего из под зашиты каменного портала моста на середину дороги за котенком…

Обиду, душевную боль Саня поначалу заливал изрядными дозами почти не разбавленного суррогатного спирта и самогона, пил до полнейшего дикого бесчувствия, но боль все равно не затихала. Помогала только река, ее спокойные тихие воды, заводи, каналы, острова, протоки. Отыскав на берегу старую отцовскую лодку, Саня методично, раз за разом, после многих попыток и неудач, сам постепенно постиг все нюансы древней дедовской технологии изготовления лодок-плоскодонок всего из одного дерева с досчатой вставкой на дне… Вот и сейчас, ранним утром, он стоял перед своей, изготовленной для кого-то по заказу, новой лодкой - босиком, зарывшись ногами по щиколотку в свежие стружки и прилаживал только что вырезанную носовую часть…

Наш «Запорожец» лихо подкотил к дому - заскрипев тормозами перед самой лодкой. – Здорово, умелец, Бог помоч – окрыв дверцу, сказал Суравега. – Иж как у тебя все ладно получается - … Саня улыбнулся, распрямил затекшую спину – поздоровался со всеми за руку. Я, улучив момент, стал расспрашивать о названии разных частей лодки. Оказалось, что лодка состоит всего из пяти частей: правого и левого бортов, которые вырезаются из прямого ствола сосны диаметром не менее семидесяти сантиметров, досчатой вставки вместо дна, с которой борта скрепляются с помощью стальных скоб, и переднего и заднего «когра» - так называют вырезанные по форме носовую и кормовую части, которые так же прикрепляются к днищу и бортам с помощью скоб. Перед спуском на воду, все щели конопатятся просмоленной пенькой, заливаются гудроном или строительной пенкой. Не смотря на то, что в технологии изготовления лодок появились перечисленные мною новшества вроде стальных скоб, гудрона и строительной пенки – они не потеряли своего древнего шарма и являются неотъемлемой частью и достопримечательностью местного мещерского ландшафта…

На следующий день Саня должен был ехать в роддом за женой и новорожденным сыном и на радостях обещал на третий день, когда мы будем возвращаться с озера и заночуем на «Второй поляне» привести немного рыбы и устроить для нас праздник…

Свернув на грунтовую дорогу наш «Запорожец» как заправский «внедорожник» месил грязь, преодолевая ухабы и крутые повороты, пока впереди не замаячила речка. Отсюда с высокого берега «Первой поляны» или Тюрвищенского пляжа открывается восхитительная панорама дельты реки Бужи. Воды ее как бы отдыхают и набирают силу здесь, среди многочисленных протоков и мелководных заводей устья, заросшего озерным камышом и забитым розетками телореза пока через два километра южнее не разольются широко, не заблестят, засверкают в огромной озерной котловине, названной за свою красоту и величавость – Святым озером- первым озером в череде знаменитых Мещерских озер, уходящих к Оке в Рязанскую Мещеру…

Суравега помог нам накачать лодку, подивился изобретательности японцев, пожелал доброго пути и укатил на своем «ЗАЗе» во свояси, пообещав вечером третьего дня, вместе с Саней, «прибыть» на «Вторую поляну».

Спасаясь от надоедливых комаров, торопливо выгребаем на середину залива. Река уже проснулась, скинула с себя покрывало тумана и зажила своей повседневной размеренной жизнью. Над заливами повисли белокрылые крачки, время от времени выхватывая с поверхности воды прилипших к ней ночных мотыльков, болотный лунь, паривший над буйными зарослями осоки, упал на крыло и скрылся из вида, серые цапли после ночных игр и предрассветной дремы, как часовые на часах встали по углам заливов и протоков…

После часа хода на лодке, мы уже были у сплошных зарослей хвоща, обрамляющего Святое озеро со стороны устья. В них прочищен узкий прямой проход, ведущий к Золотому берегу. Так называется Гусевская часть побережья Святого озера, покрытого песчаным пляжем у подножия разлапистых кудрявых сосен. Далее, за высокими дюнами пляжа начинаются заливные луга и верховые болота, от которых к озеру спускаются прорытые еще в старину для зимней ловли рыбы глубокие каналы с крутыми, отвесными стенками. Пристав к берегу и разгрузив лодку, мы с Дедом стали устраивать свой лагерь: поставили палатку, на старом рыбацком кострище развели костер… Дед неторопливо вытащил свои рыбацкие снасти: складную бамбуковую удочку, свою гордость – спиннинг с какой-то сверх удобной катушкой и никогда не запутывающейся леской «на конус»… Я же с удовольствием занялся приготовлением обеда. Где-то я читал, что по настоящему отдохнуть, получив энергетический заряд бодрости духа, можно только на берегу озера. Текущая же вода: река, водопад – наоборот забирает энергию у человека, убыстряет ход событий, вносит смятение в душу…

Сидя на берегу, слушая размеренный плеск волн, я давно уже заметил лодку со стороны московского берега, плывущую в нашу сторону. Сначала это была маленькая еле различимая точка, затем стало видно человека – сухощавого мужчину, лет под шестьдесят в цветной клетчатой рубахе и в плавках, неторопливо гребущего веслами. Впереди лодки плыла женщина в ярком красном купальнике. Женщина примерно таких же лет полная, «большого водоизмещения», однако, в воде передвигалась достаточно легко и грациозно…

Заинтересовавшись, я стал наблюдать, что же будет дальше. Процессия приближалась. Наконец, достигнув мелководья, женщина встала на ноги и, даже не оглянувшись на лодку, пошла к берегу. Мужичек в лодке, тем временем налег на весла и, опередив плавщиху, первым достиг берега. Выскочив из лодки, он подал женщине руку, которая, однако, руку не приняла, а вышла на пляж и села отдыхать. Мужичек торопливо сбегал к лодке, вытащил из пакета полотенце и заботливо стал обтирать женщине мокрую спину и плечи.

Я налил в кружки горячего чая и пригласил эту удивительную парочку к костру. Оказалось, что это семейная пара – москвичи, третий день отдыхают на «цивильном» московском берегу озера, и все время засматривались на тонкую полоску нашего берега с его уединением и покоем. Вот и решили они обязательно здесь побывать. Женщина в молодости, как сама она утверждала, занималась плаванием и была неплохой спортсменкой, вот и решила, не смотря на бурные протесты мужа, отправиться на наш берег вплавь… Не плохой заплыв, если учесть возраст плавщихи и расстояние – не менее трех с половиной километров! К моему удивлению, посидев немного, она снова вошла в воду и поплыла обратно…

Дед вернулся с рыбалки довольный, с уловом: три крупных окуня и одна щучка. - Окуней поймал на спиннинг здесь, на Святом. Как –то сразу подряд, одного за другим, а потом – как отрезало – рассказывал дед, излучая улыбку. – Пришлось топать на Глухое. Там щуку - то и поймал. Правда – чуть блесны не лишился. Там же коряг, сам знаешь, уйма! Как вытащил ее – все, думаю, надо идти. Поймал и то, слава Богу, на уху – хватит.-

Вечером, хлебая из миски уху, приправленную пшеном и картошкой, Дед от души смеялся над моим рассказом о «великом московском заплыве». – Да, нашим деревенским бабам расскажешь – не поверят. Вот тебе и москвичка, надо же…

Мы сидели с Дедом на берегу, рассказывали разные байки, любовались заходом солнца, карминно-красный диск которого, казалось, медленно спускался в воды озера, истекая воском алых бликов. Полчища осмелевших к вечеру комаров, загнали на время нас в палатку, пока обильная роса и ночная прохлада не усыпила и их. Пока лежали в палатке, в расстеганных спальниках, разговорились о рыбалке и знаменитых местных рыбаках и вспомнили про умершего два года назад Петре Алексеевиче Мелине. Которого все в округе звали Мельником. Говорили, что якобы у его деда до революции, была мельница. Отсюда и пошла и фамилия и прозвище… – Вот уж рыбак был, так рыбак, царствие ему небесное – говорил Дед. - В любое время года, в любую погоду мог рыбы наловить. Но, что самое главное – никогда рыбой не торговал. Угостить – всегда пожалуйста, а торговать – Боже упаси!..

Жил Петр Алексеевич в самой дальней деревне с удивительным названием Шестимирово со своей женой Матреной, которую он ласково при всех называл Мотей. И он и Мотя страстно любили детей, а своих детей у них не было. Позднее я узнал, что где-то в середине шестидесятых годов у только поженившихся, Моти и Петра родилась дочка Анечка. Умненькая росла, веселая. Уж пять лет ей только исполнилось, когда убила ее молния во время грозы, прямо посреди луга, куда девочка прибежала навестить отца на сенокосе…

Не смотря на такое громкое название деревни, посуху в нее, даже летом, добраться было нелегко, самый лучший транспорт – моторная лодка, которую водил Алексеевич виртуозно. По причине отдаленности и оторванности от всего мира в деревне и раньше-то жило немного народа, а в наши времена и подавно одни они остались. Не захотели уехать от могилки маленькой дочки. Кое-как век коротали, ловили рыбу, косили сено на свое хозяйство и на продажу в местный колхоз, держали корову, лошадь. Когда организовали национальный парк, устроился Мельник туда на работу егерем. Благо, что знал озеро как свои пять пальцев. Проработал он в парке лет пять, но заболел к несчастью неизлечимой сердечной болезнью и два года назад умер. Умер в «черустинской» электричке. Тело долго лежало в морге. Потом, когда Мотю вызвали в милицию на опознание, упала она в глубоком обмороке, а когда очнулась – поняла, что осталась на всем белом свете одна-одинешенька…

Хватило у Моти сил похоронить мужа на местном кладбище, но обратно возвращаться в одинокий дом, одинокое Шестимирово она не захотела и бросилась под поезд… Много тогда было судов пересудов правильно ли она сделала. Но у меня в душе эта печальная история всегда вызывает какую-то тихую и светлую грусть. Решили мы с Дедом на обратном пути сделать крюк и зайти в Шестимирово, убрать могилку маленькой девочки, поправить крестик…

Не привыкший так рано ложиться спать в лесу, Дед кряхтел и ворочался в спальнике, потом послышался звук открывающегося замка палатки. Подумалось – не выдержал Дед, ушел к костру...

Вышел и я. Было уже около двенадцати ночи. Над озером простерся небесный купол, расцвеченный созвездиями. Миллиарды ярких и чуть заметных звезд отражались в застывшем зеркале воды. В бездонной черноте неба четко вырисовывалась дорога Млечного пути и созвездие Большой медведицы.

Дед сидел у костра, задумчиво смотря на пылающие угли и думал о своем… Сразу вспомнилось крылатое и простое до гениальности выражение из книг по философии: «Нет ничего на свете более достойное удивления и восхищения, чем звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас…».

Утром нас разбудил все более приближающийся звук моторной лодки. Выйдя из палатки я увидел, как из-за ближайшего мыса показалась зеленая алюминиевая «Казанка». На корме сидел, одетый в длинный брезентовый плащ наш давнишний знакомый Леонид Иванович, сменивший на посту Мельника. Узнав меня, приветливо махнув рукой, он резко развернулся, прибавил обороты и понесся над водной гладью вдоль берега к избушке рыбаков, что построена в конце вытянутого полуострова, поросшей дубами и вязами, на другой стороне залива.

Как и условились, мы с Дедом заехали в Шестимирово. И были приятно удивлены, что могилка девочки ухожена. У самого креста какой-то добрый человек посадил незабудки с широкими темно-зелеными листьями и лазоревыми, как глаза девочки соцветиями. Я нарвал букетик ромашек и положил в изголовье… Среди туристов-байдарочников деревня Шестимирово уже давно обросла разными сказаниями и легендами и, постепенно, эта печальная история о жизни и любви Мельника и Моти, о их убитой молнией дочурке так же постепенно превращается в грустную легенду. Поэтому и не забывают туристы-романтики, каждый раз прийти сюда и поклониться Анечкиной могиле, но никогда не ночуют на этом берегу, так как боятся привидения в образе Моти, что, говорят, бродит по берегу в свете луны и поднимая руки к небу издает тяжелый стон, от которого кровь стынет в жилах…

Поднажав на весла, постепенно удаляемся от берега и выходим из-за мыса в основную чашу озера. Кудрявые ивы на берегу, легкие, белоснежные, похожие на стадо барашков из сказки Экзюпери, облака глядятся в неподвижное зеркало озера, которое словно задумалось в зените лета о чем-то важном и неотвратимом…

После долгих петляний среди заводей и протоков, забитых желтыми кубышками и белоснежными лилиями, выходим на главный форватер реки, который огорожен от высокого поросшего соснами берега, где и находится «Вторая поляна», вытянутым островком в форме восклицательного знака, покрытого сплошными зарослями озерного камыша двух метровой высоты. Только одним коренным местным рыбакам известной узкой практически невидимой в густых зарослях протокой проходим ко «Второй поляне» и с удивлением замечаем дымок костра, вьющийся над деревьями. В кустах лежат две байдарки – значит туристы-байдарочники пожаловали. Однако расстраиваться по этому поводу мы с Дедом не стали, так как обычно это хорошие люди, интересные собеседники. Так оно и оказалось…

Немного в глубине леса, за зарослями ежевики, на небольшой поляне, мы увидели три палатки. Однако ни у палаток, ни поблизости людей не было видно. – Отдыхают еще, – тихо сказал Дед. – Пойдем на наше место - не будем мешать, умаялись поди…

Мы разгрузились, поставили палатку, развели костерок на нашем прежнем месте - приготовились к встрече Молдована и Суравеги. Дед пошел ставить удочки и бросать спининг, что-то ворча себе поднос будто заклинание. Через несколько минут за кустами ежевики послышались шаги и к нашему костру вышел худощавый, моложавый на лицо, но сплошь весь седой мужчина в футболке и джинсах. Приветливо поздоровавшись, он, по моему приглашению, удобно устроился у костра и затянулся сигаретой. Оказалось, что это две семьи москвичей, работники НИИ, решили вспомнить молодость и пройти по маршруту, который они в первый раз прошли еще в середине семидесятых годов. Сам Павел Петрович – доктор наук, занимается физикой солнца. Мы обменялись адресами почтовыми и электронными и пообещали обмениваться фотографиями местных красот и информацией через «Аську» в ИНТЕРНЕТе. «Аськой» называют на «слэнге» компьютерщиков программу связи в реальном времени – « ISQ».

Было уже больше четырех часов дня, когда со стороны Тюрьвищенского пляжа послышалась музыка и веселые крики. Потом взревел лодочный мотор и по основному форватеру пронеслась моторная лодка «новых русских», волны от которой даже перехлестнули островок, защищающий нас от таких представителей «цивилизации». К корме лодки на длинном тросе была привязана резиновая подушка на которой восседал рослый, заросший шерстью детина и болтаясь на своей подушке от берега к берегу дико и восторженно орал… Затем взревел еще один мотор, только уже водного мотоцикла - скутера, наиболее вредного и уродующего дно и берега реки средства передвижения. С таким же диким ревом «мотоциклист» пронесся по реке, делая всяческие фигурные кульбиты и повороты. Казалось, вся река оглохла от этого дикого рева. Все это продолжалось не меньше часа.

Когда же очередной «мотоциклист» отъехал чуть подальше, к реву мотора прибавился чуть слышный плеск и тихое журчанье воды...

С высокого берега было хорошо видно как с нашей стороны острова, по протоке скользит плоскодонка с сидящими в ней Молдованом и Суравегой: Саня сидел на корме и греб одним веслом, чуть заводя его при каждом гребке за корму… - Встреча эпох – услышал я за своей спиной, оглянулся и увидел, что Павел Петрович- ученый физик, с которым мы недавно познакомились, стоит сзади и с грустной улыбкой, тоже как и я, наблюдает картину: как с одной стороны протоки носится суперсовременный «скутер», а с другой плывет – плоскодонка сделанная по древней технологии… - Да, встреча, так встреча – согласился я. – Только вот в чем вопрос: кто сидит в скутере и в лодке? С одной стороны – это люди, живущие в одно и то же время, но далеки они друг от друга действительно, как люди разных эпох, люди с разных планет!.. - Вот так и стояли мы вместе, познакомившиеся всего двадцать минут назад, но уже почти родственные души, которых познакомил и стремительно сблизил этот берег, эта река с ее вроде бы не броской, но очень притягательной мещерской красотой…

Уже потом, когда Саня и Суравега сидели с довольными физиономиями у костра и «обмывали ножки» новорожденному малышу, который, может быть в этот самый момент, сладко спал в колыбели или сосал мамкину «титьку», мы с Павлом Петровичем снова завели разговор о «встрече эпох». Суравега и Саня, немного стесняясь ученого гостя, молча слушали наши рассуждения, не встревая в разговор. Потом Суравега достал из смятой пачки сигарету, прикурил ее от тлеющей ветки, затянулся и философически сказал, постучав по виску: - Игорич, у тебя лодка ведь тоже японская. И дело не в скутере или в лодке, а в голове … А это уж ваше дело, ученого люда, чтобы все понимали, что это все наше, родное, что красоту –то надо чувствовать, принимать душой…

Солнце скрылось за лесной гривой на другой стороне реки. Полоса догорающего заката с каждой минутой темнела и растворялась в ночной мгле. Сквозь кроны сосен стало видно как в небе загораются первые звезды будто бы от летящих в небо искр нашего костра…

Рев моторов на реке давно прекратился, сменившись ритмичными ударами колонок автомобильных магнитофонов «изрыгающих» современную «попсу». Потом послышалось гудение удаляющихся автомобилей и наступила долгожданная тишина… Мы тоже сразу как-то все замолчали, просто сидели и смотрели на огонь… Тишину прервал разнесшийся над рекой гортанный крик цапли. Речь сама собой зашла о местных видах птиц: о тех же цаплях, серых журавлях, утке-гоголе, гнездящейся в дуплах. Говорили и о хищных птицах Мещеры: большом подорлике, лунях, соколах.

Суравега, прихлебывая из кружки черный как деготь чай, стал рассказывать о своей встрече с беркутом прошлой весной. – Огромный, черт, как мужик в шубе. А первый раз я его увидел – вообще чуть со страху на своем «Запорожце» в кювет не свалился. А дело было так. Был у меня электрик знакомый – Ванька Спирин. Все его в деревне по отчеству звали Митричем. А сам он жил в Михалях. Выпивал изрядно. А деревня эта, сами знаете – глухая, магазина и в помине нет. Как запьет Митрич – беда. Утром – голова болит, где опохмелиться найти? Вот и приспособился он: как выпить надо – когти наденет, залезет на столб, свет в деревне вырубит втихомолку и сидит на заваленке, ждет… Через час, другой к нему – делегация деревенских бабок. – Выручай, Митрич, свет почини, а уж мы в долгу не останемся.- Митрич опять когти берет, на столб залезает, свет врубает. Ну, а за это берет «натурой» - самогоном конечно. Ну и спился совсем… Прошлой зимой в январе в деревню шел, выпимши был сильно, в сугробе завяз и замерз насмерть. Бобыль он был, ни родственников – ни кого…

Председатель дал машину – съездили за ним в морг, схоронили кое-как всей деревней на кладбище в Нарме. Ну, а весной, еду я как –то по лесной дороге в Михали, вижу на просеке столбы с проводами, а на столбе - Митрич сидит!? Я глаза выпучил, смотрю на него, а тут поворот! Чудом не перевернулся. Встал я на обочине, движок заглушил, выхожу – а на столбе и не Митрич вовсе, а птица сидит, величиной, верите, буквально как мужик в шубе. Увидел меня и – полетел… Медленно так, тяжело. Отлетел от меня подальше, сел на ветку, а она согнулась – его не держит, тяжелый больно. Так он и карабкался по деревьям, пока не скрылся из виду. Не осталось, видать у нас в лесу деревьев, которые тяжесть его выдержать могут, не говоря уж о гнезде…

Из –за леса медленно поднялась луна и повисла над черными речными водами, выцветив мерцающую в волнах серебристую дорожку.

Я поднялся от костра в темноту, чтобы набрать котелок речной воды для новой порции чая, который Дед приправил листьями и ягодами лесной ежевики, растущей здесь повсюду. Ополоснув котелок у берега, я зашел подальше в воду, чтобы набрать воды почище, и, прежде чем опустить котелок, правой рукой нежно погладил поверхность реки и вдруг почувствовал, как она вздохнула, тихо, почти без звука, отозвавшись на мое прикосновение... Как живая!..

Да, чтобы там не говорили, есть у реки душа! Отзывчива она и на тепло и ласку… И жива эта душа будет до тех пор, пока живут на ней такие вот мужики как Дед, Саня - Молдован, Суравега и многие другие носители добра и мудрости народной…